Но я молчал. Потому что комиссариат действительно берет на себя намного больше, чем было задумано изначально. Потому что он зарабатывает скорее на заказных убийствах людей, чем на охоте на тварей. Потому что если не дать им по носу, славное имя Охотника, которое даже в личной переписке всегда пишется уважительно с большой буквы, станет синонимом банального наемника без совести и жалости. Потому что комиссариат уже давно негласно руководит всей страной и может давить даже на самых влиятельных людей. Потому что...
Но она-то тут не причем! Сирена пострадает по единственной причине - ее легко поймать! Ее запрут в лаборатории, будут проводить над ней опыты, наверняка, болезненные. Она будет страдать и мучиться, а затем умрет, и от нее не останется даже следа...
Я зажмурился и подумал, что хорошо бы там действительно был единорог. Пускай бы он меня убил, искалечил, ворвался в город, но защитил ее, раз уж я сам не в состоянии отказать...
- Приехали, - прервал мои мысли Павел Григорьевич.
Машина мягко качнулась и застыла, затем с тихим шелестом распахнулась задняя пассажирская дверца.
- Ваша задача, господин С, - с улыбкой произнес заказчик, - привести сирену вон к тому фургону, - он махнул в сторону темного провала открытых ворот гаража. Я снял очки - в гараже действительно стоял просторный белый фургон наподобие тех, что используются для перевозки лошадей. - Дальше вы получаете деньги - гораздо больше, чем вам заплатили бы в комиссариате - и думаете, стоит ли вам туда возвращаться или достаточно направить заявление об уходе по почте.
Я поджал губы. Эта охота действительно станет для меня последней. Я действительно уволюсь, но и здесь не останусь. Пускай я больше ни на что не гожусь, зато у меня есть принципы, которыми я не поступлюсь.
Хоть бы там действительно был единорог!
Я спрыгнул на дорогу, закинув рюкзак себе за спину, и двинулся в направлении черной громады леса.
По небу плыли рваные косматые тучи, ледяной ветер бросал в лицо мелкую снежную крошку и неприятно холодил тело под одеждой, но мне было все равно. Пожалуй, впервые в жизни, я не ощущал физического дискомфорта. В голове стучала единственная мысль: "Спасти сирену любой ценой". И я почти бежал, не задумываясь ни о холодном ветре, ни о влажной скользкой дороге, ни о том, как громко бряцало оружие в рюкзаке за моей спиной и в патронташе на моем поясе.
Она не опасна!
Я вдруг замер как вкопанный, едва войдя под сень деревьев, и обернулся. Павел Григорьевич стоял возле машины и курил. Ветер относил дым от его трубки назад к городу, но я все равно ощущал запах его табака. Если ему так нужно поставить на место комиссариат, зачем он прислал мне ту записку?
Я сбросил рюкзак с плеч, развязал тесемки и высыпал его содержимое прямо на припорошенную снегом траву. Похлопал по карманам гражданской куртки - бумажный квадратик тихо хрустнул. Я вынул его и поднес к носу. Записка пахла канцелярским клеем, кремом для рук, гелем для волос и мужским одеколоном. Я напряг память.
Обостренное обоняние это хорошее подспорье на охоте, когда выслеживаешь тварь, но в повседневной жизни это сущее проклятие. Потому что запахов вокруг не сотни, не тысячи, а миллионы! Каждый человек пахнет массой вещей - косметика, парфюмерия, стиральные порошки, кремы для обуви и множество других средств по уходу за всем на свете имеют свой запах. Как правило, химический и довольно резкий. Они смешиваются в невообразимый коктейль с собственными запахами человеческого тела. И этот "коктейль" неукротимым потоком льется мне в нос. Не только мне, конечно, а всем "счастливым" обладателям чуткого обоняния.
Поэтому одно из первых умений, которым учат при поступлении в комиссариат, это навык "отключать" обоняние там, где оно не очень-то и нужно. То есть попросту игнорировать большую часть запахов.
Поэтому сейчас я тщетно напрягал память, силясь вспомнить, кто же из обитателей гостиницы мог так пахнуть. И по всему выходило, что это мог быть только коротышка-метрдотель.
