По счастью в горницу ввалился человек. У нас же Бог троицу любит (в прописном и строчном смыслах). Лысый старик, напоминающий сатира, укорительно произнес:

- Тебя, Ося, у водокачки слышно. Чё орешь?

- Слава, Смирнов. - Привстав, представился Функель.

- Вижу. - Отрезал сатир.

- Дримидонтыч, садись. - Умиротворился Оскар. И хозяйским голосом, как будто Функель -- жена, приказал: - Славик, плесни всем.

Странник уже понял, что спокою не будет. Мог бы переночевать и в палатке, но захотелось после случившегося живого человеческого разговора, а пастуху явно хочется побравировать, типа: вот, глянь, старикан: вы меня за дерьмо держите, а у меня чужак в шестерках.

Кратко произнеся невнятное "Нуштопфсем" дед хватанул, закашлялся и прослезился. Слава приметил, что у него руки все в тюремных наколках.

- Значит, о Горушке речь завели. - Занюхав рукавом заявил старик.

- Ну-у-у... не... - Функель хотел уйти от темы.

- А я вот, что скажу. Ты, Ося, своим сном разума родишь чудовищ. Обо всем надо понимать объ-ек-тив-но. - Дед говорил с видимой надменностью. - Так ты там был, что ль?

Это уже обращение к Славе. А путник от моральной и физической усталости не рад уже ничему.

- Ну-у-у... мимо проходил.

- И правильно. Хотя...

Повисла мучительная пауза. Похоже, перед тем как впереться к Оскару, сатир некоторое время подслушивал. Слава хотел уж было сказать: "Вы тут посидите, а я уж полежу...", но не тут-то было:

- Там монах один был. Давно. Он с чертом сдружился. И... ну, все тяжкие, прОчее. В итоге братию проклял, а с нею и место. Вот.

- Дримидонтыч, не неси. - Оскар держал свою сторону: - Какой на хрен монах. После всего этого благолепия там же еще люди жили. Атеисты -- и вообще. Разные.

- Да как будто я не знаю. А монашье проклятье -- это ..... (сатир грязно выругался). Ты, Ося, еще в горшок срал, когда я на Горушке-то гостевал. И с теми людьми, как ты говоришь, теистами, между прочим, общался.

- Дримидонтыч, факты. Факты -- хде? Славик. Плесни всем.

Функель обрадовался, что вылил в стаканы последнее.

- Ну, - произнес сатир, - за души праведников.

Едва осушили, на столе возникла новая бутыль, полная. Славе даже стало дурно.

- Какие еще праведники? - Испросил Функель, совладав с приступом тошноты.

- Которые грехи того монаха отмаливали. Хотя и сами о том не догадывались. С некоторыми я говорил. Вот. Если б ты на Горушку-то поднялся, тоже... того. И про факты, Ося. Я те лучше аргумент изложу в студию. Среди них был один такой, кто есть твой, между прочим, родной кровный отец... проезжий молодец.

- Ты звезди-звезди, Дримидонтыч, да не зазвизживайся.

- Мать-покойница от тебя скрывала. А я теперь не скрою.

- А я не верю. Не ве-рю.

- Р-р-ргебята, даайте фвыть дгуф-но. - Слава и сам почувствовал, насколько безобразно у него заплетается язык. - Ве-гю, не ве-гю. Станиф-лаф-ски-е-е-е...

- А я так соображаю, - Оскар вновь заголосил во всю глотку, - что там Пуп Земли. Потому там народ и пропадает...

Функель пытался въехать в смысл беседы на повышенных тонах двух аборигенов. Но уже уплывал в отруб...

НЕ ОТПУСКАЕТ

Дотошный читатель спросит: "Слушай, пис-сатель: а как это твой Функель вообще без женщины обходится. Вроде молодой парень, не урод..." Вопрос поставлен неверно. Надо спросить: а как женщины обходятся без Функеля? Я вот покамест не женщина, а посему ответа у меня нет.

Проснувшись, Слава еще некоторое время соображал, где он. Увидев на под столом две пустые бутылки, что-то припомнил -- в частности, о том, от чего погибла его яблоня. В горнице было светло и пусто, видимо, пастырь пошел гонять свое стадо. Раскалывалась башка, а похмелиться нечем. Спохватившись, Функель обыскал свои вещи: документы, деньги -- все в сохранности. Наскоро собравшись, рванул из дома, даже не закрыв дверь. Отыскав сельпо, купил провизии, поллитру водяры и две крепкого пива. Узнал расписание автобуса до станции. Нехорошо, конечно, не попрощавшись с гостеприимцем, но транспорт ходит только утром и вечером.

