— Куда? Марш в казарму. Ты вчера наряд отстоял.

Илька встревоженно оглянулся на Вячика, но Устюгов так цыкнул на него, что Илька бросил тряпку в угол и весело побежал в казарму.

Вячик хмуро глядел в доски пола. Потом кивнул Устюгову, сбежал по ступенькам и зашел за угол. Устюгов не спеша пошел следом. Вячик ждал его, нервно теребя ремень.

— Что ты наделал? Ты хоть понимаешь, понимаешь? — громко зашептал он.

— Да не трясись ты, — отмахнулся Устюгов, прислоняясь к стене. Он тяжело и часто дышал, — и не шепчи. Не боюсь я комбата. Голова у меня что-то… Кажись, и впрямь заболел. Да черт с ним, вот дело сделаю, а тогда и поболеть можно.

— Какое ты еще дело собрался делать? — с жалостью в голосе спросил Вячик.

— Есть одно. Да и тебе оно, вроде, не чужое, — Устюгов усмехнулся и приложил ладонь ко лбу, — ух, как горит. И в голове, точно внутри колокола. Славка, ты был внутри колокола?

— Что у тебя за дело?

— И я не был. Но там в точности так же, как в моей голове. А дело мое такое — пойду сейчас к следователю и буду иметь с ним дли-и-инную беседу.

— Какую беседу, дурик ты безмозглый, — зашептал Вячик. Стукнула дверь и за углом на крыльце послышалось сразу несколько голосов — офицеры вышли покурить. Вячик испуганно оглянулся и зашептал тише: — Не тот это следователь. Понимаешь — не тот. Не получал комдив твоих рапортов, я сегодня разговор слышал, перехватил Самохин рапорты. Следователь по другому делу приехал. По несчастному случаю. Помнишь, «Урал» с дамбы сорвался? Недостающие документы приехал забрать. Самохин помчался в город к гражданскому прокурору, вернется и следователь сразу уедет. Про тебя он и не знает. Ох, Петька, что будет?

— Не тот следователь, — растягивая слова повторил Устюгов, — а чего ты весь какой-то, — он улыбнулся Вячику и того от этой улыбки передернуло, — чего ты весь… Не пойму я тебя, Славка. Белоусова понимаю. Новожилова понимаю. Самохина понимаю. А тебя… Ты не обижайся, Славка, ты мужик хороший, но вот объясни, вроде ты за меня, а вроде и нет. Не понимаю.

Внезапно Вячик как-то странно вздрогнул, отскочил от Устюгова и, крикнув на ходу: «Комбат едет!», кинулся в штаб.

Устюгов медленно повернулся лицом к дороге.

— Комбат едет, — раздельно и задумчиво произнес он, — не тот следователь. — Он отошел от стены и его слегка качнуло. Поднял ладонь ко лбу, но, не донеся, опустил руку, — комбат едет, — повторил он и двинулся вперед.

А впереди слегка дрожали и покачивались в дымке шеренги тракторов. Из-за них выскочил «козел» и теперь тоже трясся и вздрагивал на кочках, быстро увеличиваясь в размерах. Звука его двигателя не было слышно из-за непонятного и омерзительного шума, шедшего со всех сторон, но в особенности откуда-то сверху. Небо заметно потемнело, все стало вдруг необычайно тусклым. Подуло холодом.

Устюгов вышел из-за дома и остановился, широко расставив ноги. Затем исподлобья поглядел на подъезжавшую машину. Нагнулся, оперевшись левой рукой о землю. Захватил в правую валявшийся на снегу гусеничный палец и, разогнувшись, качнулся назад. До «козла» оставалось метров десять. Откинул правую руку и, зажмурившись, из последних сил метнул тяжелый металлический стержень в жарко блеснувшее ветровое стекло.

Он успел еще увидеть, как машину кинуло вправо и она едва не легла на бок. Потом кто-то крутил ему руки, кто-то хватал за горло, кто-то бил в живот. Голос Самохина сказал коротко:

— В машину его.

