Тогда я отказался, а сейчас не мог. Нет, мысль стать их рабом меня все еще не прельщала. Но я вынес слишком много, я знал, что не получу простую смерть. У меня не было сил на сопротивление.

- Я согласен.

Голос звучал слабо, сорванный от долгого крика, а затем угасший от бесконечного молчания. Но она снова поняла, не потребовала объяснений. Вместо этого она обратилась к Антону:

- Вы видите? Вот ваше доказательство его покорности. Впрочем, я не смею упрекать вас, ведь именно ваша работа помогла нам достигнуть таких результатов. Хочу сказать, что в Совете вами довольны.

Ее голос звучал все так же ровно, когда она говорила с ним, будто собеседник не имел для нее значения, кем бы он ни был. Я почувствовал, что начинаю ненавидеть ее так же, как ненавидел их всех.

- Посмотри на меня, - приказ явно относился ко мне.

Я повиновался, но только затем, чтобы позволить ей увидеть мою ненависть, чтобы она знала, что подчинить меня будет не так просто.

А в ответ на меня смотрели спокойные глаза, казавшиеся бесконечно темными в полумраке моей камеры. Глаза, которые видели во мне не раба или животное, а вещь. Инструмент.

Невозможно любить инструмент, равно как и ненавидеть. Такое отношение было для меня непривычным. Те люди, с которыми я сталкивался раньше, всегда чувствовали что-то по отношению ко мне. Привязанность, симпатию, страх, отвращение, презрение, ненависть...хоть что-то! Она не чувствовала ничего.

- Ты можешь встать?

- Нет, - сквозь зубы процедил я. Признавать свое бессилие было еще большим унижением.

- Как я и предполагала. Ничего, скоро ты будешь приведен в рабочее состояние.

Я почувствовал укол в шею, туда, где была пробила чешуя, - не как боль, а просто как прикосновение чего-то чуждого. А потом не было ничего.

Часть первая. Перерождение.

Первым, что я почувствовал, было ощущение чистоты. Меня окружала чистая прохладная вода, где-то совсем близко работал фильтр. Я узнал этот звук сразу, такой же фильтр был там, у меня... дома.

Я попытался открыть глаза, однако мешала тугая повязка. Попытка снять ее привела к еще одному открытию: мой новый бассейн, пусть и чистый, был очень маленьким, да к тому же еще и закрытым. Как гроб.

Я не чувствовал ноги и хвост; даже боль не была бы такой пугающей, как это онемение. Я вообще не был уверен, что у меня все еще есть ноги. Я уперся руками в крышку аквариума, намереваясь освободиться, но меня прервал знакомый уже равнодушный голос:

- Не думаю, что это хорошая идея. Это оборудование поддерживает в тебе жизнь.

Несмотря на слой воды и стекло, разделявшие нас, я слышал ее четко. Похоже, ко мне возвращался мой прежний слух. Значит, мне не просто подарили жизнь, меня решили подлечить.

Я мог бы отмалчиваться, но сейчас это было не в моих интересах. Я хотел узнать как можно больше о том, что со мной будет.

- Где я?

Голос поддавался уже легче, хотя по-прежнему звучал хрипло.

- В лазарете. После шести месяцев заключения ты был в нерабочем состоянии. Ты перенес одну операцию, теперь тебя ждут еще две.

- Что за операция?

- Мы восстановили твои глаза, - пояснила она.

- Но они не были повреждены!

- Ошибаешься, и ошибка эта вызвана постоянным полумраком, в котором ты жил. Если бы тебе позволили выйти на свет, ты бы заметил серьезное ухудшение зрения.

Она отвечала мне быстро, уверенно, будто зачитывала данные из каких-то сводок. Меня не могла не удивить такая честность:

- Зачем ты мне это говоришь?

- Во-первых, отныне ты должен обращаться ко мне только на "вы". Я твой опекун, ты живешь, пока я согласна с тобой работать. Во-вторых, в информации, которую я даю тебе, нет ничего секретного. Ты имеешь право знать.

Я решил не оспаривать это правило об обращении на "вы" прямо сейчас. Я все еще чувствовал себя плохо, меня мутило, накатывала слабость. Оставшиеся силы я собирался потратить на совсем другие вопросы:

- Какие операции мне еще предстоят?

