Когда его родители их провожали, у Любы возникло чувство, что это уже серьезно. Знакомство состоялось, глупостей она, вроде бы, не наговорила, плохой хозяйкой себя не показала. Как знать? Может, это и будет ее семья?
Люба вспомнила о Варягине только вечером в воскресенье. Надо бы и почту проверить, и сообщение послать. Права она или не права, интересно? Ладно, подождет. В конце концов, что может случиться до завтра? В тюрьму его не посадят, это уж точно. Стас ничего об этом не говорил.
Люба пугалась, когда он приходил домой в таком вот настроении. Злой, растрепанный, раздерганный какой-то, нервный. Она, молча, ушла на кухню.
– Это черт знает что! – завопил в прихожей Стас. Потом загремела упавшая вешалка, на пол со звоном посыпалась мелочь из его карманов.
– Ты можешь потише? – возмутилась она.
Стас протопал в комнату и зло сказал:
– Твой Варягин – просто козел! У нас еще один труп.
– Труп?!
– Алкаш из четвертого подъезда. Похоже, что в округе завелся маньяк, член общества «Трезвость». Два потерпевших, и оба любители заложить за воротник. Сегодня в девять часов вечера позвонила жена покойного Михаленко и, рыдая, сообщила, что у лифта лежит ее сосед Олег Варягин весь в крови.
– Так его все-таки убили?!
– Ты слушай, не перебивай. На лестничной клетке кто-то вывернул лампочку. Людмила Павловна Михаленко утром, часов в восемь, видела, как ее сосед Варягин вышел из своей квартиры, одетый в рыжую приметную куртку и рыжую же кожаную кепку. И вот Михаленко выходит вечером из своей квартиры и у лифта (заметь, лампочка вывернута, только уличный фонарь в окошко светит!) видит эту самую кепку и куртку. В крови. Ну, кто убит?
– Варягин.
– Вот и она так подумала. Но приехавшая опергруппа, восстановив освещение, вскоре идентифицировала труп как некоего Палочкина Сергея Прокопьевича сорока трех лет. И Людмила Павловна вынуждена была это подтвердить. Палочкин – известная личность. Давно уже пьянствует, пока не бомжует, но в квартире у него настоящий притон. Был. Палочкин собирал и сдавал бутылки, постоянно клянчил у жильцов деньги. И продуктами брал, не гнушался. В общем, опустившаяся личность.
– Ах, этот! Из четвертого подъезда! Конечно, помню! Да и я сама ему десятки совала. Уж больно вид у него жалостливый. И пустые бутылки нарочно к мусоропроводу выношу. Только поставишь, он тут как тут! Словно караулит. Но за что же его убили?
– Найти бы, кто убил, да спросить: «А за что, собственно?» Эти два трупа, Палочкина и Михаленко как-то связаны. Но как?
– Почему обязательно связаны?
– Во-первых, оба убийства произошли на одной лестничной клетке. Во-вторых, на Палочкине почему-то была одежда Варягина. В-третьих, черт, все завязано на этом Варягине! А у него на сегодняшний вечер железное алиби! Железобетонное. Он с работы уехал без пятнадцати девять, есть свидетели. И приехал к дому позже, чем опергруппа. Увидел труп Палочкина и принялся вдруг дико хохотать. Ну не странная ли реакция? Может, ты права, и он точно псих? На почве глубокой депрессии крыша поехала. Может такое быть?
– Нет, Стас. Я, кажется, догадываюсь, в чем тут дело.
– И в чем?
– Ты же запретил мне подходить к квартире Варягина. Как я могу проверить?
– Подумаешь! Разберусь без тебя. Завтра утром Варягина следователь будет допрашивать. Вытрясем из него все, – заверил Стас.
Почему Варягин при виде трупа Палочкина стал дико смеяться, Люба узнала гораздо раньше Стаса. На почте у нее было письмо, которое она открыла, едва за Самохваловым захлопнулась дверь.
Тема: происшествие
Уважаемая Любовь Петрова!
Хочу спросить у вас совета, как у специалиста. Со мной в последнее время происходят странные вещи. Странные и непонятные. Хочу спросить у вас: а не отъезжает ли часом, моя крыша и верите ли вы в судьбу? Может, я законченный шизофреник или безумец, страдающий манией преследования? Каков будет ваш диагноз?
Новости разносятся быстро. Вы должно быть, уже слышали, что вчера вечером на моей лестничной клетке был обнаружен еще один труп. Предполагаю, что весь дом теперь только об этом и говорит! По счастью, мне пришлось задержаться на работе, иначе меня обвинили бы и в этой смерти, хотя, видит бог, к убитому я вообще никакого отношения не имею. Но, рассказываю по порядку.
