– Но вы могли понести от законного мужа. И тогда рождённый вами младенец, пусть хоть и после смерти своего, так сказать, отца, будет носить дворянский титул.

– Кузьма Федотыч не оставил мне своего потомства!

– Это доподлинно никому не известно. Вот я и говорю – время подумать, пока не поздно. А моя любовь к вам, Наталья Акимовна, безмерна! И пусть достались вы другому человеку, но судьба освободила вас! – и, видимо, совсем потеряв голову, распахнул дверь в мыльню.

– Ах! – Наталья Акимовна вскочила с полка, восковая свеча метнулась пламенем, выхватив дивную белую фигуру, пряди чёрных кудрей на белых плечах. Одна её рука прикрывала грудь, другая опустилась чуть ниже живота.

– Выходите вон! Я закричу!

Пимокат грохнулся на пол.

– Богиня, как есть – богиня с картины! Наталья Акимовна…

– Приходите завтра, к обеду. Я вам пимы для себя и батюшки закажу. Тогда и поговорим! Да уходите же!

Пимокат как был на четвереньках, попятился назад.

– Егор Петрович! Быстрее! Теперь весь дом на ноги поднялся. И двором, задним двором уходите! Да что ж это с вами приключилось? Живее, живее! – и, забыв о своей наготе, стала выталкивать из бани пимоката, который кое-как поднялся на ноги, но глаз от неё отвести был не в силах! И уже почти вытолкала его, как услышала голос Настеньки. Оставалось одно: задуть свечу, чтобы пимокат скрылся незамеченным. Потом выговаривала Настасье, как случайно на свечу водой плеснула, та и потухла, а одной в темноте в бане ужасть как страшно!

– А я вроде голоса слышала. Решила, что вор забрался. За баней-то – курятник. Челядь подняла, велела бечь посмотреть. А сама сюда.

– Как же голоса? Это я тут одна-одинёшенька к тебе взываю.

Во дворе выскочившие кто в чём мужики, для смелости покрикивая друг на друга, обходили постройки. Не дай бог какой тать пробрался?! Сердце Натальи Акимовны от страха, что пимокат не успел скрыться и может быть пойман, стучало так часто и громко, что Настенька стала её успокаивать:

– Натальюшка, свет вы наш, Акимовна, напугались тут без меня, глупой да нерасторопной. Но теперь-то челядь во дворе, если кто пробрался – изловят сей момент! Вот вам крест – изловят!

И тут Наталья Акимовна услышала голос пимоката. Изловили! Сердце её оборвалось. Что-то теперь будет?

– Вы ничего не бойтесь, а я поверх мокрой рубашонки сарафан накину да выйду гляну: изловили кого?

Настенька вышла. А Наталья Акимовна приоткрыла дверь предбанника и прислушалась.

– Иду, значит, я мимо. Смотрю, ворота неплотно прикрыты. Время позднее. Уж ни случилось ли чего, думаю? – говорил пимокат громко и уверенно, хотя некоторая дрожь всё-таки слышалась в голосе. – Или просто по рассеянности слуги закрыть забыли? И тут: крик, шум, вроде ищут кого. Только рот открыл служку окликнуть, а он в сей момент на меня и натолкнулся.

– Дак ить ворота я самолично проверял. Вот и теперь они закрыты. Как же так? – удивлялся дворовый мужик. Подняв фонарь, он внимательно осматривал перекладину толщиной в руку, запиравшую ворота. В это время вся остальная прислуга, никого ни обнаружив, стала собираться рядом с ними.

– До чего же глупы бывают людишки. Тать ворота приоткрыл и вошёл, а я за собой их закрыл! Не оставлять же нараспашку в вечернее время? А пока вы тут бегали бестолково, он, испугавшись, задним двором ушёл. У ворот-то я стоял!

– Это как же он ухитрился? Ворота со двора запираем… – недоумевал мужик.

– Вот ежели изловили бы его, то расспросили бы. Тать мог засветло пробраться да прятаться, к примеру, в курятнике. Или, может, ты чего напутал, а ворота и не запирал вовсе!

«Весь этот разговор следует пресечь», – подумала Наталья Акимовна.

– Настенька, где ты там? Уже баня выстыла! – крикнула из-за дверей. – Хватит попусту свечи жечь да разговоры пустые разговаривать. Поблагодарите лучше от моего имени Егора Петровича, что уберёг нас от лихого человека, да пригласите завтра к нам на чай, чтоб уж как положено благодарность высказать. Да возвращайся живее. Не сидеть же мне тут до ночи?