Сразу после этого приторно запахло потом, немытыми ногами и нагретым автолом. Наступила темнота.

— Все в порядке, товарищ капитан, — с этими словами к штабу подходил полковник Самохин, протягивая тонкую блестящую папку.

Среди стоявших на крыльце возбужденных офицеров выделялся своим спокойствием и серьезностью выражения лица незнакомый капитан с усами, в безукоризненно сшитом кителе и брюках навыпуск, чего местные офицеры себе позволить не могли. Именно этому капитану и протягивал папку Самохин, следователю военной прокуратуры. Следователь принял папку и посмотрел поверх головы Самохина в сторону «козла». На заднем сиденье машины, между двух прапорщиков, сидел младший сержант. Голова его была уронена на грудь и нельзя было понять, пьян он или нет, в сознании или без чувств. Высокий и пухлый шофер «козла», недовольно бурча себе под нос, вытаскивал из рамы осколки ветрового стекла.

— Это как раз и есть тот самый сержант, о котором я вам говорил, — пояснил Самохин, проследив взгляд следователя, — ночь где-то шлялся, вернулся пьяный и бросился на меня с гусеничным пальцем. Убить хотел.

Наступила тишина. Следователь смотрел вдаль и, как видно, о чем-то думал. Очнулся от своих мыслей, поглядел на Самохина, спросил:

— У вас есть где подержать его до завтра?

— Да, — горячо откликнулся Самохин, — в городской КПЗ.

— Очень хорошо, — сказал следователь и вновь замолчал. Но на этот раз пауза была не столь продолжительна, — пускай подержат денек. Я пришлю за ним конвой. А вы пишите рапорт на имя моего шефа о возбуждении уголовного дела. Приютим парня лет на семь.

Подъехала машина зампотеха. Следователь ленивым движением откозырял, так же неторопливо пожал протянутую руку подполковника, сел в машину и уехал. Следом укатил командирский «козел», увозя младшего сержанта Устюгова. Рядом с водителем сел капитан Бородянский. Самохин поглядел им вслед, повернулся и сказал вполголоса:

— Так, с этим покончено, — поднял голову и на крыльце затихли все разговоры и перешептывания, — а вы что здесь собрались? Дела нет?

На крыльце остался только начальник штаба капитан Дмитриев. Самохин угрюмо посмотрел на него и стал подниматься по ступеням. Он уже подошел к двери, когда голос Дмитриева остановил его:

— Товарищ подполковник, у меня к вам просьба — оставьте парня в покое.

Секунду они без слов разглядывали друг друга и со стороны могло показаться, будто встретились два приятеля.

— С чего это вы, товарищ капитан, таким гуманным вдруг стали? — первым прервал молчание Самохин. И получил в ответ:

— А вам это чувство незнакомо?

— Что, Дмитриев, не любишь своего командира? — усмехнулся комбат.

— Не люблю, — спокойно сказал начштаба.

— Ну что ж, придется потерпеть, — не стирая с лица усмешки, продолжил Самохин, — а насчет Устюгова ничем помочь не могу. Пускай, гаденыш, мурцовки похлебает.

— И все-таки, товарищ подполковник, мой вам совет — оставьте парня.

— А что если я не послушаюсь?

— Хозяин барин.

— Ты никак угрожаешь? Небось, к папочке побежишь, генеральский сынок?

— Отчего так неуважительно к генералам, Арнольд Степанович? Я слышал, вы и сами не прочь в генералах походить?

— Я своим горбом это заработал, — мгновенно заводясь и привычно багровея, просипел Самохин, — в отличие от вас, захребетников. Везунчиков.

— Тем более обидно будет споткнуться на таком пустяке, — как бы не замечая перемены в Самохине, сказал Дмитриев. — Я это к тому, что рапорты ваши я не уничтожил. И письмо тоже у меня. А под ним пятьдесят восемь подписей. Как вы на это?

Комбат выслушал его. Помедлил. Открыл дверь. И сказал непривычно устало:

— Ну, заходи, начштаба. Поговорим.