Нил проиграл, и Робин тоже – его уложили спать. Малыш в третий раз спустился вниз в пижаме и грустно стоял у двери. Вексфорд вдруг понял, что не сможет смотреть фильм. Он перечитал роман, когда Шейла репетировала экранизацию для телевидения, и очень хорошо знал, что должно случиться сегодня вечером с леди Одли: ее должны были бросить в сумасшедший дом на континенте. При таком самочувствии он не вынес бы вида Шейлы, играющей эту сцену, не смог бы видеть, как ее тащат, а она кричит, пусть даже это все будет игрой.

У Вексфорда разболелась голова, и он устал. Полицейский поднялся на ноги, взял внука за руку и сказал, что тоже идет спать, и поэтому поднимется наверх вместе с Робином. Музыка первых кадров, нежно-меланхоличная, понеслась вслед за ними по лестнице, а потом кто-то закрыл дверь.

Это было опасное чувство, возбуждение, рожденное преследованием добычи – или, скорее, рожденное созданием добычи, пригодной для охоты. Бёрден понимал, что именно это он и делает и что разумнее было бы сделать паузу и оценить ситуацию. Он действительно сделал паузу, недолгую, и напомнил себе, как важно не подгонять факты под теорию. С другой стороны, в нем росла твердая уверенность, что Клиффорд Сандерс виновен в этом преступлении. Ему только нужно проявить осторожность и не давить на свидетелей. Руководить ими – да, но не подталкивать в порыве энтузиазма. В таком состоянии, которое сам Майкл считал спокойным и непредвзятым, он поехал рано утром в Хайлендз. Там его ждал сюрприз: когда инспектор свернул на Гастингс-роуд, он увидел, как из дома Робсонов вышла Лесли Арбел, которая подошла к своей машине, серебристому «Эскорту», стоящему у обочины. Бёрден остановился позади «Эскорта».

– Не вернулись на работу, мисс Арбел? – спросил он.

Девушка была одета в строгий черный костюм, белую блузу с воротником-галстуком, черные прозрачные чулки со швом и черные лакированные туфли на очень высоких каблуках. Своими блестящими каштановыми волосами и лицом, похожим на раскрашенную яичную скорлупу, она напомнила Бёрдену одну из тех «взрослых» кукол, которых дарят маленьким девочкам на день рождения и которые продаются вместе с собственным модным гардеробом.

– Я на этой неделе не работаю. У меня курсы по работе на компьютере, – объяснила Лесли.

– А! – Полицейский кивнул. – Это те курсы, которые устраивают в «Сандиз».

– Да, в конференц-центре «Сандиз». Компания дала мне отпуск на две недели, чтобы я прошла эти курсы, и мне очень удобно временно пожить у дядюшки. – Девушка положила ладонь в обтягивающей черной перчатке на дверцу автомобиля, что-то вспомнив. – Дядя хочет предъявить вам претензию. Эти пакеты с продуктами, которые вы прислали, – он говорит, что кусок говядины протух. Отвратительно пахнет, говорит он. Я его не видела – дядя его завернул и выбросил в мусорный ящик еще до моего возвращения домой.

Ошеломленный Бёрден не нашел ответа, но в этот момент подъехала еще одна машина, которая остановилась на противоположной стороне улицы. Дама по имени миссис Яго подошла к калитке перед домом, а из машины вышла молодая женщина с маленькой девочкой лет трех. На пассажирском месте сидел еще один ребенок, постарше. Гостья, хоть и тоненькая, как тростинка, была так похожа на миссис Яго, что не оставалось сомнений – это ее дочь. Масса черных кудрявых волос, похожих на волосы Сержа Олсона, но более длинных и блестящих, закрывали половину ее спины. Девочка, у которой волосы тоже были длинными и кудрявыми, подбежала к бабушке, и та подхватила ее на руки, а она прижалась к ее массивной груди, словно ракушка к округлой, блестящей, покрытой морскими водорослями скале.

