На грузовом вокзале в давно снятом с маршрута почтовом вагоне собрались как обычно поболтать несколько свободных от службы железнодорожников. Здесь были трое начальников составов, старший контролер Тшпень и заместитель начальника станции Хащиц.

Октябрьская ночь выдалась довольно холодной, так что они развели огонь в железной печурке, труба которой выходила наружу через дыру в крыше. Лавры автора того изобретения неоспоримо принадлежали начальнику Свите, который собственноручно приволок проеденный уже ржавчиной обогреватель, выброшенный из какого-то зала ожидания, и отменно приспособил его к новым условиям службы. Четыре деревянных, обтянутых драной клеенкой лавки и трёхногий садовый стол с широкой как щит столешницей дополняли собой обстановку помещения. Повешенный на крюк над головами сидящих, фонарь рассеивал по их лицам тусклый полусумрачный свет.

Так выглядело изнутри «железнодорожное казино» служащих станции Пшеленч — уютное пристанище бездомных холостяков, тихая, укромная гавань для сменяющих друг друга кондукторов.

Сюда в свободные минуты сходились проверенные дорогой старые поседевшие на службе «железнодорожные волки», чтобы передохнуть после отбытого маршрута и покалякать с собратьями по профессии. Здесь, в дыму кондукторских трубок, в чаду табака, сигарет, блуждали отголоски былей, тысяч историй и анекдотов, прялась нить путейской судьбы.

Вот и сегодня заседание получилось шумное и живое, общество подобралось исключительно удачно — одни «сливки» станции. Тшпень только что закончил пересказ любопытного эпизода из собственной жизни, и сумел настолько завладеть вниманием слушателей, что те забыли досыпать табаку в догорающие трубки и теперь держали их в зубах уже потухшие и холодные как жерла остывших вулканов.

В вагоне повисло молчание. За окном, по стеклу которого ползли дождевые капли, виднелись мокрые крыши вагонов, блестевшие в свете рефлекторов как стальные латы. Время от времени проплывал фонарь будочника или мигал голубой сигнал маневровой машины; иногда в темноте мерцала зеленью стрелка или бился красный крик дрезины. Издалека, с другой стороны черного шанца дремлющих вагонов доносился глухой гул главного вокзала.

Сквозь щель между вагонами была видна часть железнодорожной насыпи: две параллельные ветки рельсов. На одну из них как раз медленно вползал уже опустевший состав; утомлённые дневным бегом шатуны шевелились лениво, сонно преобразовывали свое движение в обороты колес.

Наступил момент, когда паровоз замер. Клубы пара повалили из-под брюха машины и окутали пузатое тело. Лучи фонарей на лбу великана выгнулись радужными ореолами, стали сворачиваться в золотистые обручи, пропитали собой молочную тучу. В какой-то миг возник оптический обман: локомотив, а вместе с ним и вагоны поднялись над ковром испарений и так на некоторое время как бы зависли в воздухе. Пару секунд спустя поезд опустился на рельсы, исторгая из чрева последнюю струйку, чтобы с этого момента погрузиться в дрему ночного отдыха.

— Красивая иллюзия, — заметил Свита, который долго не отрывал глаз от окна. — Вы, господа, видели этот кажущийся взлет машины?

— Видели, — подтвердили несколько голосов.

— Мне это напомнило путейскую легенду, которую я слышал несколько лет назад.

— Расскажите её нам, Свита, просим, — предложил Хащиц.

— Просим, просим!

— Ладно, история короткая, можно изложить её в трех словах. Ходит среди железнодорожников история о поезде, который исчез.

— Как это — исчез? Испарился, что ли?

— Да нет. «Исчез» — ещё не значит «перестал существовать». «Исчез» значит, что его как бы нет для человеческого глаза, а в действительности он где-то есть, где-то находится, только неведомо, где. Феномен этот вызвал будто бы один начальник станции, какой-то то ли небывалый чудак, то ли колдун. Эту штуку он проделал при помощи серии в определенном порядке подаваемых сигналов. Само явление оказалось неожиданностью для самого начальника, как он сам потом утверждал. Ему нравилось забавляться сигналами, которые он комбинировал всеми возможными способами, меняя их последовательность и характер. И вот однажды, когда он подал семь таких знаков, поезд, прибывающий на его станцию, вдруг на полном ходу поднялся вверх параллельно рельсам, пару раз качнулся в воздухе, после чего, наклонившись под углом, пропал и развеялся в пространстве. С тех пор никто больше не видел ни поезда, ни людей, которые в нем ехали. Говорят, он снова появится, если кто-нибудь подаст те же сигналы, но в обратном порядке.

