Она берет детей на руки, выносит из комнаты. Немыслимо оставить их здесь даже на секунду.
В углу – большой белый ящик. Малин отпускает детей, и те кричат. Она падает на колени, подползает к ящику и открывает его.
Пятьдесят пять.
Пятьдесят четыре.
Провода и прозрачные металлические трубки. Цифровой часовой механизм с цифрами, динамик, из которого несется звонок… Дети замирают за спиной у Малин.
Взрывчатка.
Килограммов десять. Капсюль.
Пятьдесят.
Никакой кнопки выключения.
За какой провод потянуть? За черный или за белый?
Или за красный?
Или за зеленый?
Пот струится по лбу
Сорок пять.
«Все полетит к чертям, если я прикоснусь к бомбе. Она взорвется. Проклятый звонок!»
Сорок.
Малин поворачивается, хватает детей под мышки и несется прочь из подземелья, из комнаты в комнату, по коридору, наверх, наружу, на нижнюю террасу, считая про себя, хотя звонка за спиной уже не слышно.
Тридцать пять.
Тридцать четыре.
Она уже на второй террасе. Зак видит ее. Он весь в крови, но он улыбается; дети кричат, и она пытается успокоить их, не переставая бежать. Зак один, где же Леопольд Куртзон? Малин видит, как Зак указывает через перила, произносит: «Он покачнулся и упал, когда я помогал ему встать», – и Малин понимает, что произошло; она слышит, как шипят и рычат вараны, разрывая на куски тело Леопольда Куртзона.
Двадцать два.
– Там бомба! – кричит она и отдает Заку девочку, Елену, зная, что он сможет нести ее, несмотря на рану, – видит это по его глазам. – Она вот-вот взорвется, прочь отсюда!
Зак кричит:
– Поэтому он и улыбался, этот гад!
Он бежит за ней, держа девочку на руках, они взбегают по лестнице и кидаются к выходу.
Десять.
Девять.
Через дверь наружу, в сад. Вараны их не преследуют, они заняты другими делами.
Восемь.
Семь.
Насколько мощная бомба?
Как далеко мы должны отбежать, чтобы не превратиться в пепел?
Шесть.
Пять.
Четыре.
Они уже в пятидесяти метрах от дома, несутся по мокрой от росы траве, устремляясь к морю, выбегают на мост. Неужели весь мир сейчас остановится?
Три.
Два.
Малин и Зак останавливаются, переводя дух, обнимают детей.
Один.
Может, надо было еще дальше?
Ноль.
Глава 61
Грохот.
Остров словно вибрирует позади них, весь дом сотрясается, мост прогибается – только бы выдержал.
Воздух становится плотным, и все тело Малин будто затягивает в агрессивный вакуум.
Они стоят посреди моста, прижав к себе детей, пытаясь устоять в вертикальном положении, оборачиваются, видят, как дрожит особняк братьев, как изгибается причудливой формы крыша, как невидимая сила рвет на части деревья и кусты, а мост под ними вибрирует еще сильнее.
Затем крыша дома исчезает, ее прижимает к ночному небу.
Огромное облако темно-серого дыма приближается к ним с острова, и весь мир исчезает за пеленой пепла, дыма и пыли.
Малин опускается на колени, ощущая протест деревянных досок моста, одной рукой закрывает рот мальчику, помогая ему дышать правильно, видит, что Зак делает то же самое – и они вместе с девочкой исчезают в дыму.
Ты сейчас умрешь, Зак?
Маленькие зеленые ядовитые струйки мелькают среди дымовой завесы.
Где Зак? Пропал. Девочка у него на руках…
Но тут дым понемногу рассеивается.
Малин видит Зака и девочку. Они тяжело дышат, грудь вздымается и опускается.
Мальчик у нее на руках хватает ртом воздух.
Они окружены ядовитым дымом.
Но он не мешает детям дышать.
Эпилог
Хельсингланд, июнь
Мама здесь.
И папа.
Мы снова вместе, как одна семья.
Боли больше нет, Малин. Никаких желаний.
Только одно вечное «сейчас», в котором мы все вместе.
Кто наш настоящий отец, Малин? Наш биологический отец?
