– А подробнее?

– Ну, он, типа, шарился тут везде, – добродушно вступил Никита Вороной. – Вынюхивает, значит. Прется куда не надо. К Таньке вон в декольте залез.

– И нашёл там что-нибудь? – театрально удивилась Кармелита. Балерина в ответ скривила губы, но промолчала.

– Короче, это… Проучить его решили малость.

– Проучить, – кивнул Джоник. – Моего телохранителя.

«Самое время перестать им скалиться», – подумал Бабкин. Ему не нравились ни интонации, ни выражение лица его нанимателя. Илюшин предупреждал, что там, где у других людей чувство собственного достоинства, у Джоника мания собственного величия, а такие люди склонны любую шутку рассматривать как покушение на свой королевский титул.

Но его мысленному совету никто не внял.

– Мы, значит, Андрюху раскрасили под труп, запихали в ящик, а твоему остолопу сказали, что там, значит, платья Танькины, – весело продолжал Никита. – И, типа, их надо сюда притащить. Он и поволок.

– Ой, представляю, как Андрюшенька там исстрадался в сундуке, – всхлипнула балерина, вытирая слезы от смеха.

– А как мы тут исстрадались! – подхватила Кармелита. – Гадали, бросит он сундук или дотащит…

– И потом сидели тише мышей, ждали: сунется он внутрь или не сунется!

– А я не сомневалась!

– Не, я думал, может, постесняется.

– Брось, Никита, такие не стесняются. Ты посмотри на его морду!

– Закончилось все предсказуемо, – звучный голос Кармелиты перекрыл все остальные. – Малыш твой сунул нос под крышку, заорал как ошпаренный…

– …начал звать маму, – подхватил Бантышев.

– …заплакал, перекрестился…

– …чур меня, кричит, чур!

– …и крышку, крышку захлопывает!

– …а оттуда уже Андрюша лезет!

Никита Вороной загоготал.

– Долго будете упражняться, шутники? – поинтересовался Джоник.

– Сколько захотим, столько и будем, – очаровательно улыбнулся Бантышев.

– Ты сам подставился, Джоник! Приволок с собой двух баранов…

– Как будто здесь на тебя кто-нибудь собирается покушаться! – засмеялась Олеся.

– Здесь? Да нигде не собирается!

– Неуловимый Джо! – фыркнула жена Вороного.

– Неуловимый Джоник! – моментально поправил Бантышев.

Бабкину показалось, что даже у телохранителя дрогнули губы.

– Ну, зачем вы так, – укоризненно воззвал Грегорович. Он тщетно старался спрятать мальчишескую ухмылку и придать лицу хоть сколько-нибудь строгое выражение.

Кармелита в ответ состроила удрученную мину:

– Прости, Джоник. Каждому из нас может потребоваться защита. Особенно когда все вокруг выше тебя…

Снова откровенный смех. Джоник был чуть ниже даже маленькой Олеси Гагариной.

Грегорович замахал руками:

– Прекратите! Хватит глумиться! Джоник, проехали. – Он примирительно улыбнулся. – Твой телохранитель облажался, мы над ним подшутили. Инцидент исчерпан. Танька, я пришлю кого-нибудь – пусть этот гроб вернут в гараж.

Кто пожал плечами, кто пробормотал под нос что-то недовольное, но все потянулись к выходу. Грегоровича слушались: то ли потому что он был хозяин дома, то ли уважали за заслуги. Бабкин еще за ужином отметил, что все эти люди, жестоко и безжалостно вышучивающие друг друга, не отказывающие себе в удовольствии полоснуть коллегу по цеху острыми бритвами насмешек, стихают, едва Богдан призывает их к порядку.

Все, кроме одного человека.

Джоник выпрямился и скрестил руки на груди.

– Вы оскорбили того, кто мне служит, – с пафосом, который был бы смешон, если бы в нем так отчетливо не звучало бешенство, сказал он. – И думаете, инцидент исчерпан?

Все переглянулись.

– Император… – мягко позвал Бантышев. – Корону поправьте. На уши съехала.

– Попу-то сам научился вытирать, или слуги помогают?

Джоник резко обернулся к бросившему последние слова Никите и осклабился:

– Слышь, конь вороной. Про задницу не тебе говорить!

– Ты о чем?

– Да ладно! – неприятная ухмылка на губах парня стала шире. – Здесь все свои! Можешь не скрывать историю успеха!

