Малин остается одна перед двумя мужчинами из СЭПО. Они разглядывают ее, как проститутку в амстердамском квартале красных фонарей.

– Но ведь я могу посмотреть видеозапись? Здесь и сейчас?

Стигман качает головой.

– Мне очень жаль, но она в Стокгольме, у меня здесь нет копии, но если б даже она у меня была, я не смог бы вам ее показать.

– Чертова свинья, – выпаливает Малин, не в силах более сдерживаться. – Ты не даешь мне вести расследование! Ты хочешь прочесть об этом завтра в «Афтонбладет»? Или увидеть в новостях? Как СЭПО тормозит ход следствия?

– Делай что хочешь, – отвечает Стигман. – Но мне казалось, что ты умнее. Не очень-то хорошо выглядит, когда силовые структуры начинают выносить в СМИ свои разногласия. Но, возможно, тебе нет дела до своей карьеры?

Угроза – и угроза в ответ.

Бессмысленное хождение по кругу.

– Я знаю, кто ты, – произносит Малин. – И я тебе это еще припомню.

Стигман снова ухмыляется ей.

– Не стоит казнить гонца, – отвечает он, и Малин вдруг понимает, что он прав. Решение по поводу видеозаписи принял не сам Стигман – оно принято кем-то другим, кто считает себя повыше других.

Когда Малин выходит из зала, Брантевик кричит ей вслед:

– Послушайте, девушка! Оставьте эти дела большим парням. Пойдите выпейте кофе. На улице такая отличная погода.

Так они и поступают. Спускаются к Гюлленторгет, заходят в кафе и выпивают по двойному эспрессо. Крепкий кофе очень вкусный, вокруг затишье, а на веранде кафе они вообще одни. Никаких мам с колясками. Никаких безработных. Никаких студентов.

Отсутствие людей делает пустые витрины магазинов на площади еще более выразительными – зияющие окна, за которыми скрываются чьи-то личные трагедии, складывающиеся в рассказ о сегодняшнем дне, о несбывшихся надеждах и лопнувших мечтах, которые для многих стали результатом экономического кризиса.

Немногочисленные люди, идущие мимо, таращатся на них.

Смотрят с подозрением.

Поспешные движения, словно они стремятся как можно скорее пройти открытое пространство. У входа в новую торговую галерею сидит пожилой мужчина и просит милостыню. Славянская внешность. «Я голоден», – написано на его табличке. Он наверняка как-то связан с группировками попрошаек с Балкан. Или и вправду нуждается? «Строго говоря, он не должен тут сидеть, но у нас есть дела поважнее», – думает Малин.

– Какой день! – восклицает Зак. – Жаль только, что люди не решаются выйти на улицу.

– Ничего странного.

– Только ты какая-то странная.

– Заткнись, козел!

– Козел? Что ты имеешь в виду?

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.

Зак, что-то бормоча себе под нос, потягивает кофе.

Через некоторое время подходит официантка, чтобы забрать их чашки.

– Народу мало, – говорит Зак.

– Никто не решается пойти в центр, – отвечает девушка. – Народ напуган до смерти. Единственное, что все обсуждают, – когда будет новый взрыв.

– А ты? – спрашивает Малин. – Ты не боишься?

– Честно говоря, не боюсь. Мне кажется, опасности нет. Но я бы лично трижды открутила голову тому, которого показали на видео – того, что подложил бомбу возле банка.

Малин вздрагивает от ее слов. Открутить голову…

Официантка всего на пару лет старше Туве, симпатичная, но с некрасивым шрамом на подбородке. Чувствуется, что это крутая девушка, которая хорошо знает, чего хочет.

Она останавливается и замирает у их столика, держа в руках поднос.

– И даже если б я боялась – я не позволю каким-то грязным террористам управлять моей жизнью; ведь тогда получается, что они добились, чего хотели, не так ли?

От кофе по телу разливается упругая волна энергии, когда они идут обратно к машине, припаркованной у «Гамлета».

«Когда на Большой площади назначена минута памяти? В обеденный перерыв? – думает Малин. – Похоже, это уже скоро. Может быть, нам пойти туда, посмотреть, кто придет, много ли народу соберется…»

Зак прерывает ход ее мыслей.