Ральф Робсон долго не подходил к входной двери. Бёрден слышал, как его палка глухо стучала по ковру. К тому моменту, когда дверь открылась, две маленькие девочки и их мать опять уехали. Робсон в это утро был больше похож на сову, чем всегда, – его нос еще больше напоминал клюв, губы были поджаты, а глаза стали круглыми и злыми. Спортивная куртка из пестрого коричневого твида усиливала это впечатление, а пальцы старика сжимали палку, как птичьи когти – ветку. Инспектор приготовился к обмену любезностями, но хозяин дома сразу же пустился излагать свои претензии, о чем его предупредила Лесли Арбел: он хотел получить компенсацию, возмещение убытков в размере четырех фунтов и пятидесяти двух пенсов, что являлось стоимостью куска испорченной говядины.

Бёрден велел ему изложить все это в письменном виде и сказал, куда послать жалобу. Как только Робсон закончил эту обвинительную речь, он перешел к рассказу о своем бедре. Боль усилилась после смерти жены, она в десять раз сильнее, чем неделю назад, и он слышит, как скрипит сустав, стоит ему только сменить позу в кресле. Конечно, ему теперь приходится двигаться гораздо больше после смерти жены, она его от всего этого избавляла. В нашей стране есть графства, сказал Ральф, где можно добиться замены бедра за счет государства за несколько недель. И он слышал, что, если ты живешь в другом месте, тебя могут переместить в одно из этих графств, но его врач об этом и слышать не хочет, говоря, что это невозможно. Вчера Ральф велел отвезти себя в его кабинет, и вот что этот доктор ему ответил. Все было бы иначе, он уверен, если б его жена вступилась за него.

– У Гвен все сдвинулось бы с места, – вздыхал старик. – Гвен объяснила бы ему, что к чему. Если б она узнала, что меня можно отвезти в какую-нибудь больницу на другом конце страны, она бы не успокоилась, пока не добилась от него разумного решения. Но что толку говорить об этом теперь, когда ее нет? Возможно, это у меня на долгие годы, до тех пор, пока я уже не смогу вынести ни одного проклятого дня и не приму слишком большую дозу лекарства.

У Бёрдена промелькнула мысль, что Робсон просто помешался на своем артрите. С другой стороны, если у тебя подобная болезнь, возможно, она и вправду вытесняет все остальное из жизни. Эта физическая боль может даже отвлечь от душевных страданий после потери жены. Твердо намереваясь не задавать Ральфу наводящих вопросов (как выражаются судьи), полицейский спросил у него, когда они уселись перед правдоподобно синими языками пламени в камине, не помнит ли он каких-нибудь замечаний жены о ее бывших «клиентах». Робсон, как и ожидал его гость, тут же ответил, что это было очень давно. Бёрден надавил на него, но добился только того, что тот опять заговорил о своем бедре и о замечаниях Гвен о том, почему у него начался артрит, а у нее – нет. На этот раз Майкл сказал, что, по его мнению, вдовец мешает следствию, и предположил, что он не хочет, чтобы убийца его жены был найден.

– У вас нет оснований так со мной разговаривать! – возмутился Робсон, стукнув палкой об пол и скривившись от боли.

– Тогда постарайтесь вспомнить, что вам говорила жена об этих людях. Она была разговорчивой женщиной, как мне говорили, и ее интересовала жизнь разных людей. Вы же не будете утверждать, что она возвращалась домой на обед или вечером и ни слова не говорила вам о стариках, на которых работала? Что, она никогда не приходила домой и не рассказывала, что старая миссис Такая-то держит все свои деньги в чулке под кроватью или старый мистер Как-его-там завел себе подружку? Ничего похожего, никогда?

Бёрдену не нужно было беспокоиться, что он подсказывает Робсону ответы. Эти примеры, далекие от того, чтобы стимулировать его фантазию или воспоминания, по-видимому, вызвали лишь резкое непонимание.

– Она никогда не рассказывала, будто какая-то старая дама хранит деньги под кроватью.

– Хорошо, мистер Робсон, – сказал инспектор, с трудом сдерживаясь, – а о чем она говорила?

Ральф сделал видимое усилие – словно давно неиспользованный двигатель пришел в движение, и в нем завертелись ржавые колеса.

– Через дорогу жил один старик – Гвен была к нему очень добра, – начал вспоминать он. – Она все время заходила к нему, день за днем, после того, как прекратила работать в Совете. Родная дочь не могла бы сделать больше.