Нет, ты лучше послушай, как он научился играть гимн на пианино! Нет, ты послушай! Все куплеты! И шиворот-навыворот! Иди, принеси свое пианино и сыграй маме. Не там, дурачок.
А ты, ну что у тебя за вид? У тебя что, дома нет? На помойке ночевала?
Парха. Ууу, солнышко, тут я тебе уже ничем не могу помочь. Нехорошо, что ты так себя ведешь, очень даже плохо, надо с этим кончать, надо найти себе порядочного парня, который не будет относиться к тебе как к шлюхе. А ты на СПИД проверялась? Надо бы. Нет, серьезно, найди себе парня, который тебя полюбит, а даже если и нет, то нельзя же совсем уж махнуть на себя рукой. Может, это у тебя какой-то подсознательный комплекс, который возник из-за плохих отношений с отцом.
Джина. Бог нам отец.
Парха. Вот лично я…
Джина. Слышь, одолжи пятьсот злотых, а?
Парха. Я??? Тебе???
Джина. У меня очень некрасивый ребенок. На какую женщину ни погляди, у всех нормальные дети, почему у меня нет нормального ребенка, почему мой такой страшненький?
Парха. Я ненавижу случайный секс с бабами, для которых я — ксендз Гжегож, и им кажется, что, переспав со мной, они оправдывают свое существование, как же, я переспала с ксендзом Гжегожем, это вам не хухры-мухры, тра-ля-ля, девчонки, я переспала с ксендзом Гжегожем, это было нечто, я думала, ошалею.
Джина. Я не могу туда вернуться. Она меня заживо сожрет.
Парха. Ненавижу, а хуже всего, что они всегда придумывают разные штучки, чтоб затянуть меня в постель, пошли, у нас классные альбомы, у нас классные коллекции филателистических марок, у нас разные чаи с вкусовыми добавками, ну, пошли, эта полочка из ИКЕИ, а здесь у нас то, а здесь это, КЛАССНО?
Джина. Писать хочу. (Идет в туалет.)
Парха. Здесь у нас то, а здесь это, а тут сиськи, ты не обращай внимания. Это тут, это там, а это наши колготки, мы их вон туда закинем, вот так, а ты, когда играешь этого или того, тебе кого больше нравится играть, я все думаю: кого, интересно, а вот тут, видишь, шрам, ужасный, просто ужасный шрам, и ничего ведь не поделаешь. Ну вот, ты пока погляди, здесь то, а там это, а я пойду приму душ. Ну все, я уже искупалась, и как, классно, правда? Ну, и что теперь? Прям в одежде заснул, ты что, рехнулся? Пошли, покажу тебе, где будешь спать, если честно, я тоже тут буду спать, с тобой, не веришь? Смотри. Я и ты, ты и я, и я, и ксендз Гжегож, знаешь, это чистая случайность, что я сейчас работаю простой официанткой в кафетерии «Кофе», простой продавщицей газет в киоске около университета, это же абсурд, что я просто обыкновенная, на самом-то деле я вовсе не такая уж обыкновенная, а даже наоборот, раз ты тут и я с тобой знакома.
А я лежу как потасканная шлюха на развалинах своей жизни.
Думаю, выключил ли я утюг.
Думаю, на каком трамвае можно отсюда уехать.
Что за долбаная Румыния вокруг. Что за одиночество.
О, ты уже кончил, это даже к лучшему, я ужасно довольна и вообще. Теперь спать. О, я уже проснулась, ты уже уходишь? Но куда? Сейчас придут девчонки на тебя поглядеть! Они говорят, что мы ужасно, ужасно подходим друг дружке! И что такая девушка, как я!.. И говорят, что если ты с таким, то!..
А я еду, еду на трамвае. Без отца. Без матери. Наконец совершенно один-одинешек.
А теперь еще, бля, меня выгнали с работы, нет, бля, выгонят через три часа. Все, я никто и звать меня никак. Мне пиздец. (В очередном приступе эйфории подходит к дверям туалета.) Джина! Джина? Эй.
Я понял, в чем твоя проблема по жизни, вот только что вдруг понял, это ужасно просто.
Джина (пытается завязать петлю на шее). Чего?
Парха. Только не обижайся. В твоей жизни нет любви! Это же элементарно! Просто тебя никто не любит! Никто тебя не любит, и потому ты такая несчастная, потому ты трахаешься со всеми подряд без любви, а это ничего тебе не дает, только пустоту. Самое главное в жизни — любовь, кто-то, кто не скажет тебе с утра: катись-ка ты… Джина? Тебя спасет любовь.
Эй, эй-эй, чего ты там делаешь?
Моешься? А зачем?
Выходи, я не хочу здесь сидеть один, я боюсь. Сама ушла в туалет, а меня оставила одного.
Я за тобой не подсматриваю.
Зачем ты моешься?
Я с тобой трахаться все равно не собираюсь, можешь хоть кипятком стерилизироваться.
Джина, эй!
Я пошутил, идиотка.
Блядь, открыла дверь, я сказал.
Открой дверь! (Дергает за ручку, открывает дверь.)
Внутри висит повесившаяся Джина.
Ну, и что ты сделала?! Зачем ты это сделала?!
Нет, ну как так можно?!! Это что за дела? Это что за дела? А ну слезай быстро.
АААА!
Джина. Ну, повесилась я, повесилась.
Парха. Ну и виси на хер, я отсюда сваливаю.
Джина. Ты не можешь, бля, оставить меня здесь одну.
Парха. Даже не проси, я сваливаю.
А что дальше? Вот я и пишу, что там было дальше: Парха выбегает, а Джина перерезает веревку перочинным ножиком и бежит за ним, по дороге они отталкивают перепуганного дедульку в кальсонах: благослови вас Бог, а мы спешим на свой паром!
По снегу подплывает углерудовоз «Ибупром», они вбегают на палубу, где их радостно приветствует румынский экипаж и пассажиры: наконец-то, наконец! Они раздают рекламные проспекты и фантики от конфет, а все целуют им руки. Грандиозный бал выпускников курсов социальной опеки. Участники едят кору и землю, в руках у них старые сдувшиеся воздушные шарики, все поют душещипательные румынские песни. Официант говорит Пархе: господин Булат, для нас это большая честь. Специально для вас и вашей жены мы приготовили один целый сладкий перец с начинкой из колбасных обрезков! Не угодно ли отведать?
Парха. Конечно, но сначала мне надо помыть руки, я с дороги. (Входит в туалет. А там висит Джина.)