– Эспрессо крепкий попался, – говорит он, и Малин кивает, ощущая, как в кармане пиджака начинает звонить телефон.

– Свен, толку ноль, – говорит она, сняв трубку. – Они отказались дать нам видео.

– Я предпринял формальные шаги, – отвечает Свен. – Послал запрос главному начальнику СЭПО. Может быть, нам все же удастся заполучить эту запись.

– Еще что-нибудь?

– Да, – говорит Свен. – Только что звонили из университетской больницы. Врач Ханны Вигерё. Он говорит, что она очнулась и что у нас есть небольшая возможность побеседовать с нею, очень кратко и с осторожностью.

– Мы будем там минут через пять, максимум десять, – говорит Малин.

– Спросите Петера Хамсе, – добавляет Свен.

«Задавака-доктор, – думает Малин. – У нас сегодня просто парад задавак».

Она ощущает, как адреналин в крови смешивается с кофеином, от чего возникает чувство кайфа – как в тот единственный раз, когда она попробовала кокаин, на той дикой вечеринке в годы учебы в полицейской академии в Стокгольме.

Сейчас она придет, мама, чтобы поговорить с тобой.

А на Большой площади, где взорвалась бомба, собираются люди.

Очень много людей.

Они держатся за руки, ощущают теплое весеннее солнце на щеках, вдыхают свежий ветер. Многие из них плачут. Мама, скажи, они плачут из-за нас, ведь правда? Или все же немножко из-за самих себя?

Ты что-то должна сказать Малин, мама; вопрос только в том, найдешь ли ты эти слова, сможешь ли понять, что она обязательно должна услышать.

Мы надеемся, но более всего мы хотели бы, чтобы ты пришла к нам сюда – и скоро так и будет, правда?

Зло движется, как безногая ящерица.

Его черные языки лижут воздух.

Нечто ужасное пришло в движение и приближается к тебе, мама, а ты не можешь убежать.

А мы не хотим тебя спасать, потому что хотим, чтобы ты была тут, с нами, и тогда, возможно, папа появится тоже.

Но все же, мама…

Скажи ей все, что ты знаешь. Постарайся собрать воедино образ, воспоминание и мысль, пошевели языком, скажи слова, которые вновь сделают нас семьей.

Теперь ты дышишь самостоятельно. Зонд из твоего носа убрали, в твоей палате вибрирует свет, но не тот прекрасный весенний свет, который царит снаружи, а унылый и серый.

Держись от них подальше, мама, не приближайся к ним.

Приходи скорее к нам.

Приходи к нам, мы любим тебя, и вместе мы спасем тех детей.

«Я дышу.

Я знаю это.

Воздух заполняет мои легкие, и я вижу металлическую конструкцию под потолком. Но тела у меня нет, где мое тело, вас ли я вижу, дети, здесь ли вы, мои девочки? И что такое случилось, что за странный белый свет появился и заставил померкнуть солнце?

У меня, должно быть, есть глаза.

Но есть ли у меня руки, ноги? И имеет ли это значение? Потому что зачем мне ноги и руки, если я больше не могу прикасаться к вам, обнимать и ласкать вас, возиться с вами, мои девочки? Потому что я знаю, что вас нет, хотя вы рядом, и я знаю, что не хочу жить без вас.

Я слышу, как вы зовете меня во сне, который, я знаю, совсем не сон. Я хочу быть с вами, но я не могу.

Я в больнице, не так ли? Это больничная палата, и я больна. Но в каком смысле я больна? Я не испытываю физической боли. Наверное, я должна этому радоваться.

Расскажи, говорите вы. Веди ее вперед. Но что я должна рассказать?

Я пытаюсь что-то сказать. Но язык не желает слушаться.

Хотя нет, он поворачивается. Но он говорит не те слова, которые надо сказать, не так ли?»

Врач.

Он стоит перед Малин.

Но что он говорит?

До чего же он красивый…

Зак стоит рядом с ней в больничном коридоре рядом с одноместной палатой Ханны Вигерё.