— Эх, парень — вздохнул Готара — жить мне среди людей очень тяжело. Оборотнем быть это ж не только в зверя иногда перекидываться. Я же ведь действительно зверем становлюсь в такие моменты — жестоким расчетливым и абсолютно нечеловечным. Среди людей мне не место, уж поверь. А ведь я этого зверя всегда с собой ношу. Да что там ношу! Я ведь сам и есть этот зверь, вот в чем дело. Да и долг мне велит странствовать между мирами. Тут иногда вот могу отдохнуть, потомучто тут тихо и практически безлюдно, и нет никого. Вы меня может, поймете когда–нибудь.

— Как? Ты хочешь сказать, что мы…

— Да нет, что ты! Вы не оборотни, вы бы это сами бы почувствовали и вопросов бы не было. Вы вот какая–то новая часть Коловращения. Или нет? Трудно сказать. Но что не оборотни это точно уж поверьте.

— А как бы мы почувствовали, что мы оборотни?

— Помнишь, я говорил, что мне среди людей не место? Так вот, это не потому, что меня люди гонят. Может узнали бы, и прогнали. Но я и сам не могу или, может, не хочу среди людей оставаться. Когда ты зверь это не только делает тебя жестоким, ну вы же видите, с вами я не жестокий, очень даже добродушный — хмыкнул Готара — зверь он иначе, чем человек живет. Зверь он такой, в своих действиях и желаниях не ограничен, хотя желания у него иные, чем у людей. Чтоб понять, что зверь чувствует, надо зверем быть, или оборотнем, хотя бы. Это не животное в таком простом понимании — что поесть, поспать, да попить. Это иное, глубинное чтоли. Свобода? Знаете, сложно сказать, свобода это или нет. Зверь он такими категориями не пользуется. Это что–то абсолютно чуждое человеку. Так жить бывает сложно, бывает и проще чем человеку — потому как ты не человек, но тут уж… В общем, я с этим живу. Я этого не просил, но живу, знаете, привык уже.

— А как же ты стал оборотнем? — глядя на Готару, спросила Вика.

— Как… Подожди, дай мне вспомнить… Это было очень давно, Вика. Тогда я еще жил в краю седых лесов, где густые еловые леса порою застилал туман, и каждое утро роса выступала на широких еловых лапах, там я и жил. Я жил уединенно ото всех, поэтому многие считали, что я, мягко говоря, странный. Но, тем не менее, меня уважали и ценили за мои знания о лесе, и том, что можно в нем найти полезного, а чего стоит опасаться. Стоит отметить, что мы были мирным тихим народом, тогда еще у нас не было такого технического совершенства, как, скажем, у вашего народа. Тем не менее, мы жили и не жаловались на судьбу. Вероятно, тогда еще мы не познали того, что дает техника, и просто не испытывали потребности в технических новшествах. Но, вернусь к рассказу обо мне…

… По лесной дорожке, озаряемой утренним солнцем, шел рослый парень, одетый в простую домотканую рубаху и штаны. Он шагал, бдительно осматривая заросли — лес был диким и надо было держать ухо востро, если хочешь жить, даже на такой дорожке, которая протоптана людьми, и на которую должны бояться выходить лесные звери… Но станут ли они её бояться? Да, многие бояться человека, но далеко не все. Шедший по лесу великолепно знал об этом — еще бы, ведь он считался в Седолесье лучшим знатоком леса. Постепенно он вышел к небольшой деревне, огороженной частоколом из толстых бревен. Здесь жили его друзья, родственники, но сам парень предпочитал жить в одиночку, в лесной чаще.

— Эй, Готара, привет, решил наведаться сюда? — приветливо, с легкой насмешкой отозвался от ворот дюжий детина, заметивший приближение парня.

— Да, Дратор, пришел вот. Не могу же только со зверьем водиться — по привычке беззлобно огрызнулся тот, к кому обратился Дратор.

Готара неплохо знал Дратора и не питал сомнений насчет напускного радушия последнего. В Седолесье все великолепно знали, что лесной отшельник Готара — лучший знаток лесов. Даже седые старики терялись, видя как хорошо Готара осведомлен о свойствах лесных трав, а опытные охотники поговаривали между собой, что если Готара в отряде — то добыча куда богаче. Не раз он приводил из леса заблудившихся детей.

Но такое мастерство и осведомленность рождали вполне понятную зависть… Зависть, которая нередко перерастала в ненависть. Еще бы, быть столь умудренным опытом и быть обставленным каким–то мальчишкой! Снискать славу неподражаемого охотника, и при этом осознавать, что какой–то сопляк читает лес, будто раскрытый пергамент! Косо смотрели на Готару и девушки — вроде симпатичный, здоровый парень, а живет где–то в лесу. Родичи уже давно не привечали Готару, так он и жил — редко появляясь в деревне, но помогая сельчанам, чем мог, терпимый, но не любимый. Так и теперь, он шел по деревне, чувствуя на себе косые неприязненные взгляды. Ладно — подумал он — вот у волхва спроведаюсь, и уйду.

