— Это ты сказала.
— Мне можно. А ты должен был сказать, что она страшна, как смертный грех!
— Но я же так не думаю.
— Да? — Маша развернулась. — Ты и в самом деле считаешь ее красавицей?
— Я не говорил, что она — красавица, но…
— Но задница великовата. Или не разглядел?
Саша замялся под таким напором…
С а ш а. Все ей не нравится. Все не так. Видно, большого о себе мнения.
В а д и м. Мы тоже не махонь. Ты ей дай понять. Не мальчик с потной ладошкой…
— Скажем так: задница могла быть поменьше, — сказал Саша.
Маша молча пожала ему руку, и они пошли дальше.
— И никогда мне не говори, что кто–то красивый. Купи мне мороженое.
Он не сразу усвоил переход в разговоре.
— Я прошу купить мне мороженое.
— Тьфу ты…
Они стали в очередь…
В а д и м. Все оказалось сложнее… Как тебе сказать… Она не дает.
С а ш а. Но…
В а д и м. Да, целуется, даже ложится, но дальше — ни–ни. Ни в какую. Главное ведь — возбуждается… Железная воля у нее.
С а ш а. Динамистка.
В а д и м. Да нет… Просто для Маринки это все очень серьезно, она к этому очень серьезно относится. Вот в чем дело.
С а ш а. Но ты–то не очень серьезно относишься?
В переулках варился снег, падал и снова взлетал, подхваченный ветром. Таял на лице,
превращаясь в большие капли. Они остановились у Машиного подъезда.
— Что скажешь? — спросила она.
— Ты забыла почту посмотреть.
— Да? — Она удивленно вскинула глаза. — Ты прав. Сейчас.
Пока Маша открывала ящик, где–то наверху на балкон вышла подвыпившая компания. Музыка, смех, возбужденные голоса… Саша поднял голову и увидел невесту в белой фате. Она громко смеялась и ловила ладонями снег.
— Простудишься, — отчетливо сказал кто–то.
Маша вышла из подъезда.
— Свадьба, — усмехнулся он.
— Да, Сережка из армии пришел.
Замолчали.
Разрозненные голоса на балконе объединились и хором стали скандировать: — Горько! Горько!
— Ну что!.. — Маша подошла близко. Он молчал. — Горько!
Она ладонями взяла его мокрое от снежинок лицо и поцеловала в губы.
Саша обнял ее крепко и попытался поцеловать по–настоящему. Она отстранилась. Он закрыл глаза и неподвижно, вытянув руки по швам, стоял под снегом. Она положила голову ему на плечо. Саша стоял, боясь пошевелиться.
Компания, повизгивая, уходила с балкона.
— А можно к вам? — сказал Саша.
— Нет. Уже ночь, поздно. Мои все спят. Я почту смотрела? Да. Иди, на метро не успеешь. Завтра позвони.
Он потянулся, хотел поцеловать, но она убежала в подъезд.
Саша шагал мимо знакомых особнячков, ограды зоопарка. Он улыбался, хмурился, вдруг останавливался задумавшись, проигрывая в воображении сегодняшний вечер. Саша пошел быстрее и вдруг побежал, ударяя подошвами ботинок в мокрый, подтаявший снег.
Вадим в плаще и шляпе стоял у большой, обитой кожей двери. Позвонил.
С а ш а. Мне кажется, она специально меня не пускает. Все на улице, на улице, пока не окоченеешь.
В а д и м. Я пришел утром, мы договорились, у меня были билеты на утренний спектакль. Дверь открыла бабка.
С а ш а. У Маши тоже бабка.
В а д и м. Старуха вообще из дома не выходит, будто приковали ее, а тут смотрю, в пальто, с сумочкой… Потом я узнал. Это она раз в месяц на могилу к деду ездит. Дед был генерал, между прочим!..
Одетый Вадим стоит в прихожей старой антикварной квартиры. Он смотрит на себя в огромное зеркало и слышит шепот:
— Мариночка… Мариночка, к тебе пришли, этот мальчик высокий…
— Да, — бормочет Марина и спит дальше.
— Вставай, у вас билеты в театр… Ты забыла?
— Да. Встаю. Все, уже проснулась, бабуля…
Старуха проходит к дверям.