Вчера утром я проснулся в сквернейшем настроении. Минут двадцать не мог встать с постели, все лежал, думал о своих несчастьях, перебирал в уме все возможные варианты выхода из сложившейся ситуации. Вы, должно быть, знаете, как это бывает. Ничего путного в голову не пришло, и настроение мое стало еще сквернее. Я заставил себя выпить чашку кофе, глянул за окно, увидел там синее небо, на термометре восемнадцать градусов тепла, что многовато для конца сентября, и расстроился окончательно, хотя, казалось бы, больше некуда. Вот ведь какая дрянь! Чудесная погода, а мне решительно некуда идти! И не с кем! Будучи целиком занят своими грустными мыслями, я машинально взял с вешалки яркую рыжую куртку, купленную мне женой и такую же кожаную кепку. Признаться, терпеть их не могу, но в последнее время я не соображаю, во что одет, как одет, хорошо одет или плохо.
И вот выхожу я из подъезда, расстроенный и вдруг до меня доходит, что действительно жарковато. За каким чертом я так вырядился? Двух шагов от дома не отошел, а уже вспотел! Словом, неприятность за неприятностью, хотя, казалось бы, все это мелочи. Но эти мелочи, уважаемая Любовь Александровна, очень меня угнетают. И тут подходит ко мне алкаш из четвертого подъезда со словами «дай десятку на опохмелку». И черт меня дернул вступить с ним в диалог. Начал ему проповедовать, что пить вредно, и вообще это не выход. Себя, что ли, пытался уговорить? Давно уже хочется напиться вдрызг.
А мужик мне и говорит: «Тебе хорошо, у тебя вон какая одежа, а я свою пропил. Скоро холода, а мне и надеть нечего. Подай, Христа ради, трясусь, как осиновый лист». И руки перед собой вытягивает. Глянул я: и, правда, трясутся. И так жалко его стало. «Видишь», – говорит он, – «как тяжело живется бедному человеку? Вам, буржуям зажравшимся нас, пролетариат, не понять. А на богатых я насмотрелся: за десятку удавятся». И тут меня такое зло взяло! Ну что он знает про нас, богатых? Разве я сволочь? Разве зажравшийся буржуй? Разве не давал я людям заработать? Разве не один сейчас все это расхлебываю?
В порыве нахлынувших чувств я снял с себя куртку, снял кепку, нахлобучил все это на алкаша и говорю: «На, пользуйся!» Он, конечно, обалдел. А я еще добавил: «На память от буржуя – сволочи. И это возьми». Сунул ему тыщу и пошел к своей машине.
И весь мой день пошел наперекосяк. До вечера с трудом дотерпел, а потом говорю секретарше: «Всем отвечай, что Варягин уже уехал домой. И точка». А сам меж тем отсиживался допоздна в офисе, пока все сотрудники не разошлись. Я имею в виду тех, которые еще с фирмы не разбежались. Которые еще на что-то надеются и терпят двухмесячную уже задержку зарплаты. Но таких немного. Ушел я около девяти, а когда добрался до дома, увидел возле своего подъезда милицейскую машину. И двое с носилками выходят, а на них человек лежит, вперед ногами. Потом я увидел куртку свою рыжую всю в крови. И кепку.
Знаете, умереть мне давно хочется. Но что останавливает человека? Страх. Страх перед тем, что будет очень больно, страх перед физическими страданиями. Ведь этого алкаша ножом несколько раз пырнули. Я как представил себе, что в мое тело входит нож. Раз, другой, третий. Жуть! Самая легкая смерть та, которая подстерегает тебя неожиданно. Когда ты планируешь свое будущее, знаешь, что через два месяца будет зима, потом опять весна, и даже мысли в голове нет, что всему этому может прийти конец, да так и умираешь с верой в то, что придет весна.
Я пожалел потом, что так оно все получилось, потому что догадался: вовсе не алкаша этого хотели убить. И не маньяк там орудовал. Зачем маньяку было лампочку на площадке выкручивать? Незачем. Ну, вышел бы я из лифта, увидел постороннего человека и спокойно повернулся бы к нему спиной. А к тому, кто ждал меня с ножом, не повернулся бы. И он, увидев мои глаза, не смог бы меня убить. Почему? Должно быть, мы знаем друг друга не один год. И у него на меня какая-то обида. Но вот логики его я понять не могу. Зачем меня надо сейчас-то убивать? Лежу на лопатках, как побитая собака, мучаюсь смертельно. И все знают мое состояние. Зависти-то никакой сейчас точно уж быть не может.
