— Мои слова прозвучат неубедительно. Нужно, чтобы я все показал. Иначе ты можешь подумать, что у нас не все дома. Пришли за нами как только сможешь.

И опять отключился.

Только через пять дней вертолет прибыл в квадрат 612. Люди Грея провели эти пять дней в возбуждении и нарастающей радости. Как только прошел первый шок, они приняли и руины, и передатчик. Таинственность и неправдоподобность открытия возбуждали их как детей, которые входят в лес, уверенные, что там на самом деле живут феи. Они делали снимки и записи, Бернар составлял по ним общий план. Вырисовывалось нечто фантастическое, искореженное, непонятное, но все же это было творение рук человеческих.

Бриво присоединил к записывающему устройству нового зонда магнитофон и предложил всем прослушать запись. Они не услышали ничего, потом опять ничего и снова ничего…

— Твоя штуковина гроша ломаного не стоит, — проворчал Элуа.

Бриво ухмыльнулся:

— Все дело в том, что мы не способны слышать ультразвуки. Но они здесь, я вам это гарантирую. Чтобы их услышать необходим частотный редуктор, а у меня его нет. И на базе его тоже нет. Нужно ехать в Париж.

Нужно ехать в Париж. К такому же заключению пришел и Понталье, когда его посвятили во все случившееся. Он сначала отказывался верить, но потом все же принял всю очевидность этого открытия. Об этом нельзя было говорить по радио, принимая во внимание миллионы любознательных, которые днем и ночью подслушивают секреты и просто разговоры. Надо везти всю документацию в парижский центр. Дальнейшее определит руководитель полярных экспедиций. А пока всем рекомендовалось молчать. Как сказал Элуа, "как бы не запахло жареным".

Я все-таки сел в самолет до Сиднея. С опозданием на две недели. Но я хотел как можно скорее вернуться обратно. Я больше не был охвачен безумным желанием выпить кофе со сливками, ну абсолютно. Там, подо льдом, скрывалось что-то, гораздо более возбуждающее, чем запах маленьких бистро и окружение неумытых парижан.

Самолет взмыл, как бумажный шарик на струе воды, немного повертелся на месте в поисках нужного направления, потом взревел и устремился к северу под углом пятьдесят градусов. Несмотря на мягкие кресла на шарнирах, все равно стало как-то не по себе от такого ускорения.

Самолет уносил меня вместе с чемоданами и портфелем, в котором кроме зубной щетки и пижамы находились микрофильмы профилей, общий план Бернара, магнитная лента и письма Грея и Понталье, подтверждающие все это.

И еще, сам того не подозревая, я увозил корь, "австралийскую корь" — под таким названием она обошла весь земной шар. Фармацевтические лаборатории спешно изготовили новую вакцину и заработали на эпидемии кучу денег.

Через день я прибыл в Париж. В нашем ледяном уединении мы начисто забыли о глупых и жалких пакостях мира. А они еще более расширились и укоренились за эти три года. Чудовищная тупость обитателей материка напоминала мне двух огромных собак, сидящих на привязи друг против друга, они мечутся и рвут ненавистную цепь с единственной целью — наконец ее порвать и задушить собаку напротив без всякой на то причины. Просто потому, что это д_р_у_г_а_я собака. Или, быть может, потому, что они б_о_я_т_с_я друг друга…

Я читал австралийские газеты. Маленькие пожары, кем-то умело поддерживаемые, не только не затухали, но все больше разгорались. Их число увеличивалось. На всех границах ужесточались таможенные и полицейские барьеры. Высадившись на аэродроме в Сиднее, я не получил разрешение ни следовать дальше, ни вернуться обратно. В моем паспорте не хватало, я уже не помню какой точно, военной визы. Тридцать шесть часов ушло на хождение по разным учреждениям, чтобы наконец получить возможность вылететь в Париж. Я боялся, как бы они не сунули свой нос в микрофильмы. Интересно, что бы они тогда себе вообразили. Но никто не попросил меня открыть портфель. Я мог увезти схемы размещения атомных баз — это никого не интересовало. Нужна была виза. Таково предписание. Боже, как это глупо, и это называется цивилизованный мир.