Я нахмурился, спрятал записку обратно в карман гражданской куртки и снова упаковал все свои вещи в рюкзак. Зачем коротышке передавать мне такую записку? Зачем ему идти против своего хозяина? Это не имеет смысла. Хотя...
Снег под ногами был влажным, а оттого сминался практически бесшумно. Ветер, бушевавший в городе, утих. Вокруг стояла оглушительная тишина. Точнее, торжественная тишина, будто лес набрал в грудь воздуха и ждал только условного сигнала.
И через каких-то сто метров от того места, где я вошел в лес, послышалась музыка. Точнее, я не знаю, когда зазвучала музыка. Вполне вероятно, что я слышал ее с того самого момента, когда выпрыгнул на дорогу, а может, лишь когда ступил под деревья. Но возможно, что она зазвучала буквально только что. В принципе, это было неважно, потому что музыка означала одно - сирена близко.
Я ускорил шаг, побежал, выскочил на поляну и замер, уронив рюкзак на землю.
Это была сцена из моего утреннего сна. Сирена сидела на задних кошачьих ногах, длинный хвост свивался кольцами вокруг нее, передние лапы-руки были сложены на груди, так похожей на грудь человеческой женщины, а небесно-синие глаза смотрели спокойно и по-матерински тепло. Ее почти безволосый живот был округлым с сильно выпирающим пупком.
У нее будет детеныш!
На трясущихся ногах я приблизился к ней и упал на колени.
- Прости меня, - по моим щекам потекли слезы.
Она вдруг опустилась на передние лапы, ее хвост со звонким свистом распрямился, а налитые груди качнулись на расстоянии моей вытянутой руки. А затем необычайно мягкие пальцы коснулись моей щеки в маске, а лошадиный рот как будто растянулся в улыбке.
- Я же говорил, что она не опасна, - раздался за моей спиной голос метрдотеля, но говорил он сейчас совсем не так, как в отеле.
Я повернулся к нему. Он стоял в десяти шагах правее меня, обнимая ствол березки, и по его щекам тоже текли слезы.
- Я не могу заставить Павла Григорьевича отказаться от этой затеи, - почти шепотом говорил коротышка, - но подумал, что вы... если бы вы отказались, он...
- Он бы вызвал кого-то другого, - мрачно закончил я. - А этот другой убил бы и ее, и детеныша, и сказал бы, что в лесу был еще и единорог...
- Но вы же этого не сделаете? - в голосе метрдотеля зазвенела мольба.
- Не сделаю, - я мотнул головой и снова посмотрел на сирену.
Она чуть склонила голову набок, будто понимая, о чем мы говорили.
- Ты ведь здесь не одна? - спросил я.
Сирена кивнула.
- Вас здесь много?
Она снова кивнула.
- Вы смогли выжить, потому что держитесь все вместе, да?
Ее губы снова как будто растянулись в улыбке.
- И нам бы поучиться у вас, - я тоже улыбнулся и сорвал с лица маску.
Сирена дернулась, собираясь убежать, но потом вдруг кинулась ко мне, обняла мои плечи и прижала к себе. Мне оставалось лишь ответить на ее объятия. А в голове забилась мысль - они такие же, как мы! Они не дикие звери, не твари, они люди! Возможно, мутанты, возможно, результат каких-то экспериментов, но люди. Такие же как я или этот коротышка. Они смогли загнать нас в норы благодаря тому, что они вместе - защищают и спасают друг друга. А мы разбились по одному, ценим свои индивидуальности и свой комфорт. Мы ссоримся и ругаемся, убиваем друг друга, а они нет.
И от этой простой истины мне стало одновременно легко и гадко. Я понял, что возвращаться туда я не хочу. Не хочу работать в комиссариате, не хочу выполнять поручения этого Павла Григорьевича. Хочу остаться здесь, с ними. И пускай меня разорвет на части единорог, испепелит стая огненных крыс, отравит ядом мраморный паук - мне все равно. Я хочу остаться с ними.
- Я хочу к вам, - прошептал я в самое ухо сирены.
Она отшатнулась от меня, кивнула и протянула руку. Я улыбнулся, стянул перчатки и взял ее под локоть. Сирена фыркнула, повела ушами и свободной рукой указала на мой рюкзак. Я кивнул опрометью бросился к нему, схватил и тут заметил взгляд коротышки.
