Пахомов оцепенел. Не ослышался ли он? Путёвка в Болгарию? В другую страну? Да это же как на другую планету! Из его родственников за границей был только дядя Женя - два года отслужил в Венгрии. Потом рассказывал, что у них там продают отдельно куриные ноги и крылья. Очень он был поражён этим фактом. Привёз оттуда разного шматья, а Пахомову подарил коробку югославских конфет. Конфеты были приторные, холодили рот, и Пахомов долго удивлялся, почему они такие невкусные - зарубежные ведь!

- Я запишусь, - сказал он Белякову, когда они вышли из школы. - А ты?

- Не, - покачал тот головой. - Буду лазер собирать. Не хочу отвлекаться.

- А чего тут отвлекаться?

- А ты думаешь, записался и всё? Надо ж готовиться. Фиг знает, что там спросят, на этом конкурсе.

Пахомов задумался.

- Ну а как ты соберёшь этот лазер? По-твоему, это так просто?

- А чего сложного-то? Я почитал в "Энциклопедии техники". Можно двумя способами: как гиперболоид - собрать луч от источника на зеркальной поверхности - и настоящий, с кристаллом. Этот кристалл облучается вспышкой и пускает луч, а с другого торца стоит зеркало. Я уже и конденсаторы начал искать, чтобы подавать напряжение на лампочки. Можно ещё от солнца запитывать, если конденсатор на основе германия. Спилить у него верх корпуса - пойдёт ток...

Пахомов слушал краем уха, не вникая в смысл. К механизмам он всегда был равнодушен, хотя, как и многие, выписывал журнал "Юный техник" (там печатали фантастику). Голова его была забита Болгарией. Подумать только - путешествие за границу! Не сон ли это?

Он Болгарии он знал только то, что там есть море и Тодор Живков. В новостях иногда сообщали, что Живков "посетил Москву в дружественным визитом", причём, неизменно указывались все, кто встречал его в аэропорту. Пахомов не помнил их имён, кроме одного, которое всегда шло последним и почему-то произносилось целиком: "Эдуард Амбросьевич Шеварнадзе".

Расставшись с Беляковым на углу Школьной и Северной, он помчался домой, бросил там ранец и, не переодеваясь, ринулся на работу к матери - поделиться новостью. Мать работала в старом двухэтажном бараке с металлической табличкой у входа: "Южно-якутская геологоразведочная экспедиция". Путь туда занимал полчаса, но Пахомов проделал его за двадцать минут. Прибежал распаренный, взлетел по продавленным деревянным ступенькам.

- Мама!

Две тётки, сидевшие за соседними столами, подняли на него глаза. В комнате висел запах картона и пыли. Через стену доносился резкий мужской голос:

- А вы ему так и скажите! Нет, мне этого говорить не надо. Я это и без вас знаю. А вот ему - скажите. Что? Да, именно так, слово в слово...

Матери в комнате не оказалось. Пахомов в растерянности обернулся к тёткам.

- Мама вышла, - пояснила одна из них, рыхлая, с ярко накрашенными губами. - Сейчас вернётся. Ты посиди, подожди.

Пахомов присел на скрипучий стул, стащил с головы вязаную шапку и уставился в окно. По ту сторону заснеженной дороги громоздился точно такой же барак, на втором этаже которого, под окнами, висели авоськи с продуктами. Внизу, у огромной трубы теплотрассы, почти касавшейся металлическим брюхом сугробов, ошивались двое мальчишек в ушанках и коротких пальто: один сидел на трубе, постукивая по ней пятками, а другой опёрся о неё локтями и елозил ногами по снегу.

Пахомов перевёл взгляд на стократ уже виденную физическую карту Якутии, висевшую на стене, посопел, грызя замёрзший край рукавицы, затем встал и направился в коридор. Но выйти он не успел - прямо в дверях столкнулся с матерью. Та разговаривала с Карасёвым, отцовским знакомцем, чьи дети (сыновья-двойняшки) учились на класс младше Пахомова (хотя были его ровесниками). Пахомов дружил с ними - обменивался книжками и марками, играл в казаков-разбойников. Карасёв был человеком с достатком: работал директором ресторана и единственный во всём посёлке имел видеомагнитофон. Ещё у него в квартире висел большой настенный календарь с иероглифами - то ли японский, то ли китайский: на больших глянцевых листах переливались яркими красками зелёные горы, домики с вывернутыми крышами и красивые женщины в цветастых длинных платьях.