— Постойте здесь, Мариночка сейчас встанет, — говорит она и долго копается в прихожей, все не может уйти. Наконец хлопает дверь. Звякает хрустальная люстра. В квартире — тишина.
Вадим делает несколько шагов по скрипучему паркету и смотрит в зеркало под острым углом. Он видит Марину в постели. Она сидит на смятом одеяле в одной лишь кружевной рубашке, розовая после сна. Она медленно поворачивает голову к своему плечу и поправляет бретельку. Встряхивает спутанными волосами, и они рассыпаются по спине и плечам…
В а д и м. Она… Такая красивая. Проснулась и будто не спала, понимаешь? Открыла глаза и все — проснулась. Я по утрам в зеркало не могу посмотреть — такое мурло. А Маринка, она…
Не снимая плаща и шляпы, Вадим проходит в комнату. Марина смотрит на него и улыбается, даже не думая прикрыться. Он опускается перед ней на колени, пытается поцеловать…
С а ш а. Я утром, пока зубы не вычищу, целоваться не могу. Запах.
В а д и м. Иди ты к черту, кретин! (Саша смеется.) Идиот!..
Марина отстраняет его.
— Подожди, бабушка…
— Бабушка ушла, слава тебе, господи, — говорит Вадим.
— Нет, я боюсь, ты точно знаешь? Посмотри…
Вадим нехотя поднимается и идет по квартире. Заглядывает в комнаты, на кухню. Возвращается в спальню. Марина сидит, завернутая в одеяло.
Все еще одетый, он садится рядом, проводит ладонью по ее волосам. Она обнимает его за шею, одеяло распахивается, и Вадим успевает увидеть под рубашкой розовую, нежную грудь. Они долго, не отрываясь, целуются и, тяжело дыша, валятся на кровать. Вадим лихорадочно стаскивает с себя плащ, свитер, ботинки. Марина лежа смотрит на него.
— А театр? — спрашивает она.
— Что театр?
— Мы опаздываем.
— Черт с ним.
Вадим целует ее лицо, грудь, пытается снять рубашку. Марина сопротивляется. Происходит возня. Наконец, красный и всклокоченный, Вадим садится на кровати.
— Ничего не понимаю. Почему? — говорит он.
— Я… Не могу.
— Но почему?
— Я не могу. И все. Хватит. Я хочу в театр.
— Уже сто раз опоздали в твой театр! — в ярости кричит Вадим и начинает одеваться.
— Пожалуйста, не кричи на меня, — говорит Марина.
— Я пойду. — Он стоит одетый.
— Как хочешь.
— И ты так хочешь?
Она молчит.
— Ладно, я иду. — Он стоит. — Пока.
Она отворачивается.
— До свидания. — Вадим замечает: у нее на щеке — слеза. Возвращается, садится рядом. Целует в затылок.
Они лежат рядом, на кровати. Марина — все в той же рубашке, он — в брюках и свитере, скинув только ботинки. На тумбочке, у кровати — чашки с недопитым чаем, сахарница и бутерброды. Марина водит пальчиком по его лицу…
В а д и м. Мы тогда чуть ли не до вечера провалялись в постели, она мне все рассказывала, понимаешь? У нее никого еще не было. В общем, она была девушкой. Поэтому так долго не решалась. Все–таки как мало мы разбираемся в людях.
Марина приподнимается на локтях, заглядывает Вадиму в глаза. Вадим серьезен, немного задумчив.
— Ты на меня обиделся, да? — шепчет она. — Обиделся?
Он молчит.
— Пойми, для… этого я должна полюбить. Это должен быть любимый человек. И ему я отдам все. — Она целует его в нос.
— А меня ты не любишь? — он отворачивается.
— Ты хочешь все сразу, сразу… Я так не могу. Вот я уже к тебе привыкаю, привыкаю, ты уже свой, родной. Родной–родной! — Она крепко прижимается к нему. — Вот такой!
Вадим и Марина снова целуются, поначалу тихо и ласково, потом — задыхаясь от страсти.
Слышится звук ключа, вставляемого в дверь.
Лихорадочные сборы. Стелется постель. Чашки и остатки бутербродов — в платяной шкаф. Марина натягивает платье. Сахарница, сахарница… Марина вдруг громко смеется.
— Тише.
— Не бойся, она же почти глухая! — И Марина, будто наслаждаясь риском, жадно целует его в губы.
