Но не понимали его вокруг. Особенно женщины, для которых попытка русского врача открыть лицо убитого было воспринята столь болезненно, что они с воем и ужасом в глазах бросились на тело покойного, прикрывая его, и грозились убить каждого, кто посмеет нарушить закон предков, не позволяющий открывать кефан вплоть до того момента, пока тело не будет опущено в вырытую для него могилу. И проклинали они своих мужчин за их бессилие и покорность. И только приход Гара Башира положил этому конец.

- Слушай, уважаемый Ага, - обратился он на русском языке, который выучил за время учебы в Тифлисе в пансионе княгини Ольги Леонтьевой. В этот пансион его отвез дядя Хафиз, родной брат матери, по просьбе его отца, и, заплатив золотыми рублями на год вперед, оставил его, восьмилетнего, не по годам серьезного, на попечение пожилой женщины. В этом пансионе он провел три года, но неожиданная смерть отца не позволила ему продолжить образование в Горийской семинарии, как это было решено вначале. Учеба для него закончилась, дома его ждали мать и младшая сестра. Он, старший в доме, теперь отвечал за них. - Не нужно никакого врача, - продолжал Гара Башир. Разве нужен врач человеку, у которого пулей снесло половину головы?

- Но он должен дать мне медицинское заключение, - возразил следователь.

- Пусть дает.

- Но как?

- А как надо?

- Надо, чтобы врач описал все, что видит!

- Пусть он и пишет то, что видит.

- Но он ведь ничего не видит, вы не даете ему эту возможность!

Гара Башир внимательно посмотрел на пожилого врача, который за все это время не произнес ни слова и тихо стоял у дверей комнаты, где над телом убитого Гуламали причитали женщины. По всему его виду было понятно, что он не раз видел подобные сцены,

- Он сам знает, что делать, не мешай ему, - сказал он следователю и, взяв его под руку, осторожно, но властно, вывел на улицу. - Пойдем лучше к нам домой, это тут недалеко, отдохнем с дороги, перекусим. А доктор, окончив свое дело, присоединится к нам.

Он сделал рукой какой-то знак, и сразу же несколько человек бросились к конвою, помогли этим вооруженным людям спешиться; принесли кувшины и мягкие полотенца, помогли помыться с дороги и отряхнуть с одежды пыль. Затем казаки, поклонившись старейшинам, прошли в палатку, что раскинулась во дворе родителей покойного. Более молодые сельчане отвели и привязали их коней в стойла, не забыв повесить каждому на голову торбу с овсом.

Вскоре доктор Мишин тоже пришел в дом Гара Башира. Разувшись, он по привычке хотел перекреститься, повернувшись к углу, где ожидал увидеть икону, но вдруг, словно очнувшись, смущенно закашлялся и громко произнес: "Мир дому сему". Пройдя в горницу, он молча положил перед следователем, господином Львовым Савелием Петровичем, неуклюже сидевшим на корточках перед накрытой на ковре скатертью с чайными принадлежностями, несколько исписанных листков и, поклонившись в знак признательности за приглашающий жест хозяину дома, опустился на подушки, ловко подобрав под себя ноги.

Савелий Петрович, пробежав глазами бисерным почерком исписанные листки, вырванные из походного блокнота Иннокентия Федоровича, привезенного супругой ему в подарок из Карловых Вар, куда он отправил ее два года назад на лечение, с удивлением уставился на доктора Мишина, мирно потягивавшего свой чай из блюдечка. Он казалось не замечал удивленного взгляда следователя. Но это не осталось незамеченным со стороны Гара Башира.

- Ага, что- то не так? - обратился к нему Гара Башир.

- Я что-то не пойму? - удивленно ответил следователь.

- Что не понимаешь дорогой?

- Все не понимаю.

- Что же там такого непонятного?

- Тут написано, что смерть наступила в результате неосторожного обращения покойного с ружьем.

- Доктор Мишин хороший человек и хороший дохтур, он знает, что надо писать, - убежденно подтвердил заключение доктора Гара Башир.

- Но разве это было не убийство?

- У Гуламали не было врагов, - спокойно возразил на это Гара Башир. - А нет врагов, нет и убийц. Он всегда был неосторожен с оружием, это может подтвердить каждый. Не так ли, - обратился он к мужчинам, сидящим вокруг, на азербайджанском языке, кратко разъяснив ситуацию. Хотя кто знает, что он им сказал. Савелий Петрович, не знавший языка, ничего не понял из его певучей речи. Но он увидел, как все согласно закивали головами. А это уже во всех юридических документах значится как косвенное подтверждение полученного заключения.

