– Боярин, здесь бумага есть, за иконами! – радостно завопил служивый.

Все бросили заниматься обыском. Служивый торжествующе положил на стол перед наместником сложенный лист.

– Посмотрим, что в бумаге схороненной, – стрельнул в меня глазами Шклядин. А во взгляде – плохо скрытая радость.

Гаврила развернул бумагу и начал читать – громко, чтобы все слышали, но уже на второй фразе споткнулся. Спросил, недоумевая:

– Это что же – посты христианские?

– А что ты ожидал увидеть? – засмеялся я. – За иконами такому листу самое место.

На градоначальника было жалко смотреть.

– Терентий, глянь, там, за иконами – ничего боле нет?

Служивый даже иконы снял. Пусто! Я подошел к стоявшему в углу мусорному ведру, откинул крышку и поставил его перед Шклядиным:

– Гаврила, не это ли ты ищешь?

Наместник заглянул в ведро, увидел окровавленные куски змеиных тел, побледнел и в ужасе отпрянул. Не в силах вымолвить ни слова, он хватал открытым ртом воздух, прижимая правую руку к груди. Любопытные служивые, подойдя к ведру и увидев его страшное содержимое, с отвращением отскочили.

Я выпрямился и положил руку на рукоять сабли.

– А теперь объяснись, боярин, по какому праву обыск в доме моем учинил? Я тебя с людьми твоими пригласил к себе в избу, принял подобающе, а ты бесчинства творишь?! Я боярин и князь, воевода городской, государем ставленный, а ты в моем доме меня оскорбил?!

Я нарочно негодовал громко и отчетливо, чтобы и во дворе слышно было. Правота за мной. Проступок наместника – по «Правде» – серьезный.

Я шагнул вперед, намеренно споткнулся о ногу одного из людей Гаврилы, с грохотом упал. Вскочил и громовым голосом обрушился на градоначальника:

– Так ты еще своим людям и рукоприкладствовать позволяешь, негодяй?

Я выхватил саблю и плашмя ударил ею опешившего наместника по рукам, лежащим на столе. Сильно ударил, не жалея. Гаврила взвыл от боли, я же резко повернулся и кольнул в бок концом сабли служивого, о которого споткнулся. Он заорал – не столько от боли, сколько от неожиданности – и нелепо завалился в сторону, сбив еще одного.

Я набрал полную грудь воздуха, прыгнул к окну и выбил саблей стекло:

– Дружина, тревога! Нападение на воеводу! Все ко мне!

От удивления у наместника отпала челюсть, он перестал завывать и вытаращил глаза.

В избу, грохоча коваными каблуками сапог, вбежали несколько ратников. Я указал на людей Шклядина:

– Всех связать и в темницу. Кляпы в рот, чтобы сговориться не смогли. Это предатели и изменники.

Дружинники шустро повязали людей наместника и остановились в нерешительности перед Шклядиным.

– А с ним что делать?

– Тоже в темницу.

– Ты что себе позволяешь, князь? – возмутился Гаврила.

– А, про звание княжеское вспомнил? Сейчас ты мне еще напомни, что боярин ты. За нападение на воеводу на службе и обвинение облыжное – повешу всех!

Видно было, что наместник струхнул не на шутку. А что, с этого бешеного воеводы станется – в самом деле ведь повесить может! А как уж он перед государем потом оправдываться будет – дело десятое.

Наместника связали, заткнули рот кляпом и повели в темницу. Шклядин брыкался и упирался, не хотел идти.

Среди его людей не было никого похожего на того мужика с кожаным мешком, что принес в мою избу змей и которого я лицезрел в своем видении. Значит, надо срочно найти незнакомца. Скорее всего в управе сейчас сидит.

У избы моей уже толпилось много дружинников.

– Первый десяток – за мной бегом! Остальным – одеться по боевой тревоге!

Я побежал к управе, благо она всего в квартале была. За мной, тяжело дыша, топали ногами ратники. Прохожие испуганно жались к стенам домов.

Вот и управа. А с крыльца ее спускался к нам навстречу тот человек, фантом которого я наблюдал в своем видении и которого сейчас так жаждал найти.

– Взять его, живым взять! – показал я рукой на служивого.