Каким же привлекательным был его лес, его дом для него в такие моменты, когда он входил в этот суматошный и такой странный и непостижимый мир людей! Уж куда проще и понятнее было со зверями — звери всегда были честны и открыты с ним, не всегда ласковы, но свою нелюбовь звери являли ему прямо и открыто, не стараясь прятать её за показным радушием. Да он и не пошел бы в деревню, но ночью, к нему явился его друг волк, и говорил с ним во сне. Он говорил, как человек, и он сказал ему, что волхв в деревне хочет что–то сказать ему, что–то важное. Он сказал ему еще, что мир его изменился, что более он не будет прежним Готарой. После слов друга волка, парень проснулся. В его домике было темно, лишь из за ставень пробивались лучики рассвета, не солнца, но уже чувствовалось, что небо светлеет. Как он это чувствовал, Готара не мог сказать, просто чувствовал и все, может так, как чувствуют звери, как друг волк? Кто знает…

Снаружи шел дождь, и некоторое время парень лежал, слушая стук дождика по крыше. Потом он встал, откинув шерстяное одеяло — подарок одной из девушек в Седолесье, которая относилась к нему немного добрее, чем все остальные. Он прошел босыми ступнями по прохладному полу к двери, и распахнул её, впуская внутрь утренний свет и влажную свежесть воздуха с редкими каплями дождя. Так он стоял и смотрел, лишь позволяя свету касаться его и чувствуя как ветерок бросает ему дождинки в лицо, под неустанный стук дождя по листьям деревьев. Невдалеке громыхнула молния, озарив округу ярким светом. Готара стал понимать, что то, что он увидел сегодня ночью, было не просто сном, что друг волк приходил к нему во сне не из пустой прихоти. В нем действительно что–то изменилось. Капли дождя, льющие с небес, казались ему током крови в его жилах, ему казалось, что теперь он понимает не только животных, но ему стало теперь понятно, о чем шепчутся деревья, которые омывает дождь. Они не говорили как люди, но они шептались между собой, именно как это могут делать деревья под шумом ветра, когда громко, а когда чуть слышно шепча опадающими листьями, засыпая, когда приходит осень. Возле дома Готары чуть шелохнув кусты, мелькнула серая тень — друг волк! Этого волка Готара видел редко, и чаще мельком, будто бы он был не в лесу, а в его мыслях. Он никогда не пытался найти его или последовать за ним, но он чувствовал, что что–то связывало их двоих, и поэтому звал его друг волк.

После того, как друг волк убежал от стен дома Готары, тот еще долго стоял на пороге, смотря, как занимается заря и восходит солнце. В этот день он делал привычные повседневные дела, но умом все возвращался к своему сну и вновь и вновь ощущая мир частью себя, будто бы кровь мира — его кровь, а дыхание мира насыщает его, как его собственное. Это было удивительно и необычно, такого Готара не испытывал никогда. Вечером его вновь посетило ощущение того, что друг волк рядом, и он словно бы ощутил его нетерпение тем, что Готара медлит, и еще не на пути в Седолесье. Настала ночь, когда Готара собрался и несмотря, на то, что вокруг стемнело, и он хорошо представлял себе, какие опасности могут подстерегать его в дикой чаще ночью. Но он чувствовал, что должен идти, и идти скорее. И он шел в ночь, слыша, как кругом изредка потрескивают сучки под лапами бродящих по лесу в ночи зверей. Но вместе с тем, он понимал, что ему не грозит опасность, будто бы друг волк бежал впереди него, прогоняя всех недругов, всех зверей, всех злых духов с пути Готары. К рассвету он вышел на натоптанную дорожку, которая соединяла лесную деревню Седолесье с другими деревнями и городами, что лежали далеко от родного леса. И вот утром он вошел в Седолесье, чувствуя себя более чужим, чем он ощущал себя ночью, в дикой чаще леса. Сцепив зубы, сдерживая раздражение, которое часто охватывало его, когда он попадал под этот ливень неприязненных и неодобрительных косых взоров, он шагал к дальнему дому, на стенах которого были искусно вырезаны изображения солнца, луны, звезд, зверей и людей — дом волхва. Кроме той девушки, что выткала в свое время одеяло ему в подарок, волхв был единственным человеком, который уважал Готару, и не испытывал неприязни или ненависти к его умениям и талантам. Волхв был уважаем в деревне, так как же обойтись без человека, который и чары наложит, и с духами поговорит, когда в том необходимость будет. Старик давно видел что–то особенное в Готаре, и может быть, лишь его дружба с волхвом спасала юношу от полного остракизма со стороны деревенских.