Большой термометр на стене Курского вокзала в день похорон Ленина опустился до 29 градусов. Еще недавно ртуть, как синяя жила, доходила до половины термометра; пришли холода, и спряталась она чуть не в самую колбочку, что внизу. Ежился термометр на Курском, ежился Азямка на площади против него. Ждал, придет поезд, и он, Азямка, будет работать. А пока кутался в белый дырявый халат, тот самый, что из Татреспублики привез в голоднее время.

— Ой, бульно хулудна, якши бульно хулудна, — говорил Азямка сам с собой, притопывая бескаблучными опорками. К ним вместо подошв татарчонок прикрутил мочалом валеные обрезки.

Азямка — коротконогий, тяжелый татарский мальчик из деревни Мингер, а прыгал легко в день похорон Ленина в Москве на площади у Курского вокзала.

— Мороз бульно… Мингер шерстяной чулок был, Мингер Азямка лошадка ашал, и тюпла был, мороз не брал… Москвам мороз бульно, — вслух вспоминал Азямка деревню Мингер, сильней топотал, и не путались кривые ноги, обвернутые для тепла старыми рогожами.

Задымилась паром дыра на Курской площади, в которую стекают горячие помои с вокзала. Тяжелым белым туманом заволокло площадь.

— Тюпла будыт, — Азямка встал в пары у ямы. Немного воротило нос запахом, но грело.

— Тюпла, хороша, как Мингер печка… — хвалил Азямка.

У вокзала, как журавли на перелете, выстроились извозчики.

Прошел Волчья Ягода с салазками. Не видел его Азямка из–за пара, но слышал, — так поет один Волчья Ягода:

Все Волчья Ягода знает,

куда ни пойдет, может жить:

корзинки с вокзала таскает,

и любит «Червонец» курить!..

«Волчья Ягода пришел, вокзал открывать будут».

Азямка подошел ближе к вокзалу. Стрелки на часах над вокзальным подъездом стояли в знакомом положении.

— Поезд скоро придет…

— А, Азямка!.. замерз наш князь?!.. — крикнул Ягода.

— Хулудна, Волчья Ягода, Хулудна, жить ни можно.

— И гулудна… Ашал сегодня? — спросил Ягода.

— Ни ашал, — татарчонок покрутил головой в рваном малахае.

— Кури, тепло будет.

— Экстренный выпуск «Известия», «Правда»… Умер тов. Ленин! — звенел голос газетчика на морозной площади, как в стальном колпаке.

— Разлюли–люляй малина! — крикнул Волчья Ягода.

Газетчик СемкаЛюляй качал головой и вытряхивал ртом слова — звонкую монету:

— «Известия», «Правда». В «Известиях» нет правды, в «Правде» нет известий. Умер тов. Ленин!.. Чего тебе, Ягода?

— Азямке дай на булку.

— У дурака проси, — газетчик повернулся ухолить.

— Я плачу… Ягода платит, не даешь?

Газетчик отсчитал пятачок. Булочница Катька Хомутова выбрала со дна корзины теплую булку и дала Азямке.

— Ешь, ашай… — угощал Ягода и пел про себя:

Все Волчья Ягода знает….

— Экстренный выпуск, — напрягался Люляй, вытягивал худую шею и рот, как лодку; ему нужно было много заработать.

Мать Люляя на днях родила; Люляй один остался добытчиком.

Подошел с салазками Митька Шиш.

— Хозяйский, чего это тебя сегодня выгнали? Ведь праздник! — спросил Ягода.

— Другим, не мне, — ответил Шиш.

— А, не нравится… Говорил я тебе, иди с Ягодой, трус!

— Шаркиных кулаков ты не пробовал, а я знаю.

— Мне твоего Шарку на одну руку, — Волчья. Ягода одной левой сшиб Шиша в снег, — вот так и Шарку твоего.

Все Волчья Ягода знает,

Куда ни пойдет, может жить…

Шиш работал не от себя, от хозяина. Тот давал ему одежду — обноски, угол в темном чулане для ночевки и пищу, а заработок Шиша забирал себе. У хозяина был еще один салазочник, который работал у трех вокзалов. Внучек хозяина, 16-летний подросток Степка, следил, чтобы салазочники не ленились и не утаивали денег, — все отдавали хозяину.

Степку за злость ребята прозвали собачьей кличкой — Шарка.

Сам хозяин торговал на Сухаревке рассыпной махоркой. Салазочники были его подсобным занятием.