Как только Симон вывернул содержимое своего портфеля, Рошфу, руководитель Полярных французских экспедиций, взял дело в свои руки с привычной для него энергией. Несмотря на свои почти восемьдесят лет, он каждый год две-три недели проводил на том или другом полюсе. Лицо кирпичного цвета, обрамленное короткими седыми волосами, голубые глаза и оптимистическая улыбка делали его таким фотогеничным, что журналисты не упускали случая побеседовать с ним и показать крупным планом.

В этот день он собрал всех, кого мог: все каналы телевидения, все газеты, представителей ЮНЕСКО. Он решил, что нельзя более держать открытие в секрете, и намеревался получить немедленно необходимую помощь, даже если для этого ему придется трясти ЮНЕСКО, как фокстерьер крысу.

В большом зале на седьмом этаже техники из Национального центра научных исследований заканчивали установку необходимой аппаратуры. Рошфу и Симон, стоя у огромного окна, наблюдали, как два офицера из Военной школы гарцевали на лошадях в квадратном дворике. Площадь Фонтеной была заполнена игроками в крикет, которые дули на руки и собирали свои шары. Рошфу заворчал и отвернулся. Инженер сообщил ему, что все готово.

Члены Комиссии стали собираться и занимать места вдоль стола перед аппаратами. Их было одиннадцать: двое чернокожих, двое азиатов, четверо белых и трое с цветом кожи от кофе с молоком до оливкового масла. Как только Рошфу начал говорить, все они превратились в единое целое.

Через два часа они знали все. Они задали Симону сотню вопросов, после чего Рошфу подвел итоги, указывая на маленькую точку в центре Антарктиды:

— Здесь, в квадрате 612 антарктического континента, на восемьдесят восьмой параллели под девятисотвосьмидесяти-метровым слоем льда находятся остатки чего-то, что было построено разумными существами, и оттуда идут сигналы. Вот уже девятьсот тысяч лет этот сигнал говорит: "Я здесь, я вас зову, придите…" Впервые люди смогли его услышать. Будем ли мы колебаться? Мы спасли храмы в долине Нила. Но поднимающаяся вода Ассуанской дамбы толкала нас в спину. Здесь же нет такой острой необходимости, нет срочности! Но есть то, что превыше всего остального: есть долг! Долг узнать. Долг понять. Нас зовут. И нужно идти. Это потребует огромнейших затрат. Франция не в состоянии сделать все одна. Она только присоединится к общим усилиям. Она просит другие страны принять участие в этом важнейшем исследовании.

Американский делегат потребовал разъяснений. Рошфу попросил минуту терпения и продолжал: "Вы видели сигнал в виде обыкновенной волнистой линии. А сейчас, благодаря моим друзьям из Национального центра научных исследований, которые изучили его всесторонне, я хочу, чтобы вы его услышали…"

Он подал знак инженеру, который подключил напряжение. Сначала на экране осциллографа появилась яркая линия, прямая как скрипичное "ми", и Симон передернулся от сверхтонкого звука, который одновременно стал слышен всем. Негр облизал губы розовым языком. Светловолосый парень засунул пальцы в уши и со всей силы ими крутил. Оба азиата зажмурили глаза, не в состоянии держать их открытыми. Инженер медленно повернул ручку. Звук из сверхвысокого стал просто высоким. Мускулы расслабились, челюсти разжались. Высокий звук, мяукая, опускался, и свист превратился в трель. Люди начали кашлять и прочищать горло. На экране осциллографа прямая линия превратилась в волнистую.

Медленно, очень медленно рука инженера опускала сигнал от высокого к низкому, прослушивая все частоты. Когда он достиг границы инфразвука, послышались удары гигантских барабанов, один удар в четыре секунды. И каждый удар заставлял дрожать кости и нервы людей, сотрясал мебель и стены здания ЮНЕСКО до самого основания. Это было похоже на биение огромного сердца, сердца невообразимого существа, сердца самой Земли.