Вернулся Сингапур на станцию и начал петь, будто и забыл про отъезд.

— Останешься, вот и хорошо, — посмеивался агент.

Показалось Сингапуру, что теперь можно ехать, за ним не следят. Ночью он залез под тендер почтового поезда и укрепился на тормозах. Уже дали сигнал к отходу, зашумели пары. Сейчас дернет и вынесет Сингапура с проклятой станции. Дрогнули колеса, пойдет, пошел, эх, воля!.. Оказывается и Сингапура есть что отнять — это его воля.

Что такое? Поезд остановился. Голоса и свет…Темные люди нагнулись, заглянули под тендер, осветили красными фонарями.

— Здесь!.. — сказал один.

Кто–то взял Сингапура за ноги и сильно потянул. Руки оторвались от железных рычажков. Вытащили Сингапура на шпалы. Поезд ушел, только красный фонарик под кузовом последнего вагона долго вглядывался в ночь напряженным красным взглядом.

— Иди вперед! — приказал агент и достал из кобуры револьвер. Все были серьезны, никто не подшучивал над Сингапуром. На ночь его заперли в пустующую камеру хранения багажа. Сингапур пробовал открыть дверь, оконную решетку, но они не поддавались. Ходил он из угла в угол и обессиленный перед рассветом заснул на полу.

Разбудил Сингапура рыжий кондуктор.

— Выходи! — грубо приказал он

— Куда?

— К агенту.

Агент встретил Сингапура угрозой.

— Если ты еще попробуешь проделать штуку вроде вчерашней!.. — не договорил он, сделал полуоборот и сказал тише: — иди занимайся своим делом, сыт — и будь доволен, привык раскатываться, — и посмотрел с упреком.

Ушел пришибленный Сингапур, не знал он как вырваться со станции, ставшей для него тюрьмой. А счастливая страна представлялась совершенно непохожей на нее.

На следующий день мимо станции без остановки прошел товарник. На одной из платформ из тесовой кучи высунулись две головы. Узнал их Сингапур и закричал:

— Гармошка! Воробей!

— Сингапур! — откликнулись ему.

Поезд уносил друзей. Они поднялись и помахали шапками. Побежал за ними Сингапур. Он спотыкался в своей неудобной обуви, сбросил ее и побежал босиком. Станционные ребята пустились за ним вдогонку. Он слышал их крики, видел уходящий все дальше состав с белым тесом, как улетающая цепь лебедей, и гнался, гнался за ним. В голове зазвенело, в боку под сердцем заколотилась боль. Состав еще мелькнул и завернул за холм. Сингапур устало присел на канаву. За ним уже никто не гнался, а на проклятой станции торчала только крыша водокачки. Налегке и быстро пошел Сингапур по шпалам в счастливую далекую страну.

Был вечер, когда Сингапур подходил к станции. Был вечер, закат был пламенный, и блестящие, незанятые рельсы тоже горели пламенем. Сингапур увидел впереди на путях две хорошо ему известные фигуры.

Одна босая, в красных кавалерийских галифе, в рубашке серой, как пыль мостовых, кожаной коричневой фуражке. Медью горела фуражка от заходящего солнца.

Другая — тоже босая, в широченных цыганских, зеленого сукна штанах. Рубашки на ней не было никакой, а свободные волосы покрывали голову, как соломенная взъерошенная крыша.

Первым был Гармошка, а другой Воробей.

Сингапур собрал все силы и крикнул:

— Гармошка-а! — он хотел крикнуть и Воробья, но сообразил, что Гармошка получается громче и еще раз повторил: — Гармошка-а!

Фигуры повернулись и остановились. Гармошка сложил кулаки трубкой и ответил:

— Эу… Кто ты?

— Син–га–пур…

— Син–га–пур, леший, догоняй!

Обе фигуры сели на блестящую рельсу.

— Вы пешком, билеты кончились? — спрашивал Сингапур, когда шли все втроем.

— Кончились. Здесь нас сняли.

— Воробей, где твой ватник? — Воробей носил вместо рубахи длинный ватник со множеством сквозных дыр.

— Бросил, теперь не по сезону, тяжел. Я в трусиках, физкультура, — и Воробей похлопал себя по голым бокам. — Зарядку сделаем.

