Собственно говоря, именно эта теоретическая возможность выбиться в люди не давала моей семье сложить руки. С самого раннего детства все возможные ресурсы мать вкладывала в образование для меня и моих сестёр.

Счёту и письму научила меня мать. Кое-как махать мечом учил старый одноногий ветеран в обмен на две головки сыра дважды в месяц. Нумидийскому нахватался у торговцев, которые приезжали к нам на ярмарку. А гномский выучил у гномских же кузнецов, которые на постоянной основе жили своей маленькой общиной в нашем захолустье.

По меркам Лидии, моё образование, может быть, и было сравнительно неплохим. И до шестнадцати лет моё будущее казалось мне безоблачным. Однако, всё изменилось, когда настал час испытания. Выяснилось, что моих знаний хватило только на то, чтобы с большим трудом набрать минимально необходимое количество баллов для поступления в университет.

Несмотря на то, что я прошёл, у меня сложилось стойкое ощущение, что мать отдала инспектору кошель с деньгами, дабы он закрыл глаза на некоторые мои огрехи в заданиях. Поэтому, чтобы окончательно решить этот вопрос перед самым отъездом я выбрал момент, когда мать была одна в комнате, и подошел к ней с разговором.

- Послушай, - начал я издалека, - у меня есть к тебе один вопрос.

- Я знаю, о чём ты хочешь меня спросить, - ответила мать, - и сразу тебе отвечу. Если бы ты был тупицей, то никаких денег нам бы не хватило чтобы обеспечить твоё поступление в университет.

- Но ведь... - решил я не сдаваться.

- Никаких но. Ты поступил, а это самое главное. Помни о том, что сейчас ты наша единственная надежда на лучшее будущее.

Всё ещё не до конца убеждённый словами матери, я хотел было выйти из помещения, но она меня задержала.

- Подожди, - сказала мать, - я должна тебе кое-что отдать перед тем, как ты уедешь.

Она подошла к стоящему в углу старому, потемневшему от времени сундуку, на котором я с сёстрами любил играть в детстве. И в котором, насколько я помнил, хранилась старая одежда. Мать открыла сундук и начала в нём рыться.

Спустя несколько минут она достала из сундука небольшую деревянную шкатулку, украшенную затейливой резьбой. Эту шкатулку до этого я видел всего пару раз, и насколько я помнил, мать хранила в ней свои немногочисленные украшения, оставшиеся у неё со времён молодости.

Однако на этот раз мою мать интересовали явно не украшения. Не долго думая, она вытряхнула всё содержимое шкатулки на стол. А затем, хитро нажав двумя пальцами на боковые грани, и услышав раздавшийся из шкатулки щелчок, мать удовлетворённо улыбнулась и вынула из ящичка украшенную бархатом дощечку, которая до этого казалась дном шкатулки.

В появившемся небольшом тайном отделении было совсем мало места, и кроме пары золотых колец с камнями там лежал небольшой амулет в виде восьмигранной розы ветров, длиной в полпальца, на серебряной цепочке.

- Вот, - сказала мне мать, беря в руки амулет, - эта вещь осталась от твоего отца. Насколько я знаю, никаких магических сил она в себе не несёт. Но отец всегда носил амулет у себя на шее. Он говорил, что это украшение приносит удачу, - тут мать на минуту замолчала, погрузившись в воспоминания. Затем, встрепенувшись, она продолжила, - В тот день, когда он ушёл на эту проклятую войну, он оставил амулет дома. Сказал, что при любом исходе эта побрякушка должна достаться наследнику. Тебе, - мать снова замолчала на пару мгновений. После чего, бросив взгляд, полный ненависти, на амулет, заговорила снова, - Видят боги, я все эти годы я проклинала тот час, когда не настояла на своём, и позволила оставить эту вещь дома. Ты не представляешь себе, сколько раз я была близка к тому, что утопить её в реке. Тем не менее, последняя воля твоего отца должна быть исполнена.

Мать, стиснув зубы и словно решив для себя что-то, одним движением надела мне на шею украшение.

