-- Сын мой! Твой отец -- слюнтяй и бабник (надеюсь, что не в первом, но во втором я похож на него), поэтому мне придётся поговорить с тобой как мужчина с мужчиной. Сынок, ты знаешь, что каждый дракон, достигший совершеннолетия, должен проделать благородный поход, иначе паломничество, по местам боевой и трудовой славы предков, а также по прочим пунктам, куда крылья занесут. Однако ты, я думаю, не имеешь представления, почему мы так поступаем. Слава Богу, мы не паладины какие-нибудь, от этой заразы у драконьей расы иммунитет. Сын, я тебе открою великую тайну, которую неисчислимые века отцы (а порой, как у нас, матери -- обычно по аналогичным причинам) открывают сыновьям в их сотый день рождения. Левый (так уменьшительно-ласкательно называют меня домашние; кроме того, они именуют вашего покорного слугу Полусредним, Средним, Полом, Лёвой и Лёвушкой, Серым, Сереньким, Серёжей и еще почему-то Аликом), ты помнишь урнообразный сосуд, который мы используем как плевательницу и миску для костей? О нем и пойдёт речь.
Некогда, во времена, когда мир был ещё настолько юн, что драконов ни на одной планете не путали с бесполезно вымершими динозаврами, по заброшенной лесной дороге брёл одинокий безгрешный старец неопределенной биологической принадлежности. Давно не стриженные волосы на его боках цеплялись за колючие кусты, мускулистые руки в веснушках до первого локтя опирались на клюку из ствола бегебычьего дерева. Палка заменяла ему отсутствующую третью ногу и помогала сохранять равновесие, особенно в период цветения Жёлтой Блудожорки, к соку которой святой пилигрим был неравнодушен. Его седощавый хвост оставлял в пыли узкий извилистый след, напоминавший изречения из Боговдохновенной Книги Трёп, которая, как известно, никогда не существовала. Глаза старца смотрели спокойно и мудро, и это был поистине дар Небес существу, которое последние три с половиной сотни лет -- то есть с момента рождения -- находилось в состоянии тяжкого алкогольного опьянения. Странник совершал своё паломничество, ведомый инстинктивным религиозным чувством и запущенным геморроем. Он находился в благочестивых поисках страны Ых, где реки текут фруктовым йогуртом; где люди ходят в белых одеждах, а леди -- без оных; где жители проводят утро по плану, день -- на колёсах и расширяют души к вечеру; где креплёные напитки продают на каждом углу, весь световой день и особенно несовершеннолетним, а ночью раздают их даром, ибо если человек -- или иной нетрезвомыслящий объект -- приполз в такое время, значит, ему надо. И -- никакого похмельного синдрома, ломки, перековки, вшитых ампул, мытья посуды и выноса мусорных вёдер!
Двигаясь в направлении сих чудесных земель, старец был безмятежен и тих всегда, за исключением утренних часов -- по понятным причинам. Увы, именно утром ему повстречался молодой да ранний дракон Самсобой, как назло, взыскующий мудрости. Увидев пенсионера с палочкой, Самсобой сразу же определил его как: а) пилигрима, б) анахорета, в) давно не мытого грязнулю -- и, неправильно выведя из этих посылок приверженность к философским размышлениям, принялся задавать свои пресловутые вопросы. Многое интересовало не в меру любознательного юношу. Что есть жизнь и что есть смерть? Что есть Бог? В чем смысл жизни? Что такое бытие и что такое сознание? Быть или не быть? И как, вообще, быть-то? Как заводить себе друзей и оказывать влияние на людей, включая нелюдей? Куда идёт этот мир? Что делать? Кто виноват? Как нам реорганизовать Рабкрин? Куда делась позолоченная погремушка, которую Самсобойчик в двенадцатилетнем возрасте оставил на пеньке и позже не нашёл? Правда ли, что принцесса Нутелла в свои пятнадцать ещё девственница? Прервав поток вопросов, старец завопил, воздел посох к небу и проклял Самсобоя и весь его (то есть наш) род самым страшным и нецензурным об разом. Он повелел, чтобы отныне в каждой драконьей семье оказывался -- произвольным образом -- совершенно ненужный и даже вредоносный для неё амулет. Любой дракон, достигший совершеннолетия, почувствует душевный зуд, требующий избавить родных от отягчающего их раритета, и отправится в далёкий путь. Его ждут искушения, опасности и пустые хлопоты, но лишь самый стойкий и сильный достигнет цели. Однако по возвращении домой...
