Одинцов прошел пустой аллеей до фонтана, увидел справа, где раньше стоял павильон, более-менее целую скамейку и присел на нее. Откуда-то потянуло дымом, и Павел подумал, что это, скорее всего, бомжи, нашедшие здесь приют. Как бы в подтверждение его мыслей, на аллее показался пожилой, неопрятного вида мужчина в рваных кроссовках, из которых торчали два больших пальца, в костюме, явно с чужого плеча, на голом грязном теле, с длинными локонами давно не мытых седых волос и тряпичной сумкой в руках, в которой слышалось постукивание пустых бутылок.
Бомж, неожиданно увидев отдыхающего мужчину не из своей среды, ускорил шаг и через минуту встал напротив Одинцова:
– Здравствуйте, добрый человек.
– Здравствуйте.
– Вы не будете против, если я присяду рядом?
Как ни странно, от бомжа не исходил неприятный запах, не в пример начальнику охраны фирмы «Схом».
– Да садитесь, места хватит.
– Благодарю. Позвольте представиться, Виктор Семенович Тихонов, в прошлом неплохой, подававший надежды конструктор, ныне спившийся, потерявший все бомж. Лицо без определенного места жительства. Согласитесь, как странно звучит это словосочетание – бомж XXI века. Когда-то у меня была и хорошая работа, и большая квартира, и семья, жена с двумя очаровательными дочками. Сейчас не осталось ничего, только этот сквер до холодов, зимой – подвал, да и то если удастся пристроиться у теплого места. У нас, знаете ли, тоже конкуренция. Конкуренция за право жить.
Одинцов взглянул на бывшего конструктора. Похоже, он говорил правду, а если лгал, то очень убедительно.
– И что же стало причиной вашего падения, Виктор Семенович? Наверное, злые бандиты, которые отобрали у вас и работу, и жилье, и семью?
– Я понимаю вас, но причина не в этом. Хотя бандиты тоже сыграли в моей судьбе свою роль. Однако первопричиной является моя собственная глупость.
– Даже так? Карты?
– Нет. В середине девяностых в бюро платили все меньше, часто задерживали зарплату. Впрочем, это было везде. Предприимчивые люди подались в так называемый бизнес, и, знаете, у многих это получилось, я имею в виду тех, кого знал лично.
– Короче, вы тоже решили открыть свое дело.
– Да! И у меня тоже получилось бы. Если бы не проклятый девяносто восьмой год.
– Вы имеете в виду дефолт?
– Именно. Годом раньше я взял в долг у старого, как считал, очень хорошего своего знакомого крупную сумму в долларах. У меня уже было место на рынке. Деньги отдал «челнокам», соседям по торговому ряду. Они этим и зарабатывали, мотались за шмотками в Турцию или, может быть, в подпольные мастерские наших городов и продавали товар, естественно, накручивая на них довольно высокие проценты. Но меня устраивало, что самому не приходилось ездить. Ну вот, отдал деньги, а тут этот дефолт. Соседи-«челноки» в момент исчезли, конечно, с деньгами, а хороший товарищ до срока потребовал вернуть долг. А где я мог взять двадцать тысяч долларов?
– Неплохой долг. Вы хотели скупить полрынка в Стамбуле?
– Нет, я хотел заняться торговлей дамскими дорогими шубами. Продажа одной шубы – это два месяца спокойной, обеспеченной жизни и работы тех, кто сидел на мелочах, типа маек, сорочек, брюк, обуви. А на шубы нужны хорошие деньги. Тогда у нас никто не торговал ими, я решил первым занять эту нишу. И прогорел. Просил кредитора дать время встать на ноги, а потом рассчитаться, он ни в какую. Как-то вечером позвонил и сказал, что перепродал мой долг. Я не понял, как это, перепродал. Он не ответил. Ответили другие, трое молодых крепких парней в кожанках, объяснивших, что теперь я должен деньги им. Но не двадцать тысяч долларов, а тридцать. Я сказал, у меня нет денег… Извините. – Тихонов трясущимися руками достал пачку папирос, закурил, жадно глотая дым, и продолжил: – На первый раз меня побили не сильно, для острастки, намекнув, что квартира существенно сократит долг. А жена всегда была против моей предпринимательской деятельности. Она словно чувствовала, что я попаду впросак. Так и вышло. Стоило мне заикнуться о долге и необходимости продать квартиру, она тут же собрала вещи и с дочками уехала к родителям в Красноярск. Я остался один на один с проблемой.
– Правильно сделала, что уехала.
– Что? – удивился Тихонов. – Правильно, что бросила меня в беде?
– Вам она ничем не помогла бы, а ее и дочерей бандиты могли использовать, как рычаг давления на вас.
– Каким образом?
– А вы не догадываетесь?
– Кажется, догадываюсь. Но что сейчас об этом… Извините, я не утомил вас?
– Нет. У меня еще есть время.
– Я быстро. Знаете, редко встретишь человека, который готов выслушать тебя. Кому нужен какой-то вонючий бомж?
– Не надо заниматься самобичеванием.
– Да, извините. В общем, оставшись один, я подписал все документы, которые быстро подготовили бандиты, и лишился квартиры. Но оставались еще десять тысяч долларов долга. Это они так посчитали. И я, ведущий конструктор, вынужден был бросить работу и пойти в рабы.
– В смысле, в рабы?
– В прямом смысле. Меня заставили работать на стройке. Бесплатно, подсобником. Хорошо, что хоть кормили. Ночевали в бараке для таких же рабов. И так продолжалось пять лет. Целых пять долгих, как вечность, лет. И ни разу супруга даже не поинтересовалась, как я, что со мной, не нужна ли помощь. Я, наверное, так и умер бы на этой стройке, если бы милиция не прищучила бандитов. Их всех арестовали в один день. Я оказался на свободе, но что было делать, куда идти? В моей квартире жила другая семья, бюро развалилось, в кармане только паспорт, и ни копейки денег. Помню, бродил по городу, как-то оказался на вокзале, была поздняя осень. Там познакомился с такими же бездомными, приняли в свою, как это называется, семью. Вот так я стал бомжом. Не поверите, поесть не каждый день получается. Вот сегодня день неудачный, сдал только шесть бутылок. А что на эти деньги купишь? Хлеба и папирос? Две уже позже нашел, завтра сдам. Вы не могли бы дать мне рублей сто? Поверьте, очень надо. И даже не для себя, для тех, кто хозяйничает в сквере, за право находиться здесь. Каждый день я должен платить им по сто рублей.
– Новые бандиты? – спросил Одинцов.
– Эти еще хуже, молодые волчата, безжалостные и жестокие. Им в школах бы учиться, а они здесь обитают. Непонятно, почему родители позволяют им сутки проводить вне дома?
Одинцов достал из кармана пятьсот рублей, отдал бомжу:
– Держите, Виктор Семенович, но так жить нельзя.
– Спасибо большое. Я сразу, как увидел вас, понял, что вы добрый человек. А насчет жизни? Знаю, что так жить нельзя, только жизни этой осталось совсем мало.
– Почему?
– Я неизлечимо болен. Это точно, я проверялся. Встретил случайно знакомого врача, он сейчас руководит клиникой. Мы в свое время, как говорится, семьями дружили. Он обследовал меня и выявил… Впрочем, какая разница, что он выявил. Главное то, что мне осталось жить от силы полгода. Но, думаю, зиму не переживу.
– А что, ваш доктор помочь не может? Или и ему надо платить?
– Нет. Он бы помог, только уже поздно. Мне ничего и никто не поможет. Да это и к лучшему. Нет сил больше жить так. Но ладно, я уже, наверное, надоел вам, благодарю за деньги, пойду. – Бомж поднялся.
– Подождите, – остановил его Одинцов. – Я живу один, может, пойдем ко мне? Помоетесь, поужинаете, выспитесь.
– Нет, нет, что вы! Я не смогу находиться у вас.
– Но почему?
– Вам этого не понять. Извините.
Бомж торопливо пошел в сторону заднего входа и вскоре скрылся из виду. Павел вздохнул. А он думал, ему плохо. По сравнению с этим бомжом у него счастливая жизнь. Вот только что-то этого счастья не заметно. Выкурив сигарету, он поднялся и направился к центральному входу. Вроде беседовал с бездомным недолго, а оказалось, прошло два часа. Время, – он посмотрел на часы, – 21.10. По листьям деревьев ударили первые капли дождя. Метрах в двадцати от выхода Павел услышал в кустах голоса молодых парней, пацанов еще, лет по четырнадцать-пятнадцать, и одному из них приходилось плохо.
