— Что ты скажешь теперь, чужак? — раздался за спиной у Маледикта уже знакомый ему голос Шарака. Маледикт вздрогнул от неожиданности — погруженный в свои мысли, он не заметил, как Шарак вошел.

— Молчишь — продолжал тот тем временем — чтож, молчи и дальше, чужак. Признаться, я рассчитывал, что наша встреча с Мьярмами заставит тебя выдать себя, однако, ты не проявил того буйства чувств, которые присущи им. Вероятно, ты все же не являешься их шпионом. Мы скоро прибудем в Храм.

Сказав это Шарак вышел, снова оставив Маледикта одного. Мда, — подумал про себя Маледикт — сначала я не хотел с ними разговаривать, а теперь уже они просто и не предлагают. Впрочем, возможно Маледикт уже привык к одиночество и даже чувство тоски, печали и одиночества будто притупилось, и уже не столь остро вонзалось в его сердце. Тяжело было переживать разлуку с Викой, но после того, как он долго пытался утопить себя в горе, голос нового чувства зазвучал в его душе — Надежда, надежда на то, что они встретятся вновь. Пройдет еще день, может два, и он прибудет в этот Храм, а там произойдет то, что даст ему возможность идти дальше, по пути, на которой они с Викой ступили, может, не желая того. Маледикт усмехнулся, почувствовав некую иронию во всем происходящем — Вика хотела чуда, он сам хотел что–то изменить в своей жизни, добавить больше красок. И вот теперь эти краски и чудеса вышли к ним и поприветствовали их, но вот только никто не обещал, что чудеса могут быть только добрыми, и что краски будут светлыми красками, а не темными тонами кошмаров и страданий. Кто–то говорил, что страдания рождают мудрость, чтоже, похоже так оно и есть на самом деле. Погруженный в такие размышления, Маледикт не заметил, как ему принесли еду и питье. После он молча ел, не замечая, как Нииия смотрит на него, смотрит с любопытством, с одним из немногих чувств, какие могли сохранится в мире людей пустыни, изживших всякие чувства. Поев, и дождавшись, когда слуга унесет корзину, Маледикт вновь стал смотреть сквозь решетку на пески, что стлались бесконечными полотном дороги на пути каравана, и размышлял.

Теперь Маледикт думал о пустынниках, и их противниках, которые атаковали их, кажется, их звали Мьярмы. Кто были они? Насколько Маледикта поражало ледяное мертвящее спокойствие людей пустыни, настолько же его поражало буйство эмоций, которое явили Мьярмы в короткой схватке. Они просто ярились бешенством и неистовством, и было явно видно, что эта схватка лишь немного утешала их неистовство. Интересно, подумал Маледикт, на что похоже их общество, их города, вся их жизнь. Маледикт увидел две противоположности — мертвящее хладнокровие и буйство чувств. Если бы он мог выбрать, с кем их них пойти, с пустынниками или Мьярами, с кем бы он пошел? От пустынников он не видел пока ничего хорошего, но они кормили его, и, быть может, старались помочь ему на свой лад. Может они помогли бы больше, но он сам оттолкнул их, поглощенный своим горем. Вещи не всегда таковы, какими они могут показаться на первый взгляд. Маледикт подумал, как бы сложилась его судьба, если бы он попал к Мьярмам, а не к пустынникам. Быть может он был бы разорван ими в клочья на месте, а может они бы приняли его как равного, как своего… Кто знает? Теперь уже ничего не изменить, пески времени, как и пески этой пустыни стелются на его пути, и он не может повернуть обратно во времени, как он не может выбраться из этой клети и бежать прочь от каравана людей пустыни. Что–то кидало его, уносило его прочь от его прежней жизни, а к хорошему или к плохому его это приведет в конце концов, для него сейчас было такой же загадкой, как и то, что ожидало его в этом загадочном Храме.

В этих размышлениях Маледикт привел остаток дня, пока сон не сморил его. Утром он проснувшись, с удивлением обнаружил в своей камере нежданного визитера — сам Шарак почтил его своим присутствием.

— Ты проснулся чужак — произнес он — я ждал твоего пробуждения.

— Что ты хочешь от меня? — спросил Маледикт.

