— Эй, чужак! — позвал его девичий голос, и что–то слегка заслонило оконце — Чужак, я знаю, ты здесь, что с тобой?

— А ты… — Маледикт был озадачен — голос казался ему каким–то знакомым.

— Я Нииия — ответил голос, и в оконце показалось лицо девочки, или скорее девушки. Теперь Маледикт вспомнил её — это её присылал главный среди этих пустынных разбойников к нему, чтобы она… Эх, даже думать сейчас об этом не хочется!

— Что с тобой? Почему ты замолчал? — послышался поразительно спокойный голос Нииии.

— Чего ты от меня хочешь? — вздохнув, произнес Маледикт — больше всего ему сейчас хотелось вновь остаться одному, и не думать о том, что ему предстоит, и не думать о том… что он потерял.

— Шарак прислал меня, чтобы я заботилась о тебе в пути. Он верит в то, что ты муж, но не верит твоим словам. Он оказывает тебе честь.

— Какую еще честь?

— Он прислал меня, чтобы ты мог получить необходимое. Я принесу тебе еду и питье, и также все, что может тебе потребоваться.

— Хорошо, принеси мне ключ от моей камеры.

— О, чужак — произнесла Нииия — не стоит воспринимать мои слова буквально, или же мне стоит сказать, что я оценила твою шутку? Пусть, считай, что я её оценила.

— Ну, хоть посмейся — проворчал Маледикт — чтобы я понял, что ты оценила шутку.

— Я высказала свое одобрение — более ничего не нужно.

— Странно тут у вас все. А что твой хозяин считает, может мне понадобиться?

— Об этом вы с ним разговаривали. Мой отец сказал слово, и я подчиняюсь, как следует подчиниться и тебе.

— Погоди… Ты сказала отец?!

— Да. Шарак — мой отец и он оказал тебе честь, прислав меня к тебе.

— И как он мог так поступить?!!!

— Он сделал то, что счел возможным, допустимым и необходимым.

От удивления Маледикт потерял дар речи. Потом его охватило возмущение, но это чувство быстро утихло — ни к чему попусту растравлять себя, лучше сосредоточиться на том, как можно сбежать от этих любезных хозяев, пока они не прибыли в этот Храм, где его принесут в жертву, или сотворят что–то не менее неприятное, почему в этом Маледикт не сомневался.

— А почему — спросил он зачем–то — вы никогда не смеетесь и не улыбаетесь?

— В этом нет необходимости — ответила девушка — за нас говорят наши действия, наши поступки, и мы говорим, то, что хотим сказать. А значит, нам не нужно ничего из этого.

Выслушав ответ, Маледикт замолчал — ему нечего было сказать. Казалось бы, все было логично и… рационально. Но все это дышало бездушием, было каким–то… неживым. Когда все подчинено рациональности…. И нет места чувствам, пусть эти чувства иногда и вредят людям, мешают, но все же чувства, любые благие и не очень, какие испытывает человек — все они делают его человеком, одухотворенным и чувствующим. Взглянув на свою собеседницу, в её кристаллические глаза, на её лавандовую кожу, Маледикт спросил — Скажи, Нииия, а как вы себя называете?

— Мы люди пустынь — ответила она.

Люди… даже эти нечеловечные холодные и бесстрастные создания именуют себя людьми… А он… Готара сказал, что они с Вико й… Вика!

Подумав о ней вновь, Маледикт застонал, и с яростью саданул кулаком в стену, а потом стал колотить по ней, не переставая даже когда сбил костяшки обеих рук в кровь, пытаясь хотя как то заглушить боль, что пожирала его изнутри, как лесной пожар. Он услышал хруст одной из своих окровавленных рук, но не придал этому значения — какой смысл во всем? Какой смысл жить, если её рядом нет?!!!

Он услышал шум, распахнулась дверь, и в его клеть ворвались двое стражников, которые оттащили его от стены, по которой уже бежали веселые ручейки крови — его крови, что струилась из разбитых и сломанных рук.

— Убейте меня! Ну, убейте, вы, синекожие твари! Да я вас всех порежу! Передавлю как крыс, сволочи! Вы же только это и можете, давайте попробуйте!!!

Маледикт все кричал и кричал, ругался и оскорблял их, надеясь, что броня их равнодушия, наконец, даст трещину и кто–то из них взмахом прозрачного лезвия прервет его муки.