Пока в стороночке лечился пивом, подгреб вчерашний сатир. Как его, то бишь... Спиридоныч, Змейгорыныч, Гандоныч... Слава и не запомнил. Вторую пива пришлось отдать старцу.

- Что? - Ехидно спросил старик, смачно отхлебнув. - Значит, побывал.

- Да как не побывать. - Чисто механически парировал Функель. Слава ж не помнит, о чем он вчера наплел.

- И правильно. И хорошо.

- Чего хорошего-то?

- Много знаешь.

- Вы, мне кажется, больше...

- Давно это было, врать не буду. - Сатир скорчил морду и стал похож на старичка-боровичка.

- А вчера -- врали? - Слава в умишке собирал отрывки произнесенного дедом накануне.

- Это смотря про что.

- Например, монашеское проклятие.

- Да тут каждый дурак знает. Была святость -- стала ....ятость. - Дед применил отвратительное ругательство.- Попал ты, с-ынок. Теперь не отвертисси.

- Ну, и как все это понять. - Слава даже сам удивился своему менторскому тону.

- Да как... - Старик жадно высосал из бутыли остаток пива, емкость чинно поставил на завалинку. - Он тебя пожалел. Вот.

- Холм?

- Всяк по-разному называет. У нас -- Горушка.

- Тогда почему мужского рода.

- Ты о чем.

- Только что вы сказали, что якобы он меня пожалел. Он -- это кто?

- Кой-кто в пальто.

- Погодите-ка. - Слава наконец понял, что сатир просто играет словесами, куражится. - Оскар говорил, что я, там побывав, якобы стал ненормальным. А вы, кажется, за объективность. Кому верить?

- Только себе.

- Ну, а что касается Оскарова отца.

- А-а-а... ну, ну, я позлить парнишку хотел. Кто его папа, и впрямь неизвестно, а мать уже не скажет.

- Так что же там за подвал, отец...

- С дверью-то такой, железом обитой?

- Знаете.

- Нет. Не в курсе. Бывай... сту-дент Славакапээсэс Смирнов.

Старик, сделав отмашку в стиле Ленина, пошел своим путем, надо сказать, синусоидой. А Функель сидел и злился. Мимо, поджав куцый хвост, светя безумными глазенками пробежал худой пес. Ладан от чёрта тикает, пронеслось в голове у странника. Хотя и внушал себе, что он навроде Юпитера неправ. Приглядевшись к интерфейсу поселка, Слава заключил: это он правильно делает, что валит отсюда на хрен. Здесь и цветы в палисадниках какие-то несуразные.

Народу в автобус типа ПАЗ набилось довольно. Все ехали молча и Славе казалось: внимание именно на него. Может, перегар? Километров через пять техника зачавкала и заглохла.

- Все. - Заявил усатый, напоминающий Сталина водила (скорее всего косит под Отца Всех Народов, и на лобовом стекле иконка Иосифа Виссарионыча заместо оберега). - Приехали с орехами. Вываливайся...

Народ повыплюнулся, покорно и молчаливо побрел по бетонке назад. Слава замялся: согласно карте, до станции километров сорок. К вечеру добредет точно. Накатило такое чувство, то щас бы хватануть водки -- и на крыльях алкоголя хотя бы на какое-то время отправиться в беспечный край. Вдруг Славу встрепенуло. Он порылся в своей суме -- и не обнаружил... рукописи. А может хрен с ней, шептало альтер-эго, и все же странник решительно побрел назад, обгоняя возвращающихся в поселок аборигенов. Резко обернувшись, встретил пристальный взгляд шофера. На его вырубленном суровым резцом скульптора лице застыла гримаса скорби.

Ворвавшись в Оскаров дом, Фенкель застал там пастуха, который был увлечен ею -- рукописью. Грубо вырвав бумаги из рук хозяина, Слава прорычал:

- Не твое.

- Но и не твое тоже. - Заметил пастырь, впрочем, он не сопротивлялся.

Слава деловито упаковал бумаги. Молча пошел к выходу.

- Если туда, - окликнул Оскар, - То скажи.

- Куда -- туда? - Полуобернулся Славик.

- На кудыкину гору. Мы должны знать.

- Мы -- государь всея Руси? - Слава понял, что Оскара, когда еще только пастух представился на выгоне, он в глубине души представлял золотой статуэткой... телец хренов.