Из его кружки уже больше не идёт лёгкий вьющийся парок. А он всё смотрит в сиреневое небо и не обращает внимание на то, что в дверном проёме Ася - наконец-то научившись! - жонглирует тремя мандаринами.
Потом мандарины все у неё рассыпаются, грустно раскатываются по полу. Она подходит к Жоржу, берёт его за руку и говорит:
-Не надо умирать, пожалуйста. А то ты будешь как мама. У тебя будет мутное лицо и чтобы вспомнить тебя хорошенько, придётся смотреть на фотокарточку.
Ася маленькая, Ася уже начинает забывать...
Он тогда поворачивается... смотрит на неё так, как будто сейчас заплачет. У него такие несчастные глаза и брови. А потом он снова отворачивается к окну, и молчит, молчит.
Я убегаю из кухни.
Плачу я в шкафу. Там это делать лучше всего. И папина рубашка щекотит меня рукавом, как будто хочет рассмешить. Но у меня внутри всё равно так, как будто кто-то выкрал из коробки и разбил статуэтку, похожую на маму.
А потом я засыпаю между швейной машинкой и коробкой из-под обуви.
Когда в полной темноте я выбираюсь из шкафа, Жорж и Ася собираются уже идти меня искать. Мадам Куку готовит им фонарик. А они повязывают шарфы.
Снегопад за окнами такой, что ничего, кроме снега, нельзя разглядеть... как в нашем городе, когда вечерами папа и мама сидели у камина, няня затворяла форточку, и все беспокоились, скоро ли вернётся из Дома Литераторов Жорж...
-Ну вот ты где, котёнок, - как-то взволнованно говорит брат. - Куда ты запропастилась?
-Я уснула в шкафу, - я потираю правый глаз и жмурюсь на электрическую лампочку.
-Зойка! - Ася обняла меня крепко-крепко, а потом ещё крепче - Жорж.
Мы стояли так в коридоре. И не хотели отпускать друг друга. Шарф Жоржа спускался на пол, у Аси из рукавов свисали варежки...
Мадам Куку почему-то сказала:
-Бедные-бедные мои детки...
Ася ждёт меня в сторонке. На ней её котиковая шубка, про которую Мадам Куку шутит, что она сделана из котика Васьки, из-за чего Ася начинает плакать.
Она ждёт меня, чтобы разделить мандарин, взятый нами из дома.
Идёт большой пушистый снег. Узоры на окнах тают - потепление. Папа опять будет подолгу сидеть у окна, не замечая нас.
Мы идём гулять каждый вечер, а потом убегаем от мадам Куку, и она нас долго и беспокойно ищет. Вот бы потеряться! Неужели папа и тогда никак не отреагирует?..
В большой коробке из-под шляпки мы с сестрой храним свои сокровища. Здесь спрятана среди прочего и засушенная белая роза. Когда Тата прислала Жоржу розу, она сообщила ему в письме о своей свадьбе. Эта роза была розой из букета невесты.
Жорж разорвал письмо, и старый носатый французский дворник долго мёл под нашими окнами тротуары.
"Дождись, я приеду", - написано на обрывке письма. Уцелевшие обрывки тоже лежат здесь, в коробке.
-Не дождусь! Не дождусь! Не дождусь!!! - кричал он и хлопал дверями. - Не дождусь!!!
Мы смотрели, как взмывает в небо стая голубей.
-Не дождусь...
А потом шли дожди, дожди, дожди...
Её отец пожелал, чтобы она вышла замуж за красного. Он полагал, что это спасёт жизнь их семье, откроет им дорогу в Европу... но её родных арестовали, а она сама сбежала к нам в Париж.
И Жорж не хочет её видеть. Когда она заходит к нам, он закрывает ладонями глаза и полушёпотом говорит:
-Я не хочу тебя видеть.
Почему он не понимает, что предать любовь можно только ради одного: чтобы не предать Россию.
Наш папа гордится Татой, он смотрит на неё, держит её за руки и называет Дочка. Когда она приехала, папе стало немного лучше.
Её губы - я видела - беззвучно повторяют одну и ту же фразу:
-Люблю. Всё равно люблю.
Мадам Куку, сидя за обеденным столом, переводит взгляд с Жоржа на неё, с неё - на Жоржа, утирает маленьким платочком своё большое лицо, промакивает набегающую слезу.
