Оскальзываясь босыми ногами, Кукольник с мешком за спиной упрямо продирается в туман. Чавкает жидкая грязь, плечи никнут от тяжести мешка и тишины, шаг все короче, мысли, заплутав в тумане, топчутся по кругу.

Хорошо Насте, ведьме сероглазой, у кипящего котла космы разматывать да бормотать: «Добрый тебе туман нужен, Кукольник. Светлый, как звездное небо над головой, легкий, как женщина на руках, теплый, как ее руки. Ищи его, Кукольник, ищи. Добрый туман да зеленые всполохи со звониками в нем… Там счастье тебе, там куклы твои запоют… Ищи, ты найдешь. Только бы вот туман тебе добрый, легкий да мягкий, как волосы любимой… Сам ищи, не помощница я тебе: дважды в туман не сходишь…»

Ведьмачит Настя, глазищами серыми сверкает, а руки норовит под шаль запрятать. Суметь надо — так руки-то покалечить! Мясо едва не до кости сошло. А все туда же: «В тумане… там счастье, там куклы запоют. Иди, Кукольник, ищи…» Вот и ищет которую ночь, старый дурень. Как туман на дворе, Кукольник — со двора. Добрые люди спать, он — в ночь… Мария уж и ругаться устала.

— Ну, что ты за хмарь такая? Ночью не мужик, днем не работник. Осень на дворе, дожди. Картошка не копана. Сено на покосе. Дров — чуть и вот столько. А у тебя одна печаль — куклы не поют…

Да, куклы — боль и радость сердечная. Все тут, за спиной. Примолкли, тоже намаялись. Дедуня, мудрейший старик, добродушный лукавец. Ладошкой крошечной кольца бороды оглаживает, смешинку прячет. С ним рядышком Балагур прикорнул. Забавник-непоседа. Любимец хозяйский. Ну, а Юная Прелесть-Красота, как ни глянешь, все о чем-то с Веселым Чудичем шепчется. Хороши и они оба. Прелесть-Красота румяная, губки алые, зубки жемчужные, в глазках бесенята блестят. А платье-то, платье!. Вот уж поголосила Мария по праздничному сарафану. Ничто, живы будем, новый справим.,. Сам ведь тоже не пожалел на Чудиче ни кожуха, ни сапог. Оба голенища ушли. Теперь вот босиком по грязи-то и лазай… Ничто! Зато вечером народ соберется… В избе тесно. Шум, дым. Мария ворчит для порядку, а гнать не гонит. Что гнать, когда уж и куклы встрепенулись! Дедуня небылицы-бывальщины сказывает. Балагур — тот хоть чертом пройтись, хоть балалайкой рассыпаться; а хоть и соврать что веселое: на все мастер! Ну, а уж сплясать, так то — Юная Прелесть-Красота. Пройдет павушкой, ножкой притопнет, ручкой прихлопнет. Девки от зависти аж стонут… А до Чудича дело дойдет — тут главное живот сдерживать, кабы не порвался!.. Людям весело, и Кукольнику хорошо: им ровно жизнь легче становится. Спины разгибаются, глаза искрятся. Душа поет!.. Да… Душа поет, а куклы — нет! Хотят, а не могут. Маются, сердечные, мучаются. Легко ли в себе песню держать? А выпустить не могут. И он, Кукольник, ничем не поможет. Видит ту маету, иной раз — вроде все уже. Вот сейчас, еще чуть-чуть, ан нет, снова ничего! Как помочь, чем? Никто не знает. И только где-то в углу, у печки, серым огнем сверкают Настины глаза. «Иди, Кукольник, ищи. Ищи туман, Кукольник…»

Ровно комар звенит… Хотя нет, не комар. Звон-то хрусталиком! Да и зелень вокруг поярче стаяв, туман светлее… Боль сама собой прошла, И мешок полегчал, и теплее стало. Господи, да это ж — они. Они, родные, и всполохи зеленые, и звоники! Звоны-звоники! Что боль, что — грязь да холод? Нашел, нашел все-таки! Вот же оно…

Упал темной грудой мешок. Удивленно тараща нарисованные глаза, куклы высыпались на траву.

— Неужто не узнаешь? Счастье, ха… Счастье лучистое! Протяни руки, Кукольник, подставь ладони, само приду. Вот же, все тут — и Счастье, и Доброта-И-Зелень-В-Се ребре. Бери, Кукольник! Ха-ха… Да держи крепче, да смотри-слушай лучше. Скорее бери! Не один ты тут. Ах-ха-ха-ха…

И точно, не один. Нежить лохматая из тумана студнем тянется. «Всем звоников надо». Сколько ж той нежити?!. И все себе кусок оторвать норовят. Лапой бескостной сгрести. Безглазыми впадинами, безгубыми провалами схватить. На себя тянут. «Счастья, Счастья бы, да звоников побольше!» Толпы лиц без единого лица. Мразь бесхребетная. Холодная мразь, недобрая… тянется, липнет к нему, звонистому, зеленосветному. К Счастью, к Доброте-И-Зелени-В-Серебре. Липнут да с собой его тянут. К себе тянут, уводят. Все себе, себе…

— Не по-доброму так, не по-людски!

— Ха-ха… А сам-то ты зачем пришел?.. И ты, Кукольник, с ними! К себе пристроить норовишь. На руках, как свое, счастьице-то держишь. Рученьки жжет, а держишь!.. Ну держи, держи. Вот и куколки твои тоже ручонки тянут. Не поют, говоришь? Сейчас разгуляются! Вот уж Дедок, старый похабник, схаркивает, горло прочищает. А любимчик твой, Балабон, как облизывается… Чудище от радости и вовсе рехнулось — блеет, скачет, Прелесть-Красотке все юбку задрать норовит. А той того только и надо! Зашлась по-русалочьи… Что ж ты, ровно померк, Кукольник? Чем тебе не счастье? Жизнь ведь это, ожили куколки-то, душа в них зашевелилась! Душа ожила, сейчас и песня пойдет… Чем тебе не нравится? Ах, доброты… доброты тебе надо? А где ж ее на всех-то? Держи крепче, что есть! Уйду с туманом, не простишь себе. В другой раз не встретишь: дважды в туман не ходят!

Ровно гуще туман сделался. Или нежить сплотилась? Прямо с рук к себе тянет!.. А оно — зеленое, светлое, лучистое — на руках-то так и скачет! Дразнит, кувыркается, из рук вырывается«. Ну не надо же так! Жжет же руки-то… Пойдем с нами, к людям пойдем. Там на всех доброты будет! Ты поверь…

И вспышкой из тумана — удар серых глаз. «Только бы вот туман тебе добрый, Кукольник…»

Пальцы разжались, с хрустальным звоном ушло Счастье. Ушла Доброта-И-Зелень-В-Серебре. Все… Перед лицом — четкий черный росчерк мокрого забора.

Осень. Дождь. Картошка не копана. Дров ни полена. Корова без сена, дети без молока. Руки пожег, теперь гнить будут. Марии одной не сдюжить… Дождь. Грязь. И куклы не поют…

Нехороший сегодня туман, недобрый.