Начальник, к сожалению вскоре после этого сошел с ума, и все попытки выудить из него правду так ничего и не дали. Безумец унес ключ к тайне с собой. Разве что кто-то случайно наткнётся на верные знаки и выманит поезд из четвертого измерения на землю.

— Скандал, каких мало, — заметил начальник Зданьский. — А когда произошел этот чудесный случай? Легенда определяет его во времени?

— Лет сто назад.

— Фью-фью! Порядочно! В таком случае пассажиры из этого поезда к настоящему моменту постарели бы на целый век. Представьте себе только, что бы это был за спектакль, если б сегодня-завтра какому-то счастливцу удалось найти апокалипсические сигналы и сорвать семь печатей колдовства. Ни с того ни с сего пропавший состав вдруг падает с неба на землю, отдохнув как следует за время столетней нирваны, а из вагонов высыпает толпа согнувшихся под тяжестью лет стариков.

— Ты забыл о том, что в четвертом измерении люди, наверное, не имеют нужды ни в еде, ни в питье, и не стареют.

— Точно, — подвел итог Хащиц, — истинная правда. Красивая легенда, коллега, очень красивая.

Он замолчал, вспоминая что-то, и немного погодя задумчиво произнес, как бы продолжая рассказ Свиты:

— Сигналы, сигналы… Я тоже могу о них кое-что рассказать, только не легенду, а достоверную историю.

— Слушаем! Просим! — отозвался хор собравшихся.

Хащиц уперся локтем в столешницу, набил трубку и, пустив к потолку вагона пару молочных кругов, начал свой рассказ.

Однажды вечером, часов около семи, на станцию Домброва поступил сигнал «оторвались вагоны»; молоток звонкового устройства четырежды повторил серию из четырех ударов с разрывом в три секунды. Начальник станции Помян еще и сообразить не успел, откуда же пришло тревожное сообщение, как эфир подал новый знак; все услышали четыре серии из трех ударов, за которыми следовали еще два. «Задержать все поезда», — сообразил Помян. Видимо, опасность возросла.

Учитывая наклон рельсов и направление сильного ветра, который дул с запада, отцепившиеся вагоны катились навстречу пассажирскому составу, который как раз отправлялся со станции. Поезд во что бы то ни стало следовало задержать и отогнать на пару километров в противоположную сторону, в то же время закрыв подозрительный участок пути.

Экспедитор, молодой и энергичный служащий, отдал соответствующие распоряжения. Пассажирский успешно вернули, одновременно с этим со станции была выслана машина с людьми, которые получили задание остановить несущиеся самокатом вагоны. Локомотив осторожно двигался в опасном направлении, освещая себе дорогу тремя мощными рефлекторами; впереди на расстоянии семьсот метров с горящими факелами в руках шли и осматривали полотно двое путевых обходчиков.

Однако к изумлению всего персонала отцепившихся вагонов они не встретили, и после двух часов самых усердных поисков машина подалась на ближайшую станцию Глашув. Появление экспедиции крайне поразило начальника. Здесь никто никаких сигналов не слышал. Пути находились в полном порядке, и никакая опасность с этой стороны никому не грозила. Сбитые с толку путейцы забрались в машину и около одиннадцати ночи вернулись в Домброву.

Там тем временем переполох усилился. За десять минут до возвращения паровоза звонки снова отозвались, на этот раз требуя прислать спасательный локомотив с рабочими. Начальник движения впал в отчаяние; встревоженный сигналами, летящими со стороны Глашува, он мерил перрон нервными шагами, выбегал на пути и опять возвращался в свой станционный кабинет — растерянный, напуганный, издёрганный.