Жорж так и сидит, закрывая ладонями глаза. Когда он просится выйти из-за стола, отец ему не разрешает. Даже я бы не послушалась. А брат так и сидит с закрытыми глазами, не притрагиваясь к обеду.
По вечерам мы подслушиваем, как наш брат разговаривает по телефону со своей бывшей невестой. Мы сидим за стенкой, на полу, навострив уши. Только говорит всегда она, а Жорж молчит. И если он вдруг что-то произносит, нас это радует. Но тут, как всегда, на самом интересном месте, появляется Мадам Куку и уводит нас за уши в нашу комнату.
-А почему мама не приезжает? И не пишет? А, Зоя? - спрашивает меня Ася, когда мы вечером перебираем почту.
-Потому что мы ей не нужны. Она нас вообще никогда не любила. Красные не умеют любить,- говорю я с уверенностью.
-Не смей! - папа вскакивает со стула. - Не смей так говорить о матери! - он хватает меня за руку и становится страшным.
-Отпустите, папа! Мне бооольно, - я морщусь, стараясь не плакать. - Отпустииите...
- Она вас любила! Любила!!! Она всегда вас любила!!!!
Я с трудом вырываюсь, убегаю в комнату, хлопаю дверью. У меня на запястье красные следы от его рук.
Папа мне в догонку бросает в дверь шахматной доской. Я слышу, как фигурки, мелко постукивая, рассыпаются по полу.
-Она! Вас! Любила! Она! Всех! Любила! И продолжает любить! Не смей говорить о ней в прошедшем времени!!!
Я слышу,как его крики переходят в рыдания. Наша дверь изнутри не запирается, и я прячусь в плакаре. Здесь очень темно, и на дне хранятся совсем летние вещи: теннисные туфли и наш загородный саквояж. И прочее, всё, что было при нас, когда мы уезжали из Крыма. Я укрываюсь нашим пледом для пикников... Я скрещиваю пальцы, хмурюсь, чтобы не зареветь, и шепчу:
-Папа, придите в себя. Папа, придите в себя. Папа, придите в себя...
Обычно всегда помогает.
И он приходит... У него мелкой дрожью дрожат руки, он утирает платком мокрые щёки и просит у меня прощения, открыв дверцу плакара.
Он раздвигает в стороны наши с Асей платья и берёт меня на руки. Он шепчет мне на ухо:
-Прости меня, доченька, прости меня, прости, прости...
А я обнимаю его за шею. Он ведь не виноват в том, что наша мама нас не любит.
Когда я вырасту, у меня будет муж, которого я не буду любить, - решаю я, - потому что любовь - это страшно.
Когда мы переехали с Монмартра к мадам Куку в Пасси, Жорж стал чаще смотреть в окно. Теперь ему было не страшно, теперь он не боялся увидеть под окном Тату, он думал, что она не знает наш новый адрес.
Но мы проговорились ей, и она всё равно часами могла стоять под нашими окнами. Правда, она приходила в те часы, когда его не оказывалось дома. И это было хорошо. Иначе бы он расстроился. А мы смотрели на неё из окон прислуги и думали о том, что она очень красивая.
Один раз мы встретили её на улице, возле булочной, и она сказала, что хочет постричь волосы каре, под Коко.
-Нет, нет, не надо, - жалобно заскулила Ася. - А то от вас совсем ничего не останется.
Тогда Она так грустно улыбнулась, что мне показалось, что никто кроме неё и Жоржа не мог так улыбаться.
В Пасси, у мадам Куку мы нюхаем запах её духов, которые нам не нравятся, и проливаем чай или вишнёвое варенье прямо на её белоснежные вязаные салфеточки.
Мадам Куку сдержанно улыбается нам и говорит:
-C`est manifique.
Мадам Куку спит в соврешенно дурацком чепчике. Во сне она как паровая машина.
Жорж укладывает нас спать вместе с ней в комнате. Мы просимся спать с ним, но он говорит, что "мадмуазелям не положено", снова пародируя мадам Куку. Мы с Асей сидим над её спящей тушей. Мы изучаем природу храпа. Разобравшись, мы находим в кладовой прищепку и защепляем ноздри мадам Куку...
В тот момент, когда она вскакивает со своей перины, хватаясь руками за воздух, мы успеваем улечься в безмятежные позы ангелов.
Жорж у нас держится молодцом. Он говорит,что всё наладится. Хотя я знаю, что нет.