На этом, слава богу, приключение закончилось. Однако, лёжа после бани на пуховой перине, Наталья Акимовна рассуждала и так и этак. Егор Петрович, что ни говори, непотребные вещи вытворяет. То в окно её опочивальни влез безо всякого на то повода с её стороны, то вот сегодня в баню проникнуть исхитрился. И, можно полагать, жуткие слухи о вампире пошли не без его участия. Полагать, конечно, можно. Но было нечто такое, что не давало покоя Наталье Акимовне: околоточный надзиратель утверждал, что вечером, когда возвращался со службы, видел повозку, везущую Кузьму Федотыча в красном бархатном халате с отблесками золотых драконов. Но ведь халат в это время лежал в её спальне на кресле, там, где и был оставлен хозяином при жизни. И Кузьма Федотыч – чай в земле зарыт, да и совсем не в халате. А Егор Петрович выскочил из окна её спальни в этом самом халате гораздо позже, хоть и ночью тех же суток. Значит, ни тот, ни другой не могли быть в той повозке в этом самом халате. Так что же это за ужасный призрак раскатывает по городу? И так ли уж правильно винить во всём Егора Петровича? Но тогда это дело сил страшных, необъяснимых!

От таких мыслей дрожь пробрала Наталью Акимовну. Она плотнее закуталась в одеяло, и мысли постепенно перешли на более житейские вопросы. Как бы там ни было, в одном пимокат прав – ежели она выйдет замуж за человека не дворянского происхождения, то и дети от такого брака будут простолюдины. И понятно, что задумал Егор Петрович. Чтоб Наталья Акимовна, уступив ему, родила ребёнка, скрыв их связь. А отцом объявила Кузьму Федотыча. Родить можно и в Москве, к примеру, – уехать, объяснив необходимостью посетить медицинские светила. А когда вернётся с дитём, кто дознается – какого он месяца рождения? Тут и крестить, записав нужную дату рождения. По истечении же срока траура Егор Петрович обвенчаться мечтает.

Проследив таким образом ход мыслей Егора Петровича, она даже села в кровати. Да что же это деется? Ей по всем канонам можно ещё три года жить привольно и свободно, не обременяя себя брачными узами и мужниными капризами, а того хуже, беременностью и родами. Опять же из столицы выписаны роскошные траурные платья с прекрасными корсетами для узкой талии, которые останутся ненадёванными. Да и удовольствия от замужней жизни в постели она не почувствовала никакого. Вспоминались одни мытарства да изгальство со стороны дорогого супруга. И как ни крути, всё одно три года траура. Опять же пимокат этой тайной власть над ней возымеет. Так из огня да в полымя и угодишь!

А ей давеча первое приглашение принесли от городского головы. Деловой визит позволителен. Грацианов Пётр Алексеевич этикет до тонкости понимает, и приглашение прислал на двоих. Сопровождать её туда будет батюшка Аким Евсеич. Этому способствовало оставленное Кузьмой Федотычем состояние и статус её необыкновенный. Шутка ли – вдова вампира? К чему лишаться таких преимуществ? Попав в руки Кузьмы Федотыча, она научилась терпению и поняла, что иногда решиться осмелиться – это шанс поймать птицу счастья. А оставшись безраздельной владелицей немалого состояния, почувствовала: как же хороша жизнь без страха бедности и мужниной тирании. Через три года снимет траур и начнёт выезжать в общество. Зря, что ли, она столько пережила? И грех на душу приняла! А с другой стороны: и врач дорогого супруга осматривал, и батюшка кадилом рядом махал, и гробовщик обмерял – все сочли мёртвым. Так в чём же её грех? Не более чем у других. И зря она казнит себя, что дорогого супруга заживо похоронили. Нет, надобно отвадить пимоката!

На следующий день перед обедом Наталья Акимовна имела беседу со своим батюшкой в том самом кабинете, где когда-то она диктовала, а батюшка переписывал за мизерную плату бумаги Кузьмы Федотыча, и тот впервые увидел её. Тогда даже помыслить было невозможно, что судьба примет такой оборот. Однако и теперь будущее предвидеть не мог никто, даже осмотрительный и осторожный Аким Евсеич. Он сидел в мягком кресле Кузьмы Федотыча, склонившись над деловыми бумагами. В хорошо сшитом сюртуке, в зауженных брюках и модных ботинках бывший писарь вовсе не выглядел, как прежде, тщедушным, а скорее подтянутым и собранным.