Валерий Дмитриевич ГУБИН

СВЕТ В ОКНЕ

Фантастический рассказ

Уже неделю Григорий Иванович чувствовал угнетающую слабость во всем теле. От малейших усилий дрожали ноги, плыло перед глазами. В воскресенье вечером он не выдержал и лег с виноватой улыбкой.

- Ты прости меня, Маша, что-то неможется.

- Заболел?

- Нет, видно, это уже не болезнь, а последний звонок. Да и пора честь знать - сколько можно коптить небо.

- Бог с тобой, что ты опять заговорил?

- На этот раз серьезно. Я чувствую. И отец мой и дед померли ровно в восемьдесят. Это нам такой срок отмерен, нашему роду. И мне совсем не страшно умирать, потому что ты еще будешь жить после меня.

- Не буду я жить после тебя, - старушка обошла со всех сторон кровать, заботливо подтыкая одеяло, - ты же меня знаешь, не буду ни одного дня.

- Будешь, - улыбнулся Григорий Иванович, - у нас ведь дети еще есть, нельзя, чтобы они враз осиротели.

- Молчи, дуралей, - она села рядом, сунула свою сухую маленькую ладошку ему под щеку, и они замерли так и просидели много часов, разговаривая друг с другом и друг друга утешая, хотя не сказали ни слова.

Была уже глубокая ночь, когда Григорий Иванович зашевелился.

- Помнишь Лутохинский дворец за Черным прудом?

- Помню, конечно.

- Говорят, что там есть какая-то комната, если прийти в нее ночью и немного там постоять, то вернется молодость.

- Слышала я с детства эти сказки.

- Наверное сказки, но все-таки давай сходим.

- Очумел, за Черный пруд идти ночью! Да откуда у тебя такие силы возьмутся?

- Мне кажется сейчас, что на это сил у меня хватит. Да мы и не за молодостью пойдем. Просто мне надо пойти. Последний раз с тобой прогуляться. Помнишь, когда-то давным-давно мы там были и тоже ночью.

- Что-то я не помню.

- А потом, кто знает, может, не зря люди говорят.

- Люди рады всякой чепухе, еще столько же лет будут говорить, старушка задумалась и представила себе этот жуткий Лутохинский дворец дикую фантазию давно сгинувшего помещика - обгоревшая коробка с провалившейся по краям крышей, с зияющими дырами окон и дверей, с обломками гипсовых статуй перед входом. Он и сейчас, наверное, выглядит так, как много лет назад. Ни у кого до этого "дворца" руки не доходят. И стоит он на небольшой поляне в глухом лесу. Была когда-то дорога, но давно заросла.

- Пойдем, Маша, сходим.

Она всмотрелась в его лицо, едва белеющее в темноте, и тихо сказала:

- Спи. Завтра сходим.

Весь следующий день она надеялась, что он передумает. Но Григорий Иванович, с трудом поднявшись к обеду, больше не ложился, а сидел на улице, с опаской поглядывая на небо - не пойдет ли дождь.

- Как чувствуешь себя?

- Да хорошо, хорошо. Я так славно выспался, и ноги вот почти не дрожат. Сижу, силы коплю.

- А если не дойдем?

- Потихоньку дойдем, с перекурами. Тут всего километра четыре наберется.

- Не боишься заблудиться ночью? Столько лет прошло.

- Ты что, Маша, я и сейчас всю нашу округу могу с закрытыми глазами пройти.

Стояла удивительно тихая, теплая для конца октября погода, словно природа, устав от бесконечных дождей, в преддверии близких морозов решила сделать небольшую передышку и замерла в неподвижности на несколько дней. Слышно было даже шуршание упавшего листа, который несколько раз приподнимался, переворачивался, чтобы выбрать себе место и окончательно улечься.

Когда совсем стемнело, старики долго сидели у окна, ожидая, пока улягутся соседи, мимо которых шла дорога в лес. Вот наконец свет погас, и они, стараясь не шуметь, вышли из дома и отправились в путь.

Лес встретил их приветливо. Здесь было совсем тепло и немного сыро. Они шли медленно - Григорий Иванович впереди, тяжело опираясь на палку, а старушка семенила за ним, держась рукой за хлястик его плаща. Ей все было страшно - и эта абсолютная тишина ночного леса, и непроглядная темень вокруг - и она озиралась по сторонам, вся сжавшись внутри.

