— Это уже не один вопрос, — усмехнулась девушка.

— Это один вопрос с подпунктами.

— Ничего мне не надо. Я же объяснила причину своего дурацкого поведения.

— Ничего ты не объяснила, а просто отмахнулась от меня.

— Что ты ко мне испытываешь, раз приходится бегать и уговаривать? Ты сам зачем это делаешь?

Иван задумался. Вся эта ситуация с подозрительными разговорами не внушала ему доверия. Но он будет с ней откровенным, какой бы ситуация ни была на самом деле.

— Я не могу сказать тебе, что люблю. Сомневаюсь, что все еще способен на любовь. Любовь бывает разной, у нее столько ролей, столько костюмов — порой черта с два ты ее узнаешь. Она может маскироваться под дружбу, а может натягивать на себя камуфляж ненависти. Но одно несомненно: она не подчиняется никаким командам и приказам, не желает иметь никакого дела с разумом и посылает логику куда подальше. Вот и то, что я чувствую к тебе — алогично.

— Я пока не совсем поняла, что ты чувствуешь. Назови это чувство, потом решим, насколько оно разумно.

— Точной формулировки у меня нет. Но ты стала мне самой близкой в мире. У меня нет, кроме тебя, никого. У Светы, по большому счету, тоже. Ты влюбила меня в себя по новой тем, что подарила моей девочке надежду. Ты не хочешь возвращать прошлое, а я считаю, что мы уже при всем желании не сможем его вернуть. Ты ведь совсем другая. Такую тебя я никогда не видел и не знал. Ты, как гусеница, в итоге, в конце этого сложного пути, переродилась в ту бабочку, за которую я тебя изначально принял.

— Стала достойной твоей любви?

— Звучит немного пафосно, соглашусь, но вообще да. И я стал достоин твоей любви. Мы оба в чем-то изменились, оба больше не те люди, которыми познакомились. Для нас обоих отношения больше не укладываются в рамки секса и размытых мечтаний о будущем. Я твердо стою на ногах, теперь мне есть, что предложить своей женщине. И это правильно: мужчина должен предлагать женщине не только себя — красавца, но и что-то большее. Ты тоже встаешь на ноги: работаешь, заботишься о братьях наших меньших, обрела столько замечательных друзей и любовь Светы. Ты не можешь иметь детей, Ира, — специально надавил на мозоль он, чтобы снять боль быстро, — но у тебя уже есть ребенок. Который любит тебя искренне, всем сердцем, по-настоящему. И почему бы тогда нам не попробовать? Не притереться друг к другу душами, а не телами?

— Такое ощущение, что ты предлагаешь мне взаимообмен, — буркнула Ирина, не подавая виду, как его слова задели ее. Буквально забросали ее душу осколками, изранили в кровь. — А как же Оксана?

— Ее нет с нами, и никогда не будет. Она бы хотела видеть меня счастливым, а главное — свою дочь. Я всегда буду помнить ее. Пока я жив, ее могила не останется без цветов. Я не хочу распрощаться со своей жизнью только потому, что меня преследуют потери одна за другой. Нужно жить дальше и хранить светлую память о людях, покинувших нас. Тогда и они будут жить.

Вересова посмотрела на баклажановый натяжной потолок. Его слова, как и всегда, разумны и верны. А ей, как обычно, не хватает смелости их принять на веру. Словами уже ничего не исправишь. И не надо.

— Я подумаю над твоими словами, Вань. А сейчас пойду.

— Куда пойдешь?

— К Каринке зайду. Проверю, как мой крестный сыночек поживает.

Что-то ему упорно не нравилось в ее интонации. Совершает какие-то обходы всех своих друзей, устраивает задушевные разговоры…

— Ты ничего не хочешь мне сказать? — в последний раз попытался Иван, стоя у двери и наблюдая за тем, как она шнурует кроссовки.

— Нет.

На этом «нет» их последний разговор закончился. Дверь за ней закрылась, а он и не догадался о ее наполеоновских планах.

***

На вокзале не было людно. Ирина сидела, сгорбившись в кресле, и невидящими глазами перебегала от одной трещины в полу к другой. Она побыла совсем недолго в гостях у Карины, поделилась с нею своими планами и… теперь сидела с дрожащими коленками на вокзале.

Какой-то битый час — и она навсегда покинет столицу. Навсегда оставит здесь всю свою жизнь, от рождения и до самой смерти. Живой она уже точно не будет, когда очутится в чужом городе, среди незнакомых людей.

Мысли метались внутри головы в лихорадке, наверное, в мозгу уже жар поднялся. То лица Карины и ее младенца всплывали перед глазами, то снова этот мутно-лазуритовый пол вокзала. Или ей уже чудился фиолетово-синий металлик? Прямо как натяжной потолок в спальне Волчары …

Завыть бы сейчас в голос и остаться! Но нужно быть сильнее себя самой. Ваня все сказал правильно, но ведь поздно разворачивать ракету назад, когда она устремилась в необъятный космос? Вересовой казалось, что низ живота скручивает ноющей болью. Так бывает, когда чертовски страшно что-то делать, но не хватает храбрости все переиграть.

— Девушка, с вами все хорошо? — женский голос вдребезги разбил витражи ее кошмара.

— Да, да, — промямлила она, разгибаясь. — Голова немного болит. Все хорошо, спасибо.

Света, Ваня, Танька, Марина с Димкой, Кариша с семьей… Как много она оставляет здесь. Эти призраки никогда не отпустят ее, будут бродить в ее голове, как в заброшенном замке. Ее личные кентервильские привидения.

Карина яростно уговаривала ее остаться и дать Волкову еще один шанс. Она так и не поняла, что шанс нужно дать не ему, а ей самой. Быть снисходительным к себе – самое сложное. Для себя всегда хочется быть палачом. Может, повезет, и она когда-нибудь подержит в руках маленькое чудо, которое последний раз видела только завернутым в вишневое с милыми узорами одеяло для новорожденных. Каринкин Мирошка. Или Мирослав. Красивое имя — под стать всей семье.

Зазвонил телефон, снова вырывