Джон Гартнер, руководитель фирмы "Межконтинентальная Механика и Электроника" увидел эту передачу по своему специальному каналу, когда находился в воздухе, где-то между Детройтом и Брюсселем. Он раздавал инструкции своим сотрудникам, которые его сопровождали, и тем, кто издалека принимал их кодированный разговор. Пролетая в тридцати тысячах метрах над Азорскими островами, он завтракал и только что приступил к яйцу всмятку, запивая его апельсиновым соком и виски.

— Этот парень прав. Нам будет очень стыдно, если мы ничего не сделаем.

И он приказал немедленно передать в распоряжение МПЭ все самые большие счетные устройства своего треста. У него их было семь в Америке, девять в Европе, три в Азии и одно в Африке. Ошеломленные сотрудники изложили ему, какие чудовищные накладки это может внести в деятельность фирмы. Потребуются многие месяцы, чтобы затем привести все в порядок. И возникнут такие дыры, которые невозможно будет залатать.

— Не страшно, — ответил Гартнер. — Вам будет стыдно, если мы ничего не сделаем.

Он действительно испытывал чувство стыда, но, будучи умным и деловым человеком, он тут же оповестил весь мир о своем решении. Результаты не замедлили сказаться: акции "Межконтинентальной Механики и Электроники" поднялись на семнадцать пунктов. Началась цепная реакция роста популярности и продаж изделий ММЭ.

Но самое главное — мощнейшие мировые тресты, научно-исследовательские центры, университеты, министерства, даже Пентагон и русская госбезопасность дали знать Люкосу, что в следующие часы электронные вычислительные машины отдаются в его распоряжение. Только чтобы он немного поторопился, если это возможно.

Смехотворная рекомендация. Все в квадрате 612 знали, что они борются против смерти. Элеа слабела с каждым часом все больше и больше. Она пыталась поесть, но ее желудок не принимал пищи. И она все время повторяла одну и ту же цепочку звуков, которые составляли два, может быть, три слова.

Понять эти слова — вот над чем работало все сообщество наиболее высокоразвитых технических умов. И на краю земли Люкос руководил всей этой фантастической ассоциацией. По его указанию наиболее мощные счетные устройства были соединены между собой радиоволнами, через реле всех стационарных спутников.

В течение нескольких часов знаменитые конструкторы конкурирующих фирм, враждебных штабов, оппозиционных идеологий, ненавидящих друг друга рас были соединены в один огромный разум, который обволакивал землю и небо сетью нервных коммуникаций, работавших на пределе своих возможностей, ради маленькой цели — понять два слова…

Чтобы понять эти два слова, нужно полностью понять незнакомый язык. Изможденные, грязные, с красными от недосыпания глазами, инженеры, работающие при Переводчике и на приемниках МПЭ-1, боролись с невозможным. Без задержки они осуществляли связь Общего Мозга и анализировали новые данные и новые гипотезы Люкоса. Гениальный лингвист растворился в своем огромном электронном аналоге — он общался с машиной с невероятной скоростью, и это общение тормозилось только помехами приемников и реле, от которых он приходил в бешенство. Ему казалось, что он мог бы обойтись и без них, общаться напрямую с этим Общим Мозгом. Два разума, живой и тот, который казался живым, больше чем общались. Они стояли на одном уровне, возвышались над всеми остальными, они понимали друг друга.

Симон носился от медпункта к Переводчику, от Переводчика к медпункту, нетерпеливый, дергающий изнуренных техников, которые посылали его прогуляться, и Люкоса, который даже не реагировал на его вопросы.

Наконец наступил момент, когда все вдруг стало понятным. Среди миллиардов комбинаций мозг нашел логическую цепочку и со скоростью света сделал выводы, скомбинировал их, проверил и менее чем за семнадцать секунд передал Переводчику все секреты незнакомого языка.

Потом он выключился, реле перестали питать нервную систему связи. От великого мозга остались независимые друг от друга гиганты, которые снова стали социалистами и капиталистами, торговцами и военными, людьми на службе добра и зла.

А в четырех стенах большого зала Переводчика царила абсолютная тишина. Люкос накладывал на маленькую платиновую бобину слова Элеа. Все реже и реже, все слабее и слабее, они приходили к Люкосу по микрофону из комнаты, где неподвижно лежала женщина.

Упершись двумя руками в спинку кресла Люкоса, Симон в который раз вскричал от нетерпения:

— Ну же?!