- Да неужели ты правильно идешь, ведь не видно ничего?

- Правильно, мать, не волнуйся. Вот черничник, - он с шумом ударил по кустам палкой, - скоро он кончится и начнется березовая роща. Там и отдохнем.

Действительно, вскоре впереди забелели стволы берез. Григорий Иванович кряхтя опустился на поваленное дерево. Она села рядом и достала термос.

- Выпей вот чайку, я тут еще хлеба с салом взяла.

- Не могу, Маша, есть, что-то я сейчас очень волнуюсь. А ты поешь, обязательно поешь, - он обнял ее за спину, - не замерзла?

- А почему волнуешься? Тебе страшно?

- Нет, чего тут бояться. А волнуюсь от всяких воспоминаний. Я вот так же волновался, когда к тебе на свидание шел первый раз.

- Будто ты помнишь, как тогда волновался, - она недоверчиво хмыкнула.

- Помню - а как же, я это всю жизнь помню.

Посветлело, видимо поднявшийся ветерок немного сдвинул плотную массу облаков, и прямо над стариками засверкали, дрожа в лесных испарениях, две или три звезды.

- Вон как звезды дрожат, наверное, дождь будет.

- Сегодня уже не будет, разве что к вечеру соберется. Помоги-ка мне встать.

Они двинулись дальше, березовая роща кончилась, начались высоченные ели вперемежку с соснами, потянуло терпким запахом смолы, земля пошла плотная и почти голая. Григорий Иванович больше не загребал сапогами листьев, и они шли бесшумно, как две тени, еще более темные, чем окружающий мрак. Старуха думала про свой участок - какой он маленький, обжитый по сравнению с этой громадой леса, неба и тишины, такой странной тишины, которая как будто вслушивается во все вокруг, и потому они стараются идти как можно тише. И этот лес, и вся природа давно уже стали ей чужими, а сейчас ночью - так просто страшными. Но если бы эта тишина вдруг разорвалась и какой-нибудь громовой голос спросил: "А вы что тут бродите, старые люди? Что потеряли и что хотите от меня?" - она бы наверное не растерялась и сумела попросить еще несколько лет жизни Григорию Ивановичу и спокойной смерти им обоим.

Они еще три раза отдыхали, и хотя Григорий Иванович тянул вперед, но после каждого привала все тяжелее было ему вставать, и все медленнее он шел, тяжело, прерывисто дыша.

"Не дойдем мы", - с грустью и досадой подумала она, и тут же лес внезапно кончился. Они вышли на поляну. Лутохинский дворец смутно темнел впереди большой бесформенной массой.

- Вот он, - прошептал старик, - сейчас чуть передохнем и пойдем на ту сторону - там вход.

- Ты почему шепотом?

- Не знаю, а ты?

- Да мне страшно, вдруг там кто-то есть?

- Вот глупая, - возмутился Григорий Иванович, но без особой отваги в голосе.

Они стали обходить дворец, но, не признаваясь себе в охватившей их робости, на поляну не выходили, а шли по опушке леса. И вдруг остановились как вкопанные. В левом крыле дворца в третьем от угла окне горел свет. Григорий Иванович почувствовал, как пальцы жены впились ему в ладонь. Свет чуть-чуть дрожал, колебался, так могла гореть только свеча или керосиновая лампа.

- Не зря я боялась, - опять зашептала она, - пойдем отсюда скорее.

- Что же, так и уйдем?

- Уйдем, уйдем, никуда тебя не пущу!

Они еще постояли, прислушиваясь. Никакого шума из дворца не доносилось, и ничьи тени лампу не заслоняли. Но это не прибавило им смелости.

- Обидно, - вздохнул старик и повернул к лесу.

Она плохо помнила, как доплелись до дома, как она, шатаясь от усталости, стелила постель, и лишь одна мысль ее ужасала - теперь Григорий Иванович ляжет и уже больше не встанет.

Но все обошлось. Проснулась она поздно и услышала, как он что-то колотит во дворе под окном и бубнит себе под нос, как будто напевает.

- Никак тебе наше гулянье на пользу пошло, дед! - обрадованно крикнула она с крыльца.