– Кто он? И о каком чуде вы изволите говорить? – удивился писарь.

– Сегодня ночью мой муж, околоточный надзиратель Павел Никодимович Абиняков, возвращался домой с работы. Участок его за рекой, как раз там, где расположено кладбище. Уже на подходе к реке он увидел несущуюся вдоль моста закрытую повозку на рессорном ходу. Когда та проезжала мимо, то из своей профессиональной наблюдательности муж успел заметить, что внутри сидит человек в чем-то красном с золотыми отблесками. Для острастки муж окликнул: «Стой, кто такие?» Кучер было придержал лошадей, но из повозки раздался крик: «Кузьма Федотыч на кладбище возвращается!» – после чего возничий добавил лошадям прыти, и повозка скрылась из вида.

Как только, поминутно обмахиваясь платочком и глубоко вздыхая, госпожа Абинякова покинула дом, доктор и писарь удалились в другую комнату обсудить случившееся.

– Хоть мне и удалось привести в чувства Наталью Акимовну, но она всё ещё очень слаба. Я дал ей успокоительных капель, пусть поспит. Для неё сейчас сон – лучшее лекарство. А вам, Аким Евсеич, доложу, – доктор отвёл писаря в сторону и заговорил полушёпотом, чтобы кто из челяди не услышал: – Вся левая рука вашей дочери от локтя до плеча в кровоподтёках. Ну а следы зубов на шее… Получается, её щипали, а может, и кусали… Но Кузьма Федотыч разве мог?

Аким Евсеич замахал руками:

– Чур вас, чур! Что вы такое говорите? Может, где о косяк ударилась?

– Тогда ей надо было только и делать, что ходить и о косяки биться. А уж укусы…

– Но Кузьма Федотыч… упокоился… – развёл руки в стороны писарь.

– Вот и я говорю… – согласился с ним врач.

И оба, переглянувшись, замолчали.

– Я, право, в растерянности. Не знаю, что и думать? – почему-то шёпотом спросил писарь.

– Мне как человеку просвещенному… м-м-м… сама мысль, что Кузьма Федотыч из гроба восстал, – претит! Но… есть очевидцы – слуги. И следы на теле вашей дочери… М… да, – в раздумье врач потёр себе лоб, склонил голову набок, разглядывая принесённый слугой поднос с вином и закуской.

Выпив по бокалу подогретого красного бордо и закусив нарезанной холодной телятиной, Аким Евсеич и доктор почувствовали непреодолимую тягу ко сну. Аким Евсеич решил остаться ночевать в доме зятя, а доктор направился домой. Проводив доктора, Аким Евсеич задержался в прихожей перед зеркалом:

– Да, с этим надо что-то делать… – оглядев на себе поношенный костюм, купленный ещё в те времена, когда служил писарем, Аким Евсеич невольно сравнил его со щегольской одеждой доктора.

– Может, в церкви заупокойную службу заказать?

Аким Евсеич оглянулся – чуть сбоку стоял истопник, который помогал доктору одеться да потом закрывал за ним дверь. На швейцара Кузьма Федотыч скупился.

– Иди-ка ты, дружок, спать. Я тут сам разберусь, что мне заказывать, – посмотрел на себя в зеркало ещё раз и решил: – А вот завтра и займусь. Нечего своим видом дочь компрометировать. А Натали, я думаю, теперь уж никто кусать и щипать не будет, – вспомнил ночной рассказ Настеньки, прибегавшей в его дом ещё когда Кузьма Федотыч жив был. Спал эту ночь Аким Евсеич на диване в кабинете зятя.

Преображение умного мужчины

Глава 3

Раньше Акиму Евсеичу не приходилось столь часто общаться то с доктором, то с надзирательшей, да и с некоторыми другими состоятельными горожанами тоже. И он перестал замечать, что ткань его сюртука давно выношена, отчего сюртук местами вытянулся, потерял форму, и оттого сам он в такой одежде никакого вида не имеет. Да и средства прежде остерегался тратить на новый гардероб, берёг про чёрный день. Аким Евсеич попытался привести свой внешний вид в приличное состояние, но даже самая тщательная чистка ничего не изменила. Опять же стрижка и бритьё требовали рук хорошего цирюльника.