Люкос нажал на коммутатор записи. Бобина сделала всего четверть оборота, она опустела; защелкало печатающее устройство. Люкос протянул руку и вытащил листок, на котором Переводчик должна была раскрыть тайну двух слов.

Он едва успел бросить на него взгляд, как Симон уже вырывал его из рук. Симон прочел французский перевод. В ошеломлении он посмотрел на Люкоса и наклонил голову. Тот прочел уже эти слова на албанском, английском, немецком и арабском языках… Он взял листик и прочел оставшиеся переводы. Везде было одно и то же. Один и тот же абсурд на семнадцати языках. По-испански это имело не больше смысла, чем по-русски или по-китайски. На всех языках значилось: "ПИТАЮЩУЮ МАШИНУ".

У Симона не было сил даже громко говорить.

— Ваши мозги… — голос превратился в шепот, — ваши великие мозги… из дерьма…

Втянув голову в плечи, еле переставляя ноги, он добрался до ближайшей стены, стал на колени, растянулся, отвернулся от света и уснул, уткнувшись носом в алюминиевую переборку.

Он проспал не больше десяти минут. Вдруг он резко вскочил и заорал:

— Люкос!..

Люкос был здесь, он просматривал на экране Переводчика отрывки текста из предмета для чтения и выводил перевод этих отрывков на печать. Это были отрывки истории, написанные удивительным стилем, которые приоткрывали завесу над странным фантастическим миром.

— Люкос, — сказал Симон, — неужели мы все это сделали зря?

— Нет, — ответил Люкос, — посмотрите… — он протянул ему только что отпечатанные листки, — это связный текст. Это не галиматья. Ни я, ни Мозг не идиоты. Он правильно понял этот язык и Переводчик его хорошо ассимилировала. Вы видите, она переводит… Постоянно… Одно и то же… "Питающую машину".

— Питающую машину…

— Это должно что-то означать!.. Она перевела слова, которые что-то означают!.. Мы их не понимаем, потому что мы идиоты!

— Я полагаю… Я полагаю… Послушай… — вдруг на какую-то минуту, забывшись в растущей надежде, Симон начал называть его на "ты" как брата, — ты можешь подключить этот язык к одной из волн Переводчика?

— У меня нет свободной…

— Тогда освободи одну! Уничтожь один язык!

— Какой?

— Любой! Корейский, чешский, суданский, французский!

— Они обидятся.

— Плевать, плевать, плевать на их обиды! Сейчас не время для национальных амбиций!

— Ионеску!

— Что?

— Ионеску!.. Он погиб… Он единственный говорил на румынском! Я убираю румынский и ставлю ее язык на эту волну.

Люкос встал, стальное кресло скрипнуло от счастья.

— Алло! — заорал он в интерфон. — Алло, Хака!.. Ты спишь, черт возьми! — Он покраснел и начал по-турецки его оскорблять.

Наконец заспанный голос ответил. Люкос дал инструкции на английском, затем повернулся к Симону:

— Через две минуты все будет сделано…

Симон устремился к двери.

— Подожди! — остановил его Люкос. Он открыл стенной шкаф, взял из коробки микропередатчик и ушной аппарат со знаком Румынии и протянул их Симону. — Постой, это для нее…

Симон взял эти два маленьких аппаратика.

— Будь осторожен, чтобы твоя чертова машина не начала ей орать прямо по барабанным перепонкам!

— Я тебе обещаю, — сказал Люкос. — я прослежу… Сама нежность… Ничего, кроме нежности… — он взял в свои твердые, как кирпичи, руки того, кто за эти часы общего чудовищного напряжения успел стать его другом, и бережно их пожал. — Я тебе обещаю… Давай.

Через несколько минут Симон уже входил в комнату Элеа, предварительно подняв по тревоге Лебо, который в свою очередь поднял на ноги Гувера и Леонову. Медсестра, сидевшая у изголовья Элеа, читала какой-то сентиментальный роман. Увидев, что дверь открывается, она поднялась и сделала знак Симону соблюдать тишину. При этом она приняла профессионально заботливый вид и жестом указала на лицо Элеа. В действительности же ей было глубоко безразлично состояние Элеа, она все еще находилась в своей книге, в душераздирающей исповеди женщины, покинутой в третий раз. Медсестра истекала кровью вместе с героиней романа и проклинала мужчин, в том числе и того, который только что вошел.