Но этого не произошло — вместо этого, один из стражников позвал кого–то и вбежал один из людей пустыни, который влил ему в рот какую–то горьковатую жидкость из темной бутылочки. Вынужденный проглотить её, Маледикт еще продолжал бороться, но вскоре ощутил, как его тело слабеет, и уже не в силах продолжать борьбу, опускается на дощатый пол. Угасающим сознанием он успел ощутить даже смутную благодарность тому, кто влил в него это зелье, которое, может пусть хоть ненадолго, утишит его боль.

Забытье его было недолгим, как показалось самому Маледикту. Когда он пришел себя, вокруг шумел дремучий лес, и вечернюю тишину лишь иногда прерывал стрекот сверчков. Невдалеке горели окна небольшого домика. «Куда же я попал теперь?» — подумал Маледикт. Впрочем, выбора особого не было. И Маледикт подошел к дверям домика и постучал.

— Входи — отозвался голос изнутри, видимо мужской.

Когда Маледикт вошел, глазам его предстала следующая картина — за деревянным столом сидели парень с девушкой. Черноволосая девушка была необыкновенно красива — в её глазах просто тонул взгляд, и казалось никакая сила не могла бы заставить отвести свой взор от этих глаз. Но тут он вспомнил Вику, и он опустил глаза в пол, вновь терзаемый разлукой.

— Ну, ты чего на пороге то встал, заходи, давай! — сказал ему сидящий за столом беловолосый парень с черными, как сама темнота глазами.

Маледикт прошел внутрь дома, и, спросив разрешения, присел рядом этими двумя.

— Это ты про него рассказывала? — спросил беловолосый у своей подруги.

— Да, это он. Плохо только, что он там теперь.

— А кому плохо–то?

— Ему, и девушке его плохо.

— Вика?! Вы что–то знаете про неё? Где она сейчас? Что с ней? Она в безопасности? — взволнованно спросил Маледикт.

— Ну, видишь — произнесла девушка — я же говорю, что плохо.

— Вижу, а что делать то? Я бы помочь рад, а как я помогу?

— Поможешь еще, уж я постараюсь.

— Да хватит разговаривать попусту, скажите мне, где Вика? — спросил Маледикт угрожающим тоном.

— Да тише ты — прикрикнула на него строго девушка — все с твоей Викой в порядке. Не бойся.

— Я хочу её видеть!

— Увидишь еще…

— Нет, я хочу её видеть сейчас же…

И тут Маледикт ощутил, как мир вокруг него темнеет и его куда–то уносит неудержимым потоком. Потом пришло ощущение тяжести в голове, затем Маледикт открыл глаза и сел на жестком полу. Так, он вновь в своей камере в поскрипывающей повозке. В окно лился мутный свет сумеречного дня в этой странной пустыне, изредка прорезаемый вспышками молний.

— Пришел в себя? — раздался рядом с ним знакомый голос. Маледикт поднял глаза и увидел, что рядом с ним стоял главарь пустынных разбойников — Шарак, так кажеться его звали.

— Хорошо, что ты пришел в себя чужак, я опасался того, что настой может убить тебя.

— Весьма любезно с твоей стороны — хрипло ответил ему Маледикт.

— Не смейся. Я выказал беспокойство твоим самочувствием, чем мало кто может похвастаться в этих краях. Цени это.

— Ценю, доволен?

— Ты дерзок. Чтоже, теперь я вижу, что ты муж и воин. Это еще более увеличивает ценность моего приношения Храму.

— Да что это за Храм?! И что там со мной будет?

— Я ценю твою дерзость и твою силу воли, чужак. Я ценю это. Но, ты противоречишь мне, пусть и только на словах, ты не покорен моей воле. Почему я должен тебя ублажать и снабжать тебя всей информацией, какую ты желаешь получить? Молчишь? То–то же. В Храме с тобой поступят так, как желают нужным.

Бросив эти слова, Шарак вышел. Маледикт подумал, что лишь слабость и некая сонливость — видимо, последствия зелья, не давали ему впасть в бешенство от вечного равнодушия и холодности этих людей пустыни. Впрочем, он уже начинает привыкать.

Держась за стену рукой Маледикт тяжело поднялся, и снова взглянул в окошко — там все теже барханы и серые пески. Небо все также хмурилось, иногда озаряемое вспышками молний. Ничего ровным счетом не изменилось, будто бы и не было этого забытья, и этих двух странных людей — темноволосой девушке и парня с черными глазами и блинными белыми волосами. На стене виднелась вмятина, очевидно, след от его кулаков, кровь смыли, очевидно, пока он был в забытьи.