— Я хочу еще раз выслушать твою историю о другом мире, откуда ты пришел. Вчерашняя стычка с Мьярмами убедила меня, что ты не их шпион, ты не такой как они, в чем то ты даже похож на нас. Но ты и не подобный нам, чувства иногда берут над тобой верх, хотя и не так, как это происходит с Мьярмами. Кто же ты? Зачем ты пришел в наши земли чужак? Что ты хочешь? Я мог бы сказать, что я… встревожен. Как вождь своего народа, я должен вести их, и вести хорошо, как провожатые ведут караван. Многие мистики говорили, что мир меняется, быть может, меняются и другие миры? Может быть такое, что множество миров, бытие меняется? Что ты скажешь, странник множества миров? — неожиданно спросил Маледикта Шарак.

— Я… я не знаю… Я лишь недавно стал странствовать по мирам. И большей частью я странствую не по своей воле, что то кидает меня то туда, то сюда, и я не знаю, зачем и с какой целью это происходит.

— Ты сказал, большей частью. Было ли такое, что ты странствовал сам?

Неожиданно Маледикт осознал, что те перемещения не были столь уж нежелательны или удивительны для него. Когда он спасался от ночных кошмаров, которые ворвались в его с Викой жизнь туманной ночью, он хотел спастись, и спасся, попав в город, где правили желания его жителей. И когда им надо было уйти оттуда, они попали в край, где, наверное, умерли все чувства, где молнии беззвучно сверкали над вечными снегами.

— Знаешь, Шарак, я думаю, что то, что я попал в ваш мир, было единственным разом, когда я попал куда–то не по своей воле.

— Древние мудрецы говорят, что все, что случается с человеком, он делает сам. Хотя иногда, что то вмешивается в его жизнь, но все это так перемешивается, что не всегда можно понять, что же человек пожелал сам, а что было предвнесено в его жизнь. Но определенно лишь одно — самые ужасающие и кошмарные вещи происходят с человеком лишь по его собственной воле, и самые тяжелые потери мы несем по собственной вине. Я вижу, что ты что–то потерял чужак, что–то, что было для тебя очень дорого.

— Да — произнес Маледикт, обдумывая, то, что сказал ему Шарак.

— Я не стану помогать тебе, странник других миров. Ты не из нашего мира, и ты уйдешь из него. Все решится в Храме. Быть может, ты найдешь там какую–то помощь, а быть может и нет. Помни слова древних мудрецов, чужак. И помни, что все будет зависеть только от тебя.

— А что такое, этот Храм, про который ты говоришь?

— Место, где силы мира встречаются с людьми, и где люди встречаются с самими собой.

— А как же приношения?

— Ты все узнаешь там. А теперь ешь — подтолкнул он ногой уже знакомую Маледикту корзину — и готовься.

— Но к чему? — спросил Маледикт.

Уходя Шарак бросил ему — к встрече с силами мира и к встрече с самим собой.

После этого он вышел из камеры. Маледикт молча ел и пил, размышляя над словами Шарака. Когда слуга явился, чтобы забрать корзину, Маледикт попробовал выйти из камеры — к его удивлению, ему никто не препятствовал. Он прошелся по повозке, напоминавшей корабль, едущий по песку на широких колесах, влекомый этими насекомовидными созданиями. Его никто не охранял, да оно и было понятно — куда он денется посреди пустыни?

Побродив некоторое время бесцельно, Маледикт вызвался помочь одному из погонщиков. Тот показал ему, как ему, как править этими существами. Некоторое время Маледикт правил ими, размышляя над своим положением. Получается, он не был пленником здесь, или все же был? Ему доверили не самое пустяковое дело, и никто не препятствовал тому, что пленник будет помогать вести караван. Будь Шарак против, он несомненно воспрепятствовал бы этому. Но как бы то не было, когда он смог чем то заняться, это успокоило его и даже несколько приободрило. В самом деле, если мудрецы говорят, что все что происходит с человеком, творит он сам, так может постараться взять это в свои руки, как он взял в руки поводья тягловых животных? Если просто сидеть и корить и казнить себя, и думать о том, ах какой я несчастный, то останется только помереть и все. А так… Маледикт позволил себе улыбнуться, улыбнуться по настоящему, представив себе, как после всего пережитого он наконец встретит Вику, такую дорогую и такую любимую, прекрасную Вику…