...

Ближе к вечеру следователь Львов и доктор Мишин в сопровождении конвоя уехали в Казах. Доктор Мишин, закрыв глаза, казалось, спал под лучами заходящего солнца, мягко покачиваясь на рессорах в такт езды. Но как только Савелий Петрович повернулся к нему, он сразу же открыл глаза, и опережая вопрос, ответил.

- Дорогой мой, забудьте об этом, и чем скорее, тем лучше.

- Но ведь вы в этом заключении описали черт знает что!

- Правильно, а по другому я и не мог бы написать.

- Почему?

- Потому что это Восток, мой дорогой.

- Но ведь произошло убийство!

- А это уже не наше дело.

- Как не наше?

- Они сами разберутся, убийство это или нет. Без нас. Разберутся, и если надо, найдут виновного, осудят и накажут. Все будет по закону.

- По какому закону?

- По их закону. Закону чести. И смею вас уверить, а я тут живу уже не один год, виновные здесь долго не ходят безнаказанными.

- Вы за самосуд? Тогда мы здесь на что?

- У нас есть много других дел, дорогой Савелий Петрович. Послушайте меня, старого "дохтура", как они величают меня, не лезьте туда, куда вас не просят. Все равно вы ничего не добьетесь. Ни один человек в этом селе не согласится вам отвечать без разрешения Гара Башира, а если что и скажет, то только то, что ему велят говорить. Мы для них чужие.

-Законы Российской империи должны быть едиными для всех, что в Петербурге, что здесь, в этом отсталом уголке империи, в этой глуши, - снова возразил следователь.

Мишин с тоской посмотрел в глаза Савелию Петровичу, горько вздохнул. Сколько таких молодых специалистов, только окончивших университеты и приехавших на службу, ему пришлось видеть, не счесть. Многие, не вникнув в специфику местных отношений, порой горячились и после первых же поражений впадали в отчаяние. Другие, наоборот, не делали поспешных выводов, внимательно наблюдали за происходящим и постепенно в кажущемся хаосе и беспорядке окружающей жизни с удивлением обнаруживали искренность, чистоту и стройную гармонию человеческих взаимоотношений. Все это приводило к тому, что они, вначале с недоверием, но постепенно со все большим уважением и почтением относились к их образу жизни, проникались неподдельной любовью к этому народу. Многие, как и он сам, доктор Мишин, уже не мыслили себе жизни вдали от этого края, от этих людей. Несколько лет назад ему даже делали весьма выгодные предложения, связанные с переездом в центральные губернии России, от которых он прежде пришел бы в восторг, в предчувствии открывающихся перед ним перспектив, но теперь, посоветовавшись с супругой, он решительно от них отказался.

Хозяйство у Мишина было крепкое, с экзотическими деревьями и фруктами, от которых родные его, братья и сестры, навестившие его в год его сорокопятилетия вместе со всеми своими детьми, пришли в неописуемый восторг. Он тоже открыто гордился своим садом, в котором любил теперь по вечерам отдыхать, сидя под большим айвовым деревом и покуривая трубку. И сейчас, слушая молодого следователя, к которому он почему - то проникся уважением, может за его искреннюю убежденность в своей правоте и веру в законность, которую он хотел здесь вдали от Петербурга и Москвы всячески защищать, он, доктор Мишин, вспоминал себя. Ведь, еще совсем недавно, он мечтал о другом: о карьере, чинах, хорошей, доходной должности в каком- нибудь уездном или даже губернском городе России. Но все это было до его женитьбы на Сонечке Ивановой, дочери местного чиновника из земельного департамента, родившейся и выросшей в Гяндже и не мыслившей себе жизни вдали от этих мест, от Гей-геля, высокогорного озера в окружении лесов с нависшей над ним вершиной Кяпяза. Эти места она не согласилась бы променять ни на один город России. И вообще она плохо переносила холода, не представляла себе жизни там, где все вокруг на многие недели и даже месяцы укутано снегом, а реки и озера покрыты льдом. Выйдя замуж за молодого врача тюремной больницы, Иннокентия Федоровича Мишина, она очень скоро и его убедила в том, что скромный но надежный достаток, крепкое хозяйство и бесконечное уважение местного населения здесь в Закавказье, стоят больше, чем скучное прозябание в российской глуши, где для продвижения нужны не только влиятельные связи, но и большие деньги, которых у молодой семьи нет и не предвидятся.