Брат Камиль. Ты сбежал из Пщинской колонии, да?

Нацист утвердительно кивает.

Брат Камиль. Это тогда случилось?

Нацист. Тогда еще нет.

Брат Камиль. А когда?

Нацист. Позже… гораздо позже…

Брат Хороний. Но зачем?

Нацист. Не знаю… я чувствовал, что должен ее убить. Я не видел другого выхода.

Брат Камиль. Ты хорошо ее знал?

Нацист. Магду?

Братья молчат, сверля взглядами парня. Тот ежится под их взглядами.

Нацист. Я жил с ней в одной комнате, а ее мать жила в другой. Она не сказала мне, что ей только четырнадцать, выглядела старше. Ее мать работала в библиотеке и никогда не лезла в наши дела.

Брат Павел. Вы жили вместе под одной крышей? Как одна семья?

Нацист. Ну нет. Мать у Магды была иногда очень, ну, такая, добрая. Лучше всего было в праздники. Супер, как в семье.

Брат Феликс. Вы ходили в костел? Молились?

Вопрос очень удивляет Нациста.

Нацист. Да вы что? Мы?

Братья молча смотрят на него. Он продолжает.

Нацист. Ну, мать ее, наверное, ходила в костел, потому что пропадала иногда, наверное, в костеле была.

Брат Камиль. И что дальше?

Нацист. После Нового года Магда меня взбесила. Ну, короче, оказалось, что у нее вши.

Брат Феликс. Что, что?

Нацист. Вши, ну, такая хрень в волосах.

Брат Павел. Где она их подцепила? (Молчание.) От тебя?

Нацист. Может быть, но я побрился наголо, а она не захотела. Мыла волосы керосином, денатуратом, так, блин, воняло. Я на стену лез.

Братья просматривают документацию, шокирующие снимки, пробуют смотреть на них отстраненно. Однако Брат Павел не выдерживает. Один из снимков он разглядывает более внимательно.

Нацист. Она стала огрызаться.

Брат Павел. У нее были татуировки?

Нацист. На плече я ей когда-то выжег сигаретой знак, что она меня любит.

Брат Павел. А эти шрамы?

Брат Феликс. Что?

Брат Павел. Ее чем-то порезали.

Брат Феликс морщится.

Нацист. Мы друг дружку резали… ну, как бы по любви…

Брат Камиль. Сильная была любовь.

Брат Хороний. Тогда почему ты ее убил?

Нацист. Я же говорю, она стала меня бесить. Я прямо отвращение чувствовал… надо было что-то делать.

Брат Хороний. Поэтому ты решил ее убить.

Нацист. Я не один, с друзьями. Мы ее били, а потом, когда она уже лежала опухшая и ничего не говорила, я ее спросил, какую смерть она выбирает: повесить ее, отравить, на кусочки порезать, сжечь или утопить?

Брат Павел. Вы хотели ее сжечь живьем?

Брат Феликс встает, поворачивается ко всем спиной и хочет выйти. Остальные молчат. Сидят минуту неподвижно, как бы ожидая чего-то.

Брат Феликс (шепотом). Достаточно!

Нацист. Не рассказывать?

Брат Камиль. Нет. Рассказывай!

Нацист. Я ей советовал, чтоб выбрала петлю, а она уперлась, чтоб отравили. Повесить — раз плюнуть, легко, быстро и не больно.

Брат Павел. Вы решили ее отравить?

Нацист. Она сама так захотела. Мы ей вылили все лекарства в глотку, но ее через минуту вырвало. Я разозлился, потому что она все загадила! Сказал ей умыться, но она не могла…

Брат Павел. Вы же ее перед этим избили до потери сознания?

Нацист. Ну да.

Брат Павел. Так откуда же ей взять силы?

Нацист смотрит на Павла, как бы не понимая вопроса.

Нацист. Не было у нее сил. Я помог ей одеться. Потом мы отвели ее на кладбище.

Брат Хороний. Хотели ее там убить?

Нацист. По дороге кто-то сказал, что она, может быть, исправится, но ей нельзя было верить на слово. А если не исправится?

Братья смотрят на Нациста, они уже не в состоянии задавать вопросы.

Нацист. Я выбрал дерево, пацаны помогли ее поднять, я перебросил веревку через ветку. Они тянули с другой стороны. Она начала хрипеть. Я отпустил веревку, подумал, что она на меня блеванет. Она так висела несколько минут, а когда мы ее опустили на землю, она еще дышала. У нее были судороги.

Брат Феликс все время ходит по трапезной. Он подходит к Нацисту, смотрит ему в лицо, словно стараясь что-то отыскать, потом отворачивается и отходит.

Нацист. Ну, надо было что-то делать. Я вынул из сумки нож и два раза черканул по горлу.

Брат Феликс. Ты понимаешь, что говоришь? Понимаешь значение слов, которые ты произносишь?

Братья смотрят на Брата Феликса, потом на Нациста, который не понимает, чего тот от него хочет.

Нацист. Нуууу… мы ждали, пока она совсем умрет. Молились: Господи, возьми ее к себе и прости ей всё. Потом я сказал пацанам, чтоб они нашли свободную могилу, но все было занято. Поэтому мы ее спрятали под мусором.

Брат Феликс стоит лицом к братьям. Смотрит на них пронизывающим взглядом, повторяя одно и то же.

Брат Феликс. Молились!.. Молились!.. Молились…

Брат Павел. У него все психологические тесты в норме, исследования специалистов тоже ничего не выявили.

Брат Феликс. В норме.

Брат Хороний. А когда все закончилось, что вы делали дальше?

Нацист. Домой пошли чай пить, потому что поздно уже было.

Брат Феликс. Что мы, собственно говоря, делаем?

Брат Камиль. Делаем, что можем.

Брат Феликс. То есть…

Брат Феликс снимает рясу. Аккуратно складывает. Остальные братья молча наблюдают за ним.

Брат Феликс. Мы ничего не можем.

Брат Камиль. А ты бы хотел одними молитвами уничтожить все зло?

Брат Феликс. Молитва может помочь тому, кто молится.

Брат Павел. Да, правда.

Брат Феликс. Их язык — не для молитвы. Они говорят на совершенно другом языке.

Брат Камиль. Дело не в языке… (тише) а в сердце.

Брат Павел. Но понимаем ли мы их? Это настоящая Вавилонская башня!

Брат Феликс. А что здесь понимать? Какую ты выбираешь смерть?

Брат Павел. Что?

Брат Феликс. Что мне с тобой сделать: отравить, сжечь, четвертовать?!

Брат Хороний. Перестаньте, братья!

Брат Феликс. Ты с ними по-людски, а ведь они подонки!

Брат Хороний. Может, как раз в этом принципиальная разница, которую надо понять?