Его здесь нет, хотя он должен был бы быть. Но кто он? Тень, дерево в лесу, насилующее молодую женщину?
Наша настоящая мама осталась в своем доме в подземелье. Ее отец и братья – еще глубже, в тех кругах, о которых невозможно говорить.
В камере следственной тюрьмы возле парка Крунубергспаркен Йоксо Мирович играет со своими детьми. Ему разрешают видеться с ними, и они будут окружены любовью в семье своей тети, которая согласилась взять их к себе. У нее они и будут расти все те долгие годы, пока их отец будет сидеть в тюрьме.
Мы видим, как они играют, смеются и радуются, они полны жизни, и его мы тоже понимаем. Их маму мы видим отсюда, она не рядом с ними, но в том же космосе, что и мы.
Один раз к нам заходила твоя мама, Малин, и спрашивала, как у тебя дела. Ведь у тебя все хорошо, не так ли? Теперь-то ты наконец счастлива?
Твоя мама не хотела, или не могла, или не решилась приблизиться к тебе или еще к кому-то из вас.
А теперь мы исчезаем, Малин Форс.
Нам пора. Мы будем играть, как будто мы люди, которые заняты тем, чем обычно заняты люди.
Мы видим тебя в последний раз, Малин.
Спасибо тебе за все.
А теперь ты приближаешься к кровати.
И в этой кровати лежит твой брат.
* * *
Малин держит Туве за руку.
Комната, в которой они находятся, обставлена как комната мальчика-подростка.
Письменный стол, книжная полка с безделушками и несколько видеокассет. «Мультфильмы», – отмечает Малин. Медвежонок из кристалла Сваровски, на стенах – афиши какой-то рок-группы восьмидесятых и финской группы «Лорди».
Через открытое окно в комнату врывается летний ветер. Снаружи солнце льет свой свет на сад, в котором микроскопические яблоки все больше принимают форму настоящих плодов на ветвях дерева.
Интернат «Норргорден».
Старинный особняк, красиво расположенный на краю деревни Шёплуген в лесах Хельсингланда.
Бритта Экхольм привела их в эту комнату. Она обрадовалась их приезду, сказала:
– У него сейчас тихий час. Но он наверняка будет рад вас видеть, когда проснется.
Малин хотела задать ей так много вопросов.
«Чего мне ожидать?»
«Какой он?»
Но она ни о чем не спросила.
Вместо этого они с Туве зашли в комнату, и, почувствовав ее сомнения, дочь взяла ее за руку и потянула за собой.
В одном углу комнаты, у окна, распахнутого в летний сад, стоит больничная койка. В ней спит худенький мужчина, а рядом стоит инвалидное кресло.
Они подходят к спящему.
Он спокойно дышит, и Малин видит сбоку лицо своего брата. Подбородок у него слабый, а нос выступает между скулами, и Малин думает: «Что я сейчас должна испытывать?» – но потом кладет руку на щеку брата, нежно гладит, и его тепло становится ее собственным, и она знает, что наконец-то прибыла в какое-то место, о котором так долго мечтала.
«У тебя мои скулы, – думает она, – мои тонкие волосы, мой решительный нос. Красивой формы лоб, как у Туве. Ты – это я», – думает она и снова гладит его по щеке.
Вернувшись домой из Стокгольма, она встретилась с Петером Хамсе.
Они пошли поужинать в ресторан «Афродита», говорили друг с другом, словно были давно знакомы, а потом он проводил ее до дому и остался у нее – и все вышло так, как она мечтала.
Он был полностью сосредоточен на ней, и потом она попросила его остаться. Так он и сделал, и они проговорили всю ночь, а утром он дождался, пока Туве вернется от Янне, чтобы как можно скорее познакомиться с ней.
Теперь он ночует у нее почти каждую ночь.
Малин видела и Янне, и Даниэля Хёгфельдта с их новыми женщинами, и она благославляет их выбор, их любовь.
У Туве сейчас каникулы. В августе она уедет в Лундсберг.
«Как я это переживу? – много раз спрашивала себя Малин. – Но придется. Что делать. Буду прятаться в объятиях Петера, когда тревога будет грызть меня изнутри».