С тех пор, вот уже три года, я носил амулет не снимая. Один раз, ради удовлетворения собственного любопытства, я зашёл в лавку к торговцу разнообразными магическими артефактами и за небольшую плату договорился о проверке магических способностей амулета. К моему огорчению, мать оказалась права. Ничего необычного кроме формы в амулете не оказалось.

Тем не менее, к амулету я привык. И даже сейчас, сидя в дилижансе вместе с Шаеном и распивая купленное на постоялом дворе дешёвое вино, одной рукой непроизвольно теребил украшение.

Ривенрот, откуда родом был Шаен, находился на расстоянии четырёх дневных переходов восточнее столицы и являлся довольно большим приграничным городом с населением порядка двадцати тысяч человек. Однако сейчас он переживал явно не самые лучшие времена. Лет двести назад в череде пограничных войн Ривенрот, вместе с прилегающими территориями был отвоёван у соседнего королевства Арландо, которое по сей день сохраняло напряжённые отношения с Империей. Из-за этого, некогда важный торговый путь из Арландо, проходящий через Ривенрот захирел, и торговля с соседями велась только за счёт редких контрабандистов. В остальном, город жил за счёт расквартированных на его территории двух императорских полков и нескольких полуразорившихся медных рудников. Поэтому, хоть Ривенрот и не был такой дырой, как Лидия, местная молодёжь из знати старалась всеми силами покинуть, как она говорила, провинциальный городишко и вырваться в столицу. Где, как известно и вино ядренее, и девки слаще.

Всю эту информацию вот уже на протяжении трёх дней практически непрерывным потоком Шаен изливал на меня. Чем успел уже основательно надоесть. Выслушивать по десятому разу историю о том, как его отец, купец средней руки, удачно женился на засидевшейся в девках дворянке с титулом, но без денег, было откровенно скучно. Нет, в изложении Шаена история звучала, конечно, не так. Там фигурировала и вечная любовь, и коварство родственников, которые делали всё для того чтобы не дать осуществиться этому браку, и находчивость его отца, сумевшего доказать всем свои истинные чувства. Но между строк всё было понятно. И в стремлении отца Шаена дать сыну хорошее столичное образование тоже не было ничего удивительного. Но не десятый же раз это выслушивать!

И ладно бы, трепался только Шаен. Позавчера, когда мы проезжали какой-то мелкий городишко, в дилижанс подсела весьма колоритная пара из высокой и худой женщины лет пятидесяти, затянутой в глухое серое дорожное платье и невысокого лысоватого мужичка примерно того же возраста, постоянно теребившего в руках свою шляпу.

За эти два дня мы с Шаеном уже успели узнать, что наши соседи являлись мужем и женой, что были они лавочниками из Ривенрота, куда собственно и возвращались из поездки в гости к своей, удачно вышедшей замуж, дочери. Вся эта информация подавалась в ходе практически не прекращающейся перепалки между супругами. И если изначально мне хотелось дать этой семейке в морду за непрекращающуюся ругань, то теперь я настолько привык к ней, что воспринимал как надоедливый комариный писк где-то на грани восприятия. Вроде и раздражает, но если не прислушиваться, то и не так сильно.

Мне даже вино успело надоесть. Ибо каждая наша ночёвка на постоялом дворе превращалась в попойку. А из-за того, что денег у нас было не так чтобы сильно много, пили мы дешёвое вино, от которого утром следующего дня неслабо так болела голова.

Радовало только близкое окончание поездки с перспективой поесть нормальной еды и выспаться в нормальной постели без нужды вставать не свет ни заря. Поэтому, я бездумно смотрел в окно едущего по лесной дороге дилижанса и стоически терпел трёп своего товарища и ругань соседей, мысленно считая часы до того, как мы окажемся на месте.

- Слушай, Шаен, - внезапно спросил я своего друга, для того, чтобы сменить тему разговора, - а вас тут всегда дилижансы полупустыми едят?

- Нет, конечно, - ответил товарищ после минутного раздумья, - обычно в такое время года в дилижансах нет свободных мест. А почему тебя это заинтересовало?

- Просто интересно, - не говорить же мне, что я это сказал только чтобы заставить товарища хоть немного помолчать.