- Довольно серьезные. Кости в твоих ногах и хвосте начали срастаться, и срастаются они неправильно. Нам придется снова сломать их для нужного заживления.

- Почему тогда вы все еще не сделали этого?

- Думаю, ты забыл о своей броне. Она уже помешала нам вычистить раны, но с этим мы справились, потому что в чешуе есть проплешины - результат травм. Другие операции в таком состоянии невозможны. Для того, чтобы у нас все получилось, ты должен снять броню.

Вот такого поворота я не ожидал. Конечно, я мог убрать чешую под кожу без труда, несмотря на то, что я не делал это уже шесть месяцев. Но тогда я буду абсолютно беззащитен! Это последнее оружие, которое у меня осталось, последняя стена, за которой я мог спрятаться. И я должен был добровольно отказаться от нее?

- Нет, - тихо, но твердо ответил я. - Не могу.

Я ожидал, что она разозлится. Или уйдет. Или начнет приказывать мне. Иными словами, я ожидал всего, кроме этой фразы.

- Ты хочешь быть нужным кому-то в этом мире?

Ее ледяной голос не позволял принять вопрос за настоящую заботу. Но я знал эти слова... давно, очень давно их сказал мне другой человек. Не так холодно, искренне, и я поверил ему. Потом этот человек стал единственным моим другом.

Она не хотела получить мое доверие, равно как и не хотела использовать мои воспоминания. Она всего лишь давала мне понять, что знает очень много. Не хотелось даже представлять, как много.

Усилием воли я заставил чешую уйти под кожу, снимая с себя последнюю защиту. Я не знаю, смог ли я убрать ее с ног и хвоста, но я пытался.

- Хорошо, - сказала она. - До тех пор, пока мы понимаем друг друга, проблем не будет.

Я чувствовал, что она хочет знать что-то еще. Догадывался даже, что именно. Я бы тоже задал этот вопрос.

Что нужно было делать, чтобы сломать мои кости, но оставить броню нетронутой?

Я знал ответ очень хорошо и ждал, что захочет узнать и она. Однако эта самка сдержалась, что несколько удивило меня.

- Ты похож на человека, - вот и все, что она мне сказала.

Как будто я этого не знал! Не первый раз снимаю броню, видел уже. Похож, похож до тошноты, на одного из них.

- Что со мной будет теперь? - спросил я.

- Ты пройдешь курс тренировки и будешь работать, - пояснила она. - Как и все. Но сначала тебе нужно восстановить прежнее здоровье.

- В чем заключается эта работа? Я не знаю... Мне не говорили.

- Ничего не знаешь?

Я промолчал, решил не вдаваться в детали. Я знал, что есть существа похожие на меня, которых люди используют довольно давно. Вот только мне не сказали, чем я отличаюсь от этих существ, почему мне раньше не позволяли работать. Я также знал, что к каждому существу приставлен смотритель-человек. Похоже, моим должна стать эта самка.

- Я объясню тебе правила несколько позже, когда ты будешь в лучшем состоянии. Пока в этом нет необходимости, - заявила она.

- И как скоро это будет?

- Через пару недель, которые для тебя пролетят как одно мгновение. Видишь ли, теперь тебе не позволят просыпаться каждый день для душеспасительных бесед. Тебя погрузят в искусственную кому, которая продлится ровно столько, сколько понадобится твоему телу на выздоровление.

Я почувствовал присутствие другого человека в комнате. Этот человек был напуган - типичная реакция тех, кто меня видит, хотя без брони я не представляю такого уж грозного зрелища. Особенно перевязанный, со сломанными ногами и хвостом.

Я понимал, что скоро мне придется снова заснуть, и с трудом сдерживал себя, чтобы не использовать броню. Спать без нее было непривычно, страшно.

Я хотел узнать еще кое-что прежде, чем она уйдет.

- Подождите!

- Что еще?

- Как мне теб... вас звать?

Обращение на "вы" резало слух, но пока все споры и скандалы были для меня бесполезны.

Она задумалась, ответила не сразу. Наконец она решила: