И во время движения по дороге на Рязань и позже, при Тарутинском лагере, Мюрат неоднократно встречался с Милорадовичем. При этом вид и манеры общения двух знаменитых авангардных начальников были настолько необычны, что не могли оставить равнодушными наблюдавших за ними людей. Особенно ярко свои впечатления об этих встречах передал начальник штаба 1-й армии Ермолов. «Генерал Милорадович, — писал он, — не один раз имел свидание с Мюратом, королем неаполитанским. Из разговоров их легко было заметить, что в хвастовстве не всегда французам принадлежало первенство. Если бы можно было забыть о присутствии неприятеля, казалось бы свиданье их представлением на ярмарке или под качелями.
Жоб. Встреча И. Мюрата с казаками на аванпостах в 1812 г.
Мюрат являлся то одетый по-гишпански, то в вымышленном преглупом наряде, с собольей шапкою, в глазетовых панталонах. Милорадович — на казачьей лошади, с плетью, с тремя шалями ярких цветов, не согласующихся между собою, которые концами обернуты вокруг шеи, во всю развевались по воле ветра. Третьего подобного не было в армиях!»[25].
16 сентября, в тот же день, когда русские любезно уступили часть своей позиции Мюрату, Ермолов, по повелению Кутузова, сообщил Милорадовичу о намечавшемся фланговом марше русских войск и указал, какие меры должны быть приняты для прикрытия этого движения. Между прочим, начальник штаба 1-й армии объявил о необходимости оставаться на занимаемой позиции на левом берегу реки Пахры «ибо легко случиться может, что неприятель долго не предпримет атаки, а уступая без понуждения ему место, заставить можно себя преследовать»[26]. Как видно, русское командование с целью скрыть от противника фланговое движение, поощряло миролюбивые демонстрации на аванпостах. Все это позволило усыпить бдительность и настойчивость Мюрата. Обер-шталмейстер Наполеона А. Коленкур (герцог Виченцский), слышавший о событиях в авангарде, в том числе и от императора французов, писал в своих мемуарах, что во время преследования русского арьергарда «казачьи начальники продолжали все время расточать комплементы неаполитанскому королю, который в свою очередь не переставал выказывать им свою щедрость. Авангарду не было надобности сражаться; казачьи офицеры являлись к королю за указаниями, чтобы осведомиться, до какого пункта он намерен продолжать переход и где он хочет расположиться со своим, штабом.
А. Каращук. Генерал от инфантерии М.А. Милорадович, 1812 г.
Дело доходило до того, что они охраняли назначенный им пункт до прибытия его отрядов, чтобы там ничего не случилось». Кроме того, казаки убеждали Мюрата в том, что они больше не хотят воевать против войск Наполеона, отказываются по ним стрелять и в ближайшее время намерены покинуть русскую армию. Сообщив в присутствии начальника Главного штаба Л.А. Бертье (князя Ваграмского и Невшательского) подробности обхождения казаков с Мюратом, Наполеон спросил Коленкура, что он по этому поводу думает. «Что над неаполитанским королем издеваются», — был его ответ. Наполеон и Бертье были вполне согласны с этим мнением[27].
Подобным образом отношения между Мюратом и казаками описывает и Сегюр. «Русские начальники, — свидетельствует главный квартирмейстер, — ничуть не высказывали к нему (Мюрату — В.Б.) отвращения; напротив, они осыпали его знаками внимания, поддерживавшими эту иллюзию. Он мог командовать их караульными, точно французами. Если ему нужно было занять какое-нибудь место, они немедленно уступали ему». Казачьи командиры убеждали Мюрата, что они подчиняются только тому, кто царствует в Москве, и старались внушить начальнику авангарда свое нежелание сражаться против него. «Он зашел так далеко, — вспоминал Сегюр, — что Наполеон, читая его письмо, однажды воскликнул: „Мюрат, король казаков? Что за глупость! Людям, которые всего достигли, могут приходить в голову всевозможные идеи!“»[28].
Сложившееся в авангарде положение дел, когда взаимная любезность неприятелей пришла на смену грому орудий, оказало важное влияние на успех отвлекающего маневра. 17 сентября, во время движения русских армий к Подольску, Кутузов предписал Милорадовичу выступить на следующий день до рассвета вслед за войсками на Серпуховскую дорогу и встать впереди Подольска, в селе Знаменском. «Движение всего вашего ариергарда, — писал Кутузов, — должно быть так скрытно в ночи сделано, чтобы ни малейшего следа на фланговой нашей дороге неприятель не открыл, но желательно, чтобы неприятель сим движением остался в недоумении». Кроме того, главнокомандующий указал Милорадовичу оставить на Каширской дороге в селе Ям (Юм) 7-й корпус Н.Н. Раевского для прикрытия фланга, а на Рязанской дороге, на месте арьергарда, один полк казаков, «которые отступить должны, когда неприятель их к тому принудит, и то по Рязанской дороге, которые потом могут опять присоединиться к армии тогда, когда неприятель откроет их фальшивое движение»[29]. В соответствии с распоряжением Кутузова 18 сентября арьергард Милорадовича оставил дорогу на Рязань, которую с этого момента прикрывали лишь иррегулярные полки под командованием полковника И.Е. Ефремова[30]. Они находились на этом направлении, играя роль аванпостов несуществующего арьергарда и отвлекая на себя внимание противника. В свою очередь неприятельский авангард, следовавший по Рязанской дороге за арьергардом Милорадовича, а затем — за конницей Ефремова, продолжал занимать позиции, оставляемые русскими армиями, не подозревая, что на этом направлении с 17 сентября никаких войск уже нет. Более того, видя безостановочное отступление армий Кутузова, Мюрат посчитал возможным дать отдых своим войскам, а сам отправился в Москву. Наблюдение за русскими было возложено на графа империи О.Ф. Себастьяни[31].
Действия авангарда после 16 сентября можно примерно представить по движениям Вислинского легиона, входившего в состав отряда Мюрата. Капитан 2-го пехотного полка этого легиона Г. Брандт вспоминал, что утром 17 сентября они прибыли в Панки. В тот же день на аванпостах появился парламентер. «Говорили, — пишет Брандт, — о мирных предложениях, и многие готовы были поддаться надежде». 18 сентября с раннего утра Вислинский легион начал продвигаться вперед, не видя перед собой русского арьергарда (заметим, что в этот день арьергард Милорадовича уже покинул Рязанскую дорогу и перед неприятелем оставался только отряд Ефремова). Остановившись при Вершне и Мишкове (вероятно, речь идет о Верее и Михневе — населенных пунктах, расположенных восточнее Рязанской дороги в 2 км от реки Москвы), поляки простояли там до 20 сентября. В этот день они перешли Москву-реку и продвинулись по дороге на Рязань более 10 км. На аванпостах снова появился русский парламентер (посланный, по всей видимости, от отряда Ефремова). «Не знаю, — продолжает Брандт, — вследствие ли того наступил перерыв в наших движениях, но мы простояли в нашей позиции и 21 число, и только производили усиленные рекогносцировки вверх и вниз по реке. Погода была суровая; холодный мелкий дождь с ветром много беспокоил нас»[32].
Возможно, польская дивизия была выдвинута вперед вместе с кавалерией Себастьяни для разведки местности, в то время как основные силы авангарда оставались за Москвой-рекой. 22 сентября в штабе Кутузова стало известно о появлении неприятельских разъездов в окрестностях Коломны, отстоящей от Москвы-реки примерно на 70 км. Об этом дежурный генерал П.П. Коновницын сообщил Милорадовичу и командиру 7-го пехотного корпуса Н.Н. Раевскому, оставленному 20 сентября вместе с 4-м кавалерийским корпусом при Подольске для прикрытия фланга русских войск[33]. Коновницын писал о недоумении Кутузова относительно полученных сведений и бездействия казаков Ефремова[34]. Вероятно, эти разъезды принадлежали отряду Себастьяни, который в поисках русских войск прощупывал местность вдоль Рязанской дороги. В ходе этих разведок, проводившихся, по всей видимости, 20–21 сентября, неприятелю удалось установить, что стоявшие против него казаки никаких войск в действительности не прикрывали. По крайне мере, по свидетельству барона империи А. Фэна, секретаря-архивиста в личном кабинете императора, известие об исчезновении русских армий было получено Наполеоном в ночь с 21 на 22 сентября. Мюрат в это время находился в Москве. С этого момента вопрос о местоположении русских армий встал перед французским императором с особой остротой. К этому прибавились неприятные известия о нападении казаков на коммуникационную линию[35].