«Однако я не толст, не сутул, не лыс, роста не маленького, хоть и не высок, конечно. Бумаги читаю без монокля. Некоторые в мои годы только женятся. А те деньги, что держал про чёрный день, теперь могу потратить», – и, рассудив так, буквально на следующий день направился в цирюльню, где цирюльник обихаживал его, рассыпаясь в любезностях. Посвежевший после приятной процедуры стрижки по модной картинке, приведя в порядок бакенбарды на манер фАвори, которые только обрамляют щеки, не очень длинны и носятся без усов и бороды, а также бритья остальной части лица, сопровождающегося горячим компрессом и приятным ароматом, он заехал в магазин прицениться к готовому платью. Оказалось, что готовое пальто приличной ткани и модного фасона стоит пятнадцать рублей. Деньги немалые. Но не носить же пальто с иголочки на старый сюртук? И тут выяснилось, что модные ткани очень дороги и, кроме того, официальные чёрный редингот (сюртук) и визитные полосатые брюки отходят от моды. И если уж решиться шить столь дорогие вещи, то лучше выбирать костюм английской формы, хотя пока в Бирючинске только сын городского головы носит такой. Приказчик даже показал ему картинки из иностранного журнала и сказал, что с такой стройностью в теле и моложавостью лица Аким Евсеич, пожалуй, любому молодцу фору дать может. Будучи от природы человеком неглупым, Аким Евсеич понимал скрытый смысл лести приказчика, который желал продать ему дорогую ткань, да ещё получить заказ портному, а поскольку и ткань дорогая, и фасон новомодный, то и заказывать придётся не абы какому мастеру. Однако понимать-то понимал, но как же были приятны эти слова, ведь кроме лести в них и чистая правда имелась.

Привыкший к строгой экономии, в дом дочери Аким Евсеич возвращался пешком. И сильно удивился, когда подряд третий встречный горожанин первым приподнял шляпу для приветствия. Выходило, что статус его в городе явно повысился, и откладывать заказ новой одежды никак невозможно.

Стучать в дверь пришлось долго. Открыл ему заспанный истопник. А ведь в доме полно челяди, на прокорм и содержание которой тратятся немалые средства. И ничего другого Акиму Евсеичу не осталось, как принять на себя все хозяйские заботы. Тут и выяснилось, что некоторые слуги собираются подыскивать других хозяев, потому что жить в доме, куда в любой момент может пожаловать вампир, – моченьки нет!

Когда через несколько дней Аким Евсеич посетил портного, то услышал, что Натали горожане между собой называют не иначе как вдовой вампира. И самые жуткие слухи передаются из уст в уста. Что со всем этим делать? Аким Евсеич решительно не знал. И направился за советом к местному батюшке.

– Изничтожить следует злостного вампира, – батюшка всячески выказывал обеспокоенность судьбой горожан, которых терроризирует упокоившийся зять Акима Евсеича. А пуще того советовал подумать о судьбе бедной Натали. Ведь того и гляди явится ночью, да что если слуги отбить не успеют? Выпьет кровушку – тут-то и придёт погибель не только телу, но и душе Натальи Акимовны. Вон, в городе говорят, что доктор научно зафиксировал укусы на её теле.

– И как же его изничтожить, когда он и так в сырой земле закопан?

– Другого выхода не вижу, как пригвоздить его осиновым колом, – свистящим шёпотом поведал батюшка.

– Так опять же… как же мы его пригвоздим, когда он в могиле покоится?

– В том-то и беда, что не покоится, а рыскает ночами по улицам, выискивает, чьей бы кровушки напиться! А особо вам следует за свою дочь опасаться.

– Как же-с быть-то?

Батюшка поднял глаза к небу, перекрестился:

– Ох, грехи наши тяжкие…

– Может, пожертвование…

– Надо бы в церкви двери подновить да полы подправить…

– Я, батюшка, пожертвую. Дочь мою лишнего чтоб не склоняли.

– Наталья Акимовна – душа чистая, невинная… В коей сумме желаете пожертвование сделать?

Аким Евсеич наклонился к уху батюшки и что-то прошептал, потом вздохнул, осенил себя крестным знаменем:

– О согражданах пекусь.

– Душа чистая, невинная, испытание держит дочь твоя достойно. Не беспокойтесь, Аким Евсеич, всё как положено по церковному чину сотворим.