Мужик метнулся в сторону и побежал. Дружинники мои хоть умом и не блистали, но в физической силе и ловкости им не откажешь. Они загнали мужика в угол. Он попробовал отбиться ножом, но куда одному против десятка! Бросили под ноги чурбак, повалили, связали, изрядно при этом помутузив. Был приказ взять живым, ну а уж если при этом – ну совершенно случайно – заденет кто, извиняйте, сам виноват. Зачем ножиком махать?

Задержанного приволокли ко мне.

– Кто таков? Почему убегал?

Под глазом его наливался багровый фингал.

– Мелентий, писарчук я, из управы. А побежал, потому как испужался. – Служивый стучал зубами от страха и затравленно озирался, видно, искал глазами наместника, но, так ничего и не поняв, втянул голову в плечи и притих.

– Связать, кляп в рот и в темницу. И палача ко мне!

Пленника уволокли.

Ко мне подошли трое дружинников:

– Прости, воевода, а ката в городе нету.

– Как нет? Раз город есть, значит, и кат должен быть! Ищите умеючих в дознании!

Воины лишь руками развели. Ладно, авось найдут палача. Не самому же этим заниматься.

Кат нашелся быстро, вернее, подручный его, беженец из Нижнего.

Мы с ним спустились в подвал, и я указал на писаря:

– Так. Повелеваю допросить с пристрастием вот этого человека!

– О чем спрашивать? Что нужно узнать? – засучивая рукава, спросил кат.

– Кто ему дал задание меня убить? По чьему наущению змей мне в избу подбросил?

Кат даже глазом не моргнул.

– Князь, ты хочешь, чтобы он не умер?

– Да, по возможности.

Заплечных дел мастер принялся готовить свои жуткие инструменты, старательно раскладывая на убогом столе щипцы, молоток, железную проволоку. Я не любитель таких зрелищ и потому поспешил покинуть городское узилище, наказав кату:

– Как заговорит, зови! Справишься с делом хорошо – будешь городским палачом, с жалованьем справным. Это я тебе обещаю.

Кат улыбнулся довольно:

– Князь-воевода, я сделаю все так, чтобы он рассказал, что знает.

У избы меня уже ждали дружинники с оружием и в доспехах.

– По пять человек – на выезды из города. Никого не выпускать, всех верховых задерживать, обозы не трогать. Остальным – быть в воинской избе, наготове.

Где-то через час прибежал ратник:

– Воевода, кат в подвал зовет. Узник заговорил.

Только я собрался идти в подвал, как на возке подъехал митрополит Коломенский Вассиан. Он поздоровался, осенил меня крестом и с ходу:

– Князь, ты что же творишь так торопко? Наместника с людьми его в подвале запер, на виселицу отправить грозишься?

– Изменники они, святой отец, заговор учинили. Хотели меня убить, а потом и государя нашего!

Вассиан руками всплеснул:

– Как можно? Злодейство сие! И доказательства есть? Обвинение серьезное.

– Благочинный, я в подвал иду, там сообщник Шклядина заговорил – можешь сам послушать.

– Богомерзко мне в пыточную идти, не богоугодное это дело.

– А замыслить руку на помазанника Божьего поднять – богоугодно? Вместе со мной и послушаешь, владыка.

Вассиан поколебался, но пошел за мной.

В подвале узилища было сумрачно – оконца узенькие, решетками забраны. Свет в основном горящие факелы на стенах дают да огонь в очаге.

Писарь был привязан к столбу, и внешне я особых повреждений у него не увидел.

Кат встретил нас с поклоном, подтащил лавку. Мы с Вассианом уселись.

– Спрашивай, князь, он все расскажет.

К моему немалому удивлению, пленник не запирался и подробно рассказал, как по наущению Шклядина подбросил мне в избу письмо, написанное им под диктовку, а затем вытряхнул из кожаного мешка двух гадюк. Прямо в комнате и вытряхнул – в голенища сапог, чтобы, значит, они меня укусили.

Вассиан при этих словах перекрестился: «Спаси, Господи, его душу грешную, ибо не ведает, что творит», – поднялся и вышел из узилища.

То, что митрополит Коломенский сам слышал признания – это хорошо, это в мою пользу.

Попытали и других служивых, что в подвале сидели. Знали они мало – не посвящал их в свои дела Гаврила. Сказали только, что бумагу в избе моей сыскать должны, но и этого было достаточно. Ведь тогда закономерно возникал вопрос: откуда Гаврила мог знать о бумаге?