Ночью на одном из разъездов друзья погрузились в товарник. Тащился он с тесом, каменным углем и прессованным сеном. Ночь провели на пустующей площадке угольника. Воробей из своих цыганских штанов достал кошель с махоркой, газетину и предложил всем закурить. Теплилось три огонька, ветер раздувал их, и папиросы быстро таяли.

Сингапур начал рассказывать свою дорожную историю. Воробей тихо насвистывал в маленький черный свисток, напоминающий сладкий рожок. Гармошка растянулся на площадке и заиграл на губной гармошке — ливенке. Он никогда не расставался с ней.

Кондуктор ближайшего вагона удивлялся, откуда мог быть свист и музыка. Он решил, что какая–нибудь проволочка или жестянка дрожит от движения и наигрывает, и все–таки ему стало грустно от наигрыванья, потянуло домой, к семье, которую он видел один день в неделю.

Под утро друзья разошлись искать более потайных мест. Сингапур и Воробей спрятались среди досок. Гармошка сумел приткнуться между тюками сена. У него было вполне безопасное положение, только тюки сильно давили бока и было от них жарко. Сено внутри их запрело. Гармошка даже мог видеть, а его закрывал клочок сена.

Днем Сингапура и Воробья заметили, начали ловить. Видел Гармошка беготню, слышал крики.

Поезд тронулся, Воробей и Сингапур отстали. Воробей дал три протяжных свистка, прощальный сигнал уезжающему товарищу. Не вытерпел Гармошка, вылез из своей засады и соскочил под откос. Зарылся он головой и руками в горячий пухлый песок и начал отплевываться, песок попал в рот.

— Ты зачем прыгал? — подбежали товарищи к Гармошке.

— Пойдем все вместе, веселее, заодно уж. — Гармошка не пожалел ради дружбы дарового и спокойного места.

Ехали они с попутными и пассажирскими поездами, не раз их ссаживали, и друзья шли пешком. Присели как–то отдохнуть в канаву. Росла по ней мягкая, буйная трава. Друзья растянулись на траве.

— Я слышу, говорят, и близко — заметил Сингапур.

Прислушались.

— Да, говорят, — согласились Воробей и Малышка.

— Играют в карты. Слушай…

Было слышно со стороны:

— Сдавай, бей козырем. Взятка!

Друзья встали и пошли на голоса. В канаве неподалеку, на траве лежали два человека; можно было сразу узнать, что они тоже из беспризорного класса.

— Здорово, огольцы! — приветствовал их Сингапур.

— Здорово! — те собрали карты и сели.

— Куда?

— В Сибирь.

— А мы из нее, в Россию. Как там?

— Скверно. В Петроград лучше не ездить. В Москве было недурно, да наперла наша братва, испохабила все. Теперь кусочка не выманишь, ничего не украдешь, все обмануты и обворованы.

— А мы в Москву гнем. Из Перми, там так отполировано все, ничего не уцепишь. Про Москву у нас слухи добрые ходят.

— Была она добра для нашего брата, а теперь заскупилась.

— Не хай больно–то, в Москве, может, лучше, чем в твоей Сибири, — заметил другой.

— Лучше, не лучше, а едем в Сибирь. Вы больно–то не опасайтесь Москвы, для кого она добра, а кому бежать впору. Делов я там натворил, ну и плетую в Сибирь.

— А, вот отчего Москву хаешь? Мы попробуем. Если сломаем зубы, дальше двинемся.

— Знамо! — поддержали Сингапура Воробей и Гармошка.

— Сыграем, — предложил новый знакомец.

— Денег нету…

— На щелчки.

— Идет.

И все пятеро играли на щелчки; разошлись с красными, припухшими лбами.

Двигались друзья дальше медленно и с большой борьбой. Счастливая страна начала меркнуть, ехали многие из нее и говорили, что там дурно — и не подают, и за пение не платят, и двери не открывают.

Приуныли друзья. Гармошка наигрывал тоскливое на своей ливенке, Воробей стал реже насвистывать. Один Сингапур бодрился и утешал:

— Что головы повесили, не трусь! Едем в Москву, найдем таких, которым и наше искусство придется по душе!

Сингапур запел:

По дорожкам, по проселочным плетусь, плетусь.

Приюти меня, пригрей, родная Русь, родная Русь!

Гармошка и Воробей подхватили буйными смелыми голосами.

Сверкали рельсы, день угасал, а запад пламенел зарей. К нему они шли…