На свидание к Яне Вадим пришел, как и обещал, ровно в шестнадцать ноль-ноль, не опоздав ни на минуту. С полного согласия командира группы последние дни все свое свободное время Бубликов проводил с полюбившейся ему девушкой. Они не скрывали, да и изначально не собирались ни от кого скрывать свои отношения. Будь у Вадима возможность пойти в загс, он бы, не задумываясь, предложил ей сделать это. Но загса здесь не было, а до консула, или кто там еще имел право заключать браки, было далеко. Но едва ли Вадиму приходилось жалеть об этом – они с Яной любили друг друга и были счастливы.

– Мы на задачу уходим, – явившись пред ней, почти сразу сообщил он.

– Знаю. – Девушка прикусила губу, приподнялась на цыпочки, заглядывая ему в глаза. – Когда же все это закончится? Когда закончится эта война? – В ее бесконечно глубоких глазах растекалась грусть.

Она ждала ответа, а он молчал, не зная, что сказать, и вместо ответа притянул девушку к себе и заключил в объятия…

Несколько часов, проведенных с Яной, промелькнули для Вадима одной минутой. Время, выделенное ему на свидание, подходило к концу. Все слова, казалось, были сказаны, губы болели от крепких поцелуев, но они все никак не могли расстаться. На душе Вадима стояла тоска, а в сердце расползалась невыносимая боль, происходившая от осознания предстоящего ухода. Хотелось сознаться в задуманном, хотелось сказать правду, и вместе с тем он не имел права так поступить. Прибавить к своей боли еще и чужую? Пусть лучше Яна остается в неведении.

– Я так боюсь за тебя! – словно предугадывая будущее, обреченно произнесла она. – Я боюсь, что ты не вернешься. Но ты ведь вернешься? Обещай, что ты вернешься? – Она заглядывала ему в глаза, но не находила в них ответа. – Я так боюсь за тебя! – снова повторила она, на это раз голос звучал еще тише и неувереннее.

– Я хочу вернуться. – Соврать ей Вадим не смог, а сказать правду не имел права. И от этого становилось еще горше.

Уже уходя, он оглянулся. Яна, не стесняясь, плакала, смахивая текущие по лицу слезы своей маленькой ладошкой. Махнув на прощание рукой, Вадим круто развернулся и буквально бегом выскочил из палатки. Сердце бешено колотилось.

«Может, у нас будет ребенок, сын?! – подумал он, и следующая мысль скрутила его сознание непередаваемой горечью. – Но он вырастет без меня. – Горячий ветер, дунувший в лицо, казалось бы, выжал из горла всю остававшуюся в нем влагу. – Надеюсь, тот другой станет ему хорошим отцом. – Вадим с огромным трудом сглотнул стоявший в горле комок. – А я воспитаю его сына как своего», – твердо решил он и зашагал дальше в полной уверенности в том, что тот, второй – его двойник, его копия, – поступит точно так же.

Прежде чем выйти на строевой смотр, моя группа собралась на крайний инструктаж:

– Берем только то, что было тогда. Ничего лишнего! – в очередной раз строго-настрого наказал я. – Все должно быть в точности один в один. Мы не знаем, как эта чертова вороночная система устроена, но мне отчетливо дали понять, точнее, четко сказали: ничего из этого мира с собой брать нельзя! Ни-че-го! Всем ясно?

Тяжело вздохнув, Каруселько вынул из кармана и положил в оставляемый в палатке рюкзак пачку пятитысячных – накануне полученную от командования премию.

– Идиот! – не выдержал я. – Зачем ты их в карман засунул? Рюкзак к тебе и так попадет. Все, что в нем лежит, твоим и останется. Вам всем понятно? Ваши вещи – это ваши вещи! Я уверен, дома вас ждут точно такие же ништяки!

– Так надежнее, – несколько растерянно пробормотал Рустам, потом добавил: – и так бы в два раза больше было.

– Ну, ты и даешь! – воскликнул Чебуреков. – Товарищи, вы понимаете: этот хмырь хотел обжулить своего же двойника!

Послышался смех, но не слишком веселый.

– Товарищ старший лейтенант, – спохватился Синюшников, – но полученные нами на складе патроны, они же из этого мира, как же так?

