© С.Н. Бабурин, 2014

© Книжный мир, 2014

Путь жизни. Когда человек начинает свой Путь? И как определяется он, маршрут жизни каждого из нас?

Путь – это торжество Духа.

Следовать Пути – не значит бросаться от подвига к подвигу, Путь может прокладываться и рутинной повседневностью. Но Путь всегда – стремление к идеалу, служение не себе. Благотворна радость от такого служения.

Не бывает Пути, устланного на всем своем протяжении розами. А если и бывает, то колючек попадется больше, чем лепестков. Любой Путь имеет развилки. И бремя выбора направления дальнейшего движения в каждое мгновение жизни лежит на каждом из нас.

Не всегда человек следует Пути, порой он избегает выбора или приспосабливается к выбору чужому. В конце своего земного существования такой человек убеждается, что жизнь прошла, но не состоялась.

«Жизнь прожить – не поле перейти!» Легко судить о Пути, когда он пройден, когда жизнь человека осталась позади, когда остается либо славить, либо клеймить старца за уже состоявшееся. А как творить будущее?

Всегда избегал гадать у цыганки на предсказание того, что произойдет! Знать грядущее – это тяжкое бремя, это ужасное испытание. Создавать будущее по своему плану и во имя целей, которые полагаешь священными – это и есть истинная Жизнь.

С афганской войны, как и многие мои ровесники, я вернулся другим человеком. Все повседневные заботы о работе, жилье и даже здоровье казались такими мелкими по сравнению с ценностью человеческой жизни. Как будто родился заново.

Пожалуй, только в октябре 1993 произошло нечто подобное: лежа на полу своего рабочего кабинета в здании Верховного Совета России под обстрелом из танков, автоматов и пулеметов родной российской армии, я чувствовал себя даже менее уютно, чем под обстрелом душманов. Угнетала нереальность, жуткая невероятность происходящего. И гибель товарищей, и избиения защитников парламента, и камера предварительного заключения… Выйдя на свободу, вновь взглянул на жизнь свежим взором, отбросил суету и обыденность. Жизнь опять как бы начала свой отсчет с нуля.

Отсюда разделение моего жизненного пути на три условных жизни, каждая со своими «тараканами в голове», со своими иллюзиями и стереотипами, радостями и горестями. Отсюда – некий максимализм, стремление каждый день проживать максимально полно, как будто он последний. В чем не прав – не обессудьте!

Не могу, да и не хочу писать воспоминаний – нет желания, да и времени. Но предложить в качестве пояснений своих политических взглядов, в качестве альтернатив нынешним официальным интерпретациям недавнего прошлого свои свидетельства и аргументы, я посчитал необходимым. Потому и выбрал форму отдельных очерков о событиях и людях. Не хочу писать историю, скрупулезно перечислять цифры и факты, попробую вспомнить атмосферу тех дней, ощущения и эмоции.

Многим морально задолжал, а я всегда стремлюсь отдавать долги. К этому только и приступаю.

24 сентября 1998 года у меня состоялась многочасовая встреча с Александром Исаевичем Солженицыным. Спасибо моему парламентскому помощнику, инициативному и настойчивому Диме Никитенко, который настоял на ее необходимости и эту встречу организовал.

С пониманием и уважением отношусь к негативному восприятию Солженицына Ю.В. Бондаревым, Л.М. Леоновым (о чем знаю от них лично), блистательным полемистом В. Бушиным, многими другими выдающимися деятелями русской и советской литературы, но всегда воспринимал Александра Исаевича не как писателя, а как выдающегося русского общественного деятеля.

Вдвоем с А.И. Солженицыным мы сидели в кабинете его московской квартиры на Тверской, 12, и из четырех часов три с половиной говорил я, пропустив традиционный сбор в «Олимпийской деревне» у Г.П. Венглинского, главы Фонда защищенности спортсменов им. Льва Яшина.

У меня не было вопросов к великому диссиденту. После 1993 года я был так огорчен его заокеанским одобрением расправы Ельцина над Съездом народных депутатов и Верховным Советом России, что три с половиной часа рассказывал А.И. Солженицыну о том, как наша страна жила без него, и почему в отношении Ельцина и его действий он не прав. Да и в отношении СССР – во многом тоже. Рассказывал на примере своей жизни, жизни родителей, жизни всех тех, кого знал. О 70-х и 80-х я уже вполне мог свидетельствовать, а уж о 90-х мне тем более было что сказать.

Александр Исаевич вначале был раздосадован (а я откровенно сказал о причине моего прихода и о том, что он опоздал со своим возвращением на Родину года на четыре), потом стал слушать со все большим интересом и делать многочисленные записи. Периодически он что-то уточнял, спрашивал о подробностях, так что это был далеко не монолог. Мы завершили беседу только после того, как Наталия Дмитриевна, супруга Александра Исаевича, многократно заглянув в кабинет, не выдержала и напомнила хозяину, что уже давно вечер, и им пора уезжать за город.

Солженицын был к тому моменту даже раззадорен, он заинтересованно спросил:

– Сергей Николаевич, а вы пишете воспоминания?

– Нет. После 4 октября 1993 года я начал было для истории надиктовывать воспоминания о том, чему был участник или свидетель, но сразу понял, что если писать всю правду – надо уходить из политики, а если правды не писать – то что это будут за воспоминания.

– Вы не правы. Все забывается. Пишите «в стол».

– Это в Ваши времена, Александр Исаевич, можно было писать «в стол». А ныне и без твоего участия все написанное может оказаться в Интернете.

– И все же пишите. На истории Вашей жизни можно создать несколько романов.

В чем оказался прав А.И. Солженицын – все забывается, особенно нюансы. А когда речь идет о событиях, затрагивающих судьбы миллионов людей, то к человеческой забывчивости добавляется жгучее желание что-то задним числом поправить, изменить, приукрасить. «Никто так не врет, как очевидец», – сказал когда-то Наполеон и был прав. А при смене цивилизаций или политического строя монополию на написание истории всегда имеют победители, стремящиеся прикрыть свой путь, часто грязный и кровавый, искажением, а то и фальсификацией прошлого.

Именно стремление сохранить для потомков многие реальные факты и лежит в основе моего решения все же составить субъективные очерки недавнего прошлого. Именно очерки, а не обстоятельные мемуары. Научные оценки недавних событий я уже неоднократно изложил в правовых и политических исследованиях[1], но, как показала жизнь, мой долг перед уже ушедшими, перед теми, кто поверил мне в 1988–1989 годах и перед теми, кто поддерживал меня в последующие десятилетия, – оставить для потомков и субъективное. Ту Правду, без которой останется не до конца понятой сама наша борьба за Родину, за Россию на рубеже XX–XXI веков.

В момент политического затишья ранней весной 1998 года (президентские выборы уже «отгорели», до парламентских – около двух лет, политический режим укрепился, воссоединение с Белоруссией медленно, но началось) все тот же неугомонный Дима Никитенко как-то предложил: