— Ну и третий тип исправительных учреждений, поселения. Они находятся в сельской местности, малозаселенных территориях и используются для временного отселения и работ по коррекции поведения. Там нет разделений по полу или половому предпочтению сексуальных партнеров. Туда отправляют, скажем так, не супер отлично воспитанных членов социума, тех кто не соблюдает режим домашнего ареста.
— А то что в лагере, пропадает влечение к женщинам, как объяснить? Нам что‑то добавляют в пищу? — я задал вопрос ответ, на который и так знал, но мне хотелось увидеть реакцию Жени.
Психолог опять поморщил нос, помассировал пальцами виски и поднял на меня глаза.
— Иван, никто ничего вам не добавляет в пищу. Просто большие физические нагрузки, суровые погодные условия, отсутствие внешних раздражителей сексуальности заставляют ваш организм минимизировать расходы энергии на половые гормоны.
Женя использовал любую возможность для тренировки в искусстве лжи.
— Как только какие‑либо из этих условий изменяются, то влечение у вас сразу восстанавливается, — он сделал паузу, показывающую, что разговор окончен, посмотрев на визард, который показывал расписание посещения психолога.
— Спасибо, вы меня успокоили и очень хорошо все разъяснили, — поблагодарил я его за проведенное со мной время
То, что самая большая беда здесь — это время, в тюрьме понимаешь сразу. Проблему вынужденного безделья нужно решать. Я делал это, работая на бульдозере формировал отвалы в подаваемую на переработку ленту конвейеров. Желающих работать на нем особо не было, так как холод кабины и постоянные простуды делали меня единственным кандидатом на его управление. Лично меня это устраивало, за все время работы ко мне не лез в душу ни один человек, жаль, что такого же не было в бараках, куда вечером после ужина сходились все заключенные.
Еще один недостаток физических нагрузок, я компенсировал пробежками на свежем воздухе и подтягиванием на ковше своего же бульдозера. Но при морозе в минус пятьдесят вспотеть совсем не удавалось, даже одежа с электрообогревом не помогала, такие занятия больше закрепляли мой дух чем тело, которое требовало еще и процедур на восстановление после физкультурной отморозки конечностей, которые, не смотря на все мои ухищрения в виде перчаток и варежек все равно случались.
Мои воспитатели по — разному отнеслись к тому, что я был самым часто отмороженным на уличных работах заключённым, дядя Миша, как звали мы Мунахмета, списывал это на мое стремление ударным трудом получить УДО и особо не обращал на это внимание. Второй воспитатель, сорока двух летний якут Элданаш Хаарылабыс был уроженец этих мест, он видя, что я слишком часто страдаю от его любимой погоды, как‑то не выдержал и вывел меня перед ужином на улицу, где растер снегом мне и себе руки и лицо, завел в комнату и обтер нас каким‑то жиром и повторил растирание очень мягким клочком шерсти какого‑то местного зверя, который он мне позже подарил, вместе с жиром. Благодаря его помощи и ежедневным растираниям, я избавился от необходимости регулярного прохождения авалетутографа и научился легче переносить минусовую погоду.
Вскоре мне предстояло заседание первой комиссии по УДО. Все заключенные надеялись выйти по УДО после каждой комиссии, все верили, что если не в эту, то в следующую комиссию их должны выпустить, я не являлся исключением.
Конечно, было невероятно, что за первые полгода отсидки мне скостят те пятьдесят лет, на которые меня закрыли из‑за убийства, но я все — же надеялся, что кого‑то из комиссии заинтересуют подробности моего дела, и в нем найдутся смягчающие обстоятельства. Я верил, что факт защиты мной полицейских обязательно заинтересует комиссию и оттенит мое молчание по поводу того, как я оказался в том гараже, почему метнул в пострадавшего свой ужобраслет и откуда он вообще у меня. Впрочем, Демьяна так и не опознали из‑за второй кожи на нем, ведь что произошло в авалетутографе для меня самого не было понятно, то ли аппарат попытался нарастить ему одну кожу на другую, толи модули Энтони вмешались в работу аппарата, в общем ситуация для меня была покрыта мраком. Так что по факту, сел на пятьдесят лет за преднамеренное убийство никому не известного человека, а не маньяка террориста, сдирающего с живых людей кожу.
Я с нетерпением зашел на сцену и встал перед визардом для ВКС с членами комитета по УДО.
— Назовите себя, — как я понял это было стандартное обращение к ЗК при запуске программы сканирования биополя
— Иван Петров.
— Заключенный Иван Петров. Осужденный за убийство первой степени. Срок пребывания в лагере особого режима двадцать четыре недели. Оставшийся срок заключения две тысячи пятьсот девяносто девять недель, — услышал я синтезированный компьютером голос.
— Очень рано для УДО, — услышал я из визарда, человеческий голос, — желаете что то сказать?
Изображение на экране приблизилось, я увидел женщину с упрямо поджатыми губами, стянутыми в пучок назад волосами и близоруким взглядом без очков.
— Да. Желаю. Я не виновен и нахожусь здесь по ошибке, — мой голос предательски дрогнул.
— Заключенный Иван Петров. Вы находитесь в лагере по решению суда, вы должны осознать свое поведение и изменить себя, чтобы никогда не совершать насилия.
— Но я не виновен!
— Следующий, — сказала женщина куда‑то в сторону и экран визарда погас.
Ко мне подошел Элданаш, мы спустились вместе со сцены, и я вышел из комнаты. Я понял, что слушать меня никто не собирается. Позже, в блоке отдыха, старый ЗК Саныч мне объяснил, что комиссия слушает только тех заключенных, которых видят не в первый раз, и изменения поведения которых они обсуждают не первый год.
Так что он посоветовал устроить какую‑то выходку, чтобы оказаться запомненным, да и самому запоминать присутствующих по именам, а в последующих встречах обращать на себя внимание хорошим поведением и личностными обращениями к членам комиссии. Он назвал мне все имена сегодняшнего состава комитета по УДО и я тщательно их записал. Саныч, прощаясь пожелал набраться терпения, по его мнению, меня раньше, чем через двадцать лет никто не выпустит.
Как и все я посещал странички своих родных. Мама часто беззвучно плакала, и всхлипывая, писала мне на страничке семейные новости, опубликовывала очередные фото и видео. Однажды слово в чате взял папа. Отец рассказал мне, что к ним с мамой приходила Настя, что она им очень понравилась, и что он теперь многое обо мне знает. Он сказал, что гордится мной, за то, что я спас многих людей от гибели, пусть и ценой своей свободы.
Это добавило интереса ко мне среди сокамерников, но я сказал, что отец имеет в виду, что я убил киборга, который напал на полицейских и Троль тут же окрестил меня Коннором, из ремейка Терминатора и так эта кличка закрепилась за мной.
— Эй, Коннор, подойди, базар есть! — услышал я вечером в бараке от одного из двух вновь прибывших южан. Мои сокамерники тут же насторожились.
— По делу говорю, — южанин шагнул вперед, "не замечая" стоящих рядом ЗК, оттесняя плечом Коня и показывая на меня пальцем, рукой чуть отстраняя Забоя в бок. — Привет тебе от Сусликова.
Я осмотрел прямо стоящего передо мной кривоносого орла, стоя ко мне боком он явно прятал руку, чтобы я вовремя не увидел, что в ней. Не став дожидаться, когда речи перейду в дело я быстро шагнул к нему и натренированными на ковше экскаватора пальцами резко ударил его в кадык, давая выход всему накопленному раздражению за эти месяцы. Джигит стразу согнулся и схватился за горло, по полу звякнула заточенный черенок от стальной ложки.
Не останавливаясь, я увернулся от кулака второго сидельца и ударом ладони сломал ему нос. Хрустнувшие хрящи и обильно кровотечение также вывели его из строя. Я убедившись, что больше желающих передать мне приветы от бывшего безопастника моей конторы нет, я аккуратно поднял заточку и размахнувшись со всей силы выкинул её за забор. Затем повернулся к лежавшим на полу, никто из присутствующих при разборке других людей не хотел встречаться со мной взглядом, старательно отворачиваясь.