– Хороший вопрос, могли бы и раньше задать. – Я посвящал их в разговор с незнакомцем не полностью, и этот аспект опустил. – Но я проверял: все патроны на здешних складах одних партий с нашими, совпадает все, и по винтовкам, и по пулеметам. В точности все совпадает. Пришелец в моем сне говорил об этом и не соврал. Понятно?

– Понял, не дурак, дурак бы не понял, – отозвался радист, и мы продолжили обсуждать предстоящее событие. А чуть в стороне ото всех сидел притихший, предававшийся горю Бубликов. Все понимали его тоску и предпочитали лишний раз не трогать.

«Такая малость…» – Бубликов задумчиво вертел в руках фотографию, в последнюю встречу подаренную ему Яной. На фото она улыбалась. И от этого становилось только хуже. Он никогда больше не увидит ее улыбку. Яна оставалась здесь, а он… Он покидал ее. Навсегда. И что с того, что там, дома, его должна была ждать такая же девушка? Такая же, но уже не она. Не она. Клон. Милый, хороший, точно такой же, но клон. Другая… Тяжело вздохнув, Вадим положил фотографию на колено, затем опять взял в руку, вновь положил, взял и так много-много раз подряд. «Фотография – такая малость…»

Что у меня имелось для выполнения задания? Координаты объекта, численность личного состава и примерное нахождение постов охраны. После надлежащей доразведки вполне достаточно для успешного выполнения задания.

Вооружились мы (даже без учета «дополнительно» полученного вооружения) очень и очень плотно. Я рассчитывал не только поразить вражеские зенитно-ракетные комплексы, но и сразу, благодаря внезапности, разделаться с большей частью охраны, тем самым предотвращая возможное преследование. Так что «РПГ» и «РШГ» были у всех, кроме старшего радиста и пулеметчиков, а у некоторых, кто поздоровее, даже по два. На спине только маленькие рюкзачки под воду, все не помещающиеся в разгрузочный жилет боеприпасы в мародерниках. Разгрузки забиты магазинами, как обычно. Ручные гранаты – по две «Ф-1», и по две «РГД-5». Я решил, что этого хватит. Из продуктов – шоколад, орехи. Воды по три полуторалитровых бутылки. Идти предстояло хоть ранним утром, но в день. Потом еще неизвестно сколько красться к объекту, выискивая место для наблюдения. И все это на солнцепеке, да пусть даже и в тени, но при сорока, а то и пятидесятиградусной жаре! Пить будешь как лошадь. Все это мы приготовили и легли спать. Но мне не спалось. Я лежал, ворочался с боку на бок и думал, рассуждал: «Послезавтра домой, послезавтра мы дома. МЫ. Мы – это хорошо, вот только вопрос: все ли мы будем к этому моменту живы? Нам ведь не только предстояло просайгачить по тылам противника тридцать верст, но и вступить с ним в непосредственный контакт. Как хорошо звучит: «Непосредственный контакт!» О как! А на деле это означало, что нам предстоит ввязаться в ближний бой, где счастливый итог – уравнение со многими неизвестными. Лотерея: повезет – не повезет. Общеизвестно, что на глобальной войне группа спецназа по большей части шприц одноразовый. Сделал противнику смертельную инъекцию, и в мусорные отходы. Редко кому удастся до второго применения дожить. А чем здесь не большая война? Разве что сплошная линия фронта не всегда есть. А так, если в чем-то просчет окажется, так там и останешься. Всей группой. А ведь послезавтра домой. Но перед тем бой. На душе тоскливо, тоскливо. Интересно, как себя чувствовали наши деды, когда вот она – руку протяни – Победа, а впереди еще один, последний и решительный? Умирать за секунду до заветной цели обидно. Как тот старик. Но они: и старик, и наши деды – в земле похоронены. Нет, не так, на своей Земле похоронены. Как сказал старик: «Мать Земля знает…» Вот: «Мать Земля знает!» А я где, случись такое, лежать буду? Даже пальцем с нашей Земли направление не показать, потому как нет такого направления, воронка только».

Из тисков рассуждений меня вывел чей-то глухой, прозвучавший над самым ухом, голос.

– Товарищ старший лейтенант.

Я открыл глаза и увидел склонившегося надо мной Прокофьева.