Приехал Шиш в Москву в 1923 году весной из Костромской губернии. Рассчитали его на картофельно–паточном заводе, где он служил мальчиком. В Москве ребята приспособлялись: кто в детдом, кто воровать, в газетчики, — никуда не сумел Шиш. Он всегда был неудачником, думал, что происходило это от большой мясистой колбы на макушке. Она от рождения у него, из–за нее и Шишом зовут, — настоящее имя забыли.

Попался Шиш на глаза Шарке, Шарка увел его к своему деду. Сделался Шиш салазочником. В первое время считал он себя счастливцем, а теперь рад и убежать (работает–работает, а у себя ничего, все хозяину отдает, против других ребят завидно), да нельзя. Найдет Шарка, салазки отберет и самого Шиша изобьет. Без салазок убежать Шишу — толку мало, не сумеет по–другому жить. Не умеет он пустыми руками хлеб себе доставать, как другие.

Поезд свистком оповестил о своем приходе. Пассажиры морозной индевелой массой заполнили площадь.

— Багаж повезу, кому?.. Повезу багаж, гражданка, пожалуйте, дешево! — кричал Волчья Ягода и совал свои салазки под узелки и корзины.

— Несим багаж, товарищ, эй! Товарищ, несим; немного, на хлеб возьмем, только на хлеб, — ходил Азямка за пассажирами и уговаривал их.

Дама посмотрела на Азямку и на свой чемодан.

— Не донесешь, мал ты, — проговорила она.

— Несим, я сильна, пожалуйста, несим, — Азямка подставил спину в дырявом халате.

— Нет! — Дама взяла извозчика.

— Экстренный выпуск!.. Похороны Ленина!.. — резал Люляй морозное утро, как звонкий лед колют на реке. Люди с траурными повязками и без них раскупали газеты.

— Идет дело — умер Ленин, мороз ударил, газеты нарасхват и сдачи не берут, некогда снимать перчатки, — радовался Люляй и со вчерашнего вечера доколачивал червонец барышей.

Разобрали пассажиров и багажи извозчики, салазочники, ничего не досталось Азямке.

— Товарищ, несим, дешева несим, хлеб мало–мал даешь, — просил он несмело у последних, торопливо уходящих с морозной площади, пассажиров.

Пропала у Азямки смелость: не берет никто, и сегодня не будет работы, не будет хлеба, Азямка — татарский малайка из Мингер — будет голодать.

— Не надо, я на извозчике, не надо, — настаивал гражданин.

Шиш молча прикрутил корзинку к салазкам,

— Поехали. Куда? — спросил он.

— На Петровку, мне надо бы.

— Две тысячи возьму, извозчик 10 берет.

Подшмыгнул к Шишу Шарка.

— Много ли с этого? — шепнул он.

— Две тысячи.

— Дедке скажешь полторы, четыреста мне, тебе сто дам… не обманул?

— Спроси.

— Верю, — и побежал Шарка на другой вокзал, чтобы узнать заработок второго салазочника и часть его повернуть в свою пользу.

Волчья Ягода уговорил багажистую даму и нагрузил большой воз, уперся, потянул, и с визгом, но ехали сани… Сообразил Ягода, что одному до Таганки не дотянуть груза, будет баня.

— Азямка! Эй, Азям–князь! — крикнул он на всю площадь.

Татарчонок мигом появился.

— Помогай тащить, деньги будут, хлеб будет.

— Спасиба, Волчья Ягода, бульна спасиба, — залепетал татарчонок.

Вдвоем поперли воз в гору, натужились, и от обоих шел пар, а под гору Волчья Ягода пел:

Куда на пойдет может жить…

и любит «Червонец» курить…

Ягода и Азямка с Таганки обратно к вокзалу мчались бегом, торопились захватить следующий поезд.

Улицами шли длинные процессии к центру с красно–траурными флагами.

Ягода и Азямка обгоняли их.

— Азям, знаешь Ленина? — спросил Ягода,

— Бульшои человек, бульна бульшой человек.

— Пойдем за ними Ленина хоронить?

— Не ашал Азямка, ашать мал–мал надо.

— Ашать, ашать, вечно голоден, — ругался Ягода, а сам понимал, что ни Азямке, ни ему самому нельзя итти за другими, работать надо, «Червонец» курить надо, есть надо, нельзя пропустить ни одного поезда. Помнил все это Ягода, пел песню и помнил, а Шиш помнил другое: «Придет без денег, хозяин побьет, Шарка побьет», и он также не пропускал ни одного поезда, и он не мог итти хоронить Ленина.