находится всего лишь в двух сетевых шагах (через Куайна) от всех

членов Венского кружка, является также «сетевым внуком»

М. Вебера (через Парсонса) и Дж. Мида (через Блумера), прямым

учеником Р. Бендикса, Г. Гарфинкеля и И. Гофмана, причем это

далеко не все связи, а лишь указание на выгодную центральную

позицию в пересечении различных сетей. В творчестве Коллинза все

соответствующие ингредиенты представлены, причем не как

эклектическая смесь, а как единое стройное здание микро-, мезо- и

макросоциальных теорий.

Оставим в стороне сотни статей Коллинза и перечислим лишь его

основные книги и учебники: «Социология конфликта: по

направлению к объяснительной науке» (1975), «Общество дипломов:

историческая социология образования и стратификации» (1979),

«Социология с середины века» (1981), «Веберианская социологическая

теория» (1986), «Теоретическая  социология»  (1987), «Социологический инсайт» (1992). Наконец, завершив свой 25-летний

труд, Коллинз издает в 1998 г. свой монументальный труд

«Социология философий: глобальная теория интеллектуального

изменения», а уже через два года заканчивает новую книгу

«Макроистория: эссе по социологии длительных исторических

291

процессов» (2000)80. К научным книгам Коллинза нужно прибавить и

его детективный холмсианский роман (изданный от имени, как и

подобает, д-ра Дж. Ватсона) «Случай с кольцом философов» (1978),

где Шерлок Холмс встречается с Бертраном Расселом и другими

философами по поводу очередного спасения Западной цивилизации.

Для российского читателя нельзя не отметить такой пункт

в творческой биографии социолога, как теоретическое предсказание

распада «Советской империи» (т. е. Варшавского блока с

доминирующим СССР — всей территории, которая контролировалась

советскими войсками). Это предсказание, выведенное из общей

геополитической теории, было сделано и доложено в ведущих

американских университетах в 1980 г. и опубликовано в книге «Веберианская

социологическая теория» (1986).

Кардинальным отличием его от многих других предсказаний (Льва

Троцкого, Элен д’Анкосс, Андрея Амальрика и др.) является

корректная схема дедуктивного вывода из общей теории (полученной

из анализа совсем иных случаев — не России!) и начальных условий

для Варшавского блока и СССР в 1980-м г. В статье 1995 г. Коллинз

сделал основательный методологический анализ успеха и

ограничений своей работы; с переводом этой статьи можно

ознакомиться в первом выпуске альманаха «Время  мира» (Новосибирск, 2000)81.

* * *

Обратимся теперь к самой книге. Один из американских

рецензентов остроумно заметил, что книга Коллинза по отношению к

самому содержанию мировой философии напоминает грандиозный

труд по истории оперного искусства, имеющий лишь один недостаток,

автор этого труда — глухой. Действительно, те, кто попытается найти

в книге Коллинза обычный для истории философии пересказ и

детальный анализ идей прошлого, будут жестоко обмануты. Это

совсем не тот жанр.

Коллинз не является ни философом, ни историком философии;

сам он называет себя историческим социологом или

макросоциологом. Фактически он выстроил новую дисциплину,

название которой и вынес в титул книги: социология философий. Эта

дисциплина является дочерней по отношению к социологии науки.

Если последняя сосредоточена на современности и редко «нисходит»

80 Со времени публикации русского перевода «Социологии философий» (2002),

Коллинз опубликовал еще две большие книги: «Цепочки интерактивных

ритуалов» (2004) и «Насилие: микросоциологическая теория» (2009).

81 Тот же текст представлен как 2-я глава «Геополитическая основа

революции: предсказание Советского коллапса» в книге «Макроистория:

очерки социологии большой длительности» [Коллинз, 2015].

292

даже до XIX в., оставляя прошлое другой дисциплине — истории

науки, то социология философий по Коллинзу — это прежде всего

социология интеллектуального развития на протяжении большой

исторической длительности.

Главным предметом исследования являются не учения и не

философы, но сети личных связей между ними, как «вертикальные»

(учитель-ученик), так и «горизонтальные» (кружки

единомышленников, соперничающие между собой). На основе

изучения множества биографических источников Коллинз выстроил

несколько десятков «сетевых карт» — схем личных знакомств между

философами и учеными для всех рассмотренных им традиций. Этими

картами охвачено 2 670 мыслителей. Громадность эмпирического

материала не подавляет, поскольку он осмыслен в единой стройной

теоретической схеме.

Это единство социологической теории, применяемой для разных

эпох и культур, следует особенно подчеркнуть, поскольку оно

находится в прямом противоречии с до сих модным среди

отечественных ученых цивилизационным подходом, подразумевающим

уникальность, несравнимость, смысловую замкнутость каждой крупной культурной традиции (то, что Коллинз

называет «партикуляризмом»).

Автору книги удается пройти между Сциллой и Харибдой. С

одной стороны, везде с интеллектуалами происходит «одно и то же»:

идет кристаллизация групп ( фракций); мыслители и их группировки

ищут и используют организационные основы, спорят между собой,

что составляет основу интеллектуальных ритуалов с обменом

культурным капиталом и эмоциональной энергией, формулируют

интеллектуальные позиции, соперничают между собой за

пространство внимания, делятся или объединяются, заимствуют и

распространяют вовне свои идеи, комментируют классиков,

переживают периоды расцвета творчества и времена идейного застоя,

образуют соответствующие интеллектуальные сети (те самые связи

личных знакомств между мыслителями), завоевывают

долговременные интеллектуальные  репутации  при условии

непрерывности спора во многих поколениях, достигают все более

высоких уровней абстракции и рефлексии, развивая космологические,

метафизические, эпистемологические и другие последовательности.

С другой стороны, везде и во все времена это происходит по-

разному: уникальность отнюдь не игнорируется, но Коллинз

показывает, каким именно образом эти неповторимые конфигурации

складываются из принципиально общего состава «ингредиентов»

интеллектуального творчества.

293

Данный вызов нашим привычным установкам и ходам мысли

является лишь одним из множества содержащихся в книге. Почти

каждую крупную тему Коллинз начинает с «расчистки поля» —

устранения самых расхожих идейных клише, связанных с этой темой.

Это касается таких наших привычных представлений, как

«обусловленность творчества личной гениальностью автора»,

«непознаваемость истоков творчества, лежащих в глубине уникальной

и неповторимой личности», «смещение древнегреческой философии к

индивидуализму вследствие поглощенности полисов огромной

империей», «неподвижность китайской мыслительной традиции»,

«неспособность китайского стиля мышления к отвлеченным

абстракциям», «гармоничное единство индийской религиозно-

философской традиции», «вторичность и догматизм мусульманской

философии», «передаточная роль мусульманских и иудейских

философов от Греции к средневековой Европе», «догматический и