Мама замолчала.
-- Ну а дальше? - вскричал я, заинтригованный. - Что их дома-то ждёт?
-- Дальше старичок ничего не успел сказать. Огорченный и шокированный Самсобой испепелил его. И радостно вздохнули тридцать семь небес и тринадцать глубин, ибо они опасались, что старец, отыскав страну Ых и поймав кайф, достигнет такой духовной силы, что станет вмешиваться в судьбы небо- и адожителей и управлять ими; а он уже и без того сидел у них в печенках со своими вечными жалобами на здоровье и плохое качество обслуживания в магазинах и аптеках. Таким образом, пилигрим сгинул под всеобщие аплодисменты, но заклятие-то осталось. Вот потому ты, сынок, и чувствуешь ныне необъяснимое возбуждение и неодолимое желание вступить на тропу войны и подвигов.
-- С чего ты взяла? -- изумился я. -- Ничего подобного я не ощущаю. Как раз наоборот, я бы сейчас съел чего-нибудь вкусненькое, поиграл в аэрогольф с дядей Спраем или с папой, а потом бы соснул часок с основным составом моей коллекции.
Тут я кое-что вспомнил, связал вместе некоторые нити её рассказа (который я вам передаю в достаточно усовершенствованном виде), и меня осенили:
- Постой, мама, что же это, наша урна для костей?..
- Да, Лёва, это Чаша Святого Грааля. Лет триста назад твой папа подобрал её в лесу, приняв за чашечку для бритья, и с тех пор она висит над нами, как дамоклов мяч -- беда с этими мифологическими сравнениями, никогда не знаешь точно, что они означают. Это всё равно как сизифов труп -- зловеще, но красиво. Или бездонная вагина, которую должны постоянно наполнять Данаиды -- но эту историю тебе ещё рано слушать. Что только мы ни делали с колдовским сосудом: и в речке топили, и в покер соседям проигрывали, и в Россию под видом гуманитарной помощи направляли -- ничто его не берёт. Проходит несколько дней -- и он снова на прежнем месте, и такая от него по всему дому благодать -- не продыхнуть. Нетопыри -- и те сбежали. А сколько раз из-за него проезжие паладины наш дворец громили -- и не сосчитать. Ворвётся, бывало, всех зомбей до дрожи запугает, посуду перебьёт, старенького дедушку мечом ткнёт -- и к Чаше. Потянется к ней ручонками шаловливыми, глаза горят, зубы щёлкают -- аж пломбы по полу горохом... Тут, естественно, молния, гром, куст какой-нибудь неопалимый и голос из облаков: я тебе, дескать, задам! А он уж, болезный, на коленях, последние волосья с плеши рвет и голосит: ах, я недостойный рыцарь, искусам поддавался, соблазнов не избегал, сказать, что замечен в порочащих связях, -- значит, ничего не сказать. Я в монастырь отправлюсь, я в пустыню уйду. Потрепыхается так в конвульсиях с полчасика, успокоится, отойдёт, отдохнёт -- и за дверь, снова на турнирах биться, живность экзотическую истреблять и повышать сексуальное образование сельского населения. А Чаша здесь остается, с нами. Правда, последние полтораста лет, когда мы её под мусор догадались использовать, вроде полегче стало. По крайней мере, прекратили по ночам ангелы являться и этими... как их... кимвалами бряцать. Но окончательно избавить нашу семью от сего... предмета можешь только ты, Полусредний!
Вот так я был повёрстан в герои. Не могу сказать, что эта перспектива меня прельщала, но мама намекнула на возможность потери престижа, жилплощади и материального вспомоществования...
-- Слушай, а если я просто выйду на большую дорогу, покараулю одинокого рыцаря, сражусь с ним и, пользуясь фактором внезапности, всучу ему этот кубок? И дело с концом!
-- Нет, Левый, так нельзя. Всё-таки мы, драконы, -- хранители традиций. Если уж мы уклонимся от исполнения своих обязанностей, то наш мир, и так не слишком мудро устроенный, превратится в сущий бедлам -- право, не знаю, что это означает. Ты действительно можешь начать с торного пути, но затем должен свернуть на нехоженые тропы и продвигаться трассой тягот и лишений. Тебя ждут непроходимые чащи и бездонные моря, кровожадные монстры и потерявшие всякий человеческий облик рыцари. Покажи себя во всем блеске, Левый Полусредний!