Мать говорила Карасёву, сжимая в правой руке целлофановый пакет с конфетами:

- Да-да, до встречи, Александр Иванович. Спасибо за конфеты. - Она наткнулась спиной на сына и ойкнула: - Володя? Ты чего тут?

Пахомов, потирая нос, мрачно глянул на Карасёва.

- Здрасьте!

Тот осклабился, подмигнул ему и застучал подошвами меховых ботинок по лестнице. Он был высокий и грузный - казалось, ветхая лестница не выдержит его веса и рухнет.

- До свидания, Людмила, - крикнул он снизу, исчезая за поворотом.

Мать погладила сына по голове.

- Нас в Болгарию посылают! - выдохнул Пахомов. - Вернее, конкурс будет. Кто выиграет - поедет.

- Да ты что? - восхитилась мать.

- Да! Можно, я буду участвовать?

- Конечно!

- Спасибо!

Он начал взахлёб рассказывать ей о конкурсе, а мать ласково смотрела на него сверху вниз и улыбалась.

- Тебе, наверное, почитать что-нибудь надо о Болгарии, - сказала она.

- А что? - спросил Пахомов.

- Ты зайди в библиотеку и скажи: "Мне надо что-нибудь о Болгарии". Тебе подберут.

Пахомов шмыгнул носом.

- Тогда я прям сейчас туда и пойду.

- Погоди, куда понёсся? Вот возьми.

Мать достала из пакета несколько конфет и высыпала ему в подставленную рукавицу. Пахомов обалдел. Это были "Каникулы Бонифация". Он их пробовал два раза в жизни, на Новый год.

- Только не ешь все сразу, - улыбнулась мать, поправляя ему шарф.

- Ага, - кивнул Пахомов.

Он развернул одну конфету, сунул её в рот, остальные ссыпал в карман.

- Ну беги, - сказала мать, и крикнула вдогонку: - Суп разогрей. В холодильнике. Только смотри, чтоб не выкипел.

Пахомов вылетел на улицу и, жуя конфету, припустил вдоль теплотрассы. Тягучая пастила таяла на языке.

- Здрасьте! - выпалил он, вваливаясь в библиотеку. - Мне нужно что-нибудь о Болгарии.

Библиотекарша - тонколицая, худая, с химической завивкой - оторвалась от журнала с картинками женщин в вязаных кофтах, неторопливо произнесла:

- Не надо кричать. Что именно о Болгарии?

- Не знаю. У нас конкурс будет про Болгарию. Вот мне и нужно что-нибудь.

Вздохнув, та лениво поднялась и ушла за деревянные стеллажи, заставленные потрёпанными книгами. Долго возилась там (Пахомов успел сопреть в своём пальто), потом принесла какую-то тонкую книжку в мягкой обложке. "Наши друзья сентябрята", - прочёл Пахомов. Под заглавием вышагивали радостные дети в красных галстуках.

- Это о Болгарии? - усомнился он.

- О Болгарии.

- Тогда я её возьму. Спасибо!

Он жил на улице Островского - единственной в посёлке, застроенной панельными пятиэтажками. Окна торцевой квартиры на четвёртом этаже смотрели на угольную ТЭЦ, дымившую по ту сторону огороженного катка. Широкие подоконники были заставлены горшками с буйно разросшейся зеленью. Её сажал отец, мечтавший о собственном саде. Иногда, где-то раз в полгода, среди этих зарослей набухала маленькая оранжевая помидорина, которую отец торжественно преподносил Володьке. Помидорина была не больше вишни, она лопалась во рту, растекаясь кисловатым соком.

Пахомов поставил суп на газовую плиту и включил телевизор в большой комнате. По первой программе шёл урок французского, по второй пел какой-то хор. Володька оставил хор и углубился в книжку про сентябрят.

За странным названием скрывалось имя болгарских пионеров. Ничего интересного: сплошные походы, линейки и сбор металлолома. Всё как везде, разве что слова необычные: Винаги готов, Септемврийче... А на значке был изображён не Ленин, а какой-то щекастый и усатый дядька по фамилии Димитров. Будто параллельная реальность. Чем-то всё это напоминало его любимую фантастику: те же люди, только в ином мире. Неужто он может оказаться там? Будто переступить незримую грань и из снежного посёлка перенестись на солнечный берег далёкой страны. Размечтавшись, Пахомов чуть не забыл про суп. Услышав знакомое шипение, Володька всполошился, побежал на кухню и, обхватив ручки кастрюли замызганным влажным полотенцем, перенёс её на стол.