– Историю? – вкрадчиво повторила Анжела. Она сделала почти незаметный шаг вперед и оказалась перед мужем.

– А ты не знала? – удивился Джоник. – Никитушка, что ж ты милой не рассказал, как лег под Кацмана? Тебе ведь, говорят, понравилось. Стонал и охал на всю студию.

Вороной заморгал, и на красивом глуповатом его лице недоумение медленно, как в покадровой съемке, начало сменяться возмущением. Румянец набежал на щеки неспешной розовеющей волной, и даже рот для ответа Никита начал открывать до того плавно, словно в челюсти у него стояли два ржавых шарнира и обращаться с ними нужно было крайне бережно.

Зато жена его реагировала быстро.

– Сволочь! – выстрелила она. – Маленькая гнусная сволочь!

– Это ты Кацману скажи!

– Никита сам всего добился!

Джоник загоготал.

– Эти байки, дорогуша, впаривай поклонницам. Меня лечить не надо.

– Медицина здесь бессильна, – согласилась Кармелита.

Баширов перевел взгляд на нее. «Эту так просто из седла не вышибить», – сказал себе Бабкин.

Но Джоник фыркнул, и его уверенность померкла.

– Кто бы говорил про медицину! Доигралась со своей варёной кровью и заговорами, чернокнижница? Доколдовалась? Бог не фраер, он все видит! – в глазах Джоника блеснул фанатичный огонь. – Покарал тебя боженька, не отходя от кассы. Нянчи, говорит, своего урода корявого. Авось поумнеешь.

Кармелита окаменела, как Медуза Горгона, увидевшая свое отражение. Грегорович, сжав огромные кулаки, шагнул к Джонику, и тут же ему навстречу выдвинулся Жора.

– Стой на месте! – бросил Джоник телохранителю. – Он только под юбкой своей старухи такой бесстрашный. Кто ротацию перебил у Муриева? Кто перекупил все на «Общем радио»? Отвечай, сука!

– Че-го? – опешил Грегорович.

– О чем это он?

Встрепенувшаяся Анжела уставилась на Богдана. Даже носик у нее задвигался, как у лисы, почуявшей след то ли добычи, то ли хищника куда более опасного, чем она сама.

– Та-дам! – хлопнул в ладоши Джоник. – И снова на арене дамочка, которой никто ничего не рассказал! Не плачь, милая, я тебя утешу!

Он прижал пальцы к губам и послал жене Никиты воздушный поцелуй, в его исполнении отчего-то выглядевший куда более скабрезным, чем любой непристойный жест.

– Дурочка ты с переулочка! Валяй, спроси у Грегоровича, что он нахимичил с ротацией!

Джоника несло. В эту минуту он был почти прекрасен в своей вдохновенной ярости. Злобное торжество удивительным образом придало его лицу нечто значительное. Он походил на шамана, свирепо камлающего с бубном перед своим диким племенем в ожидании бури.

И буря надвигалась. Закручивались смерчи, свистел бичом ветер, оставляя раны на ломающихся деревьях. Пахло не просто грозой, а ударом стихии, с жертвами, разрушениями и половодьем.

– Ах ты гнида! – взвыл Грегорович, на глазах утрачивая остатки душевного равновесия.

Но судя по взглядам остальных, замечание о ротации, которого Бабкин не понял, что-то изменило в раскладе сил. Только что все племя было объединено дружной ненавистью к шаману, и вдруг коллектив аборигенов распался. Каждый остался сам за себя.

– Богданчик, мы ему не верим, – неубедительно выкрикнула Медведкина. – Ринат, ну зачем ты всё портишь! Ведь такой день хороший! Солнечный, дивный праздник!

Балерина широко развела руки, словно намереваясь обнять весь мир.

«Ой, зря», – охнул про себя Бабкин.

И не ошибся.

– Шлюха голос подала? – удивился Джоник и приложил к уху ладонь. – Ась? Не слышу? Что ты там блеешь, овца просветленная?

Татьяна застыла с разведенными руками.

– Как? – запинаясь, переспросила она. – Шлюха? Боже мой…

– Я его убью! – проснулся, наконец, Никита. – Держите меня, я его убью!

Анжела, послушная воле супруга, бережно схватила его под локоть. Ее легкого прикосновения оказалось достаточно, чтобы удержать Вороного на месте.

– А что, неправду сказал? – рассмеялся Джоник. – Шпагат всея Руси, блин! Под любого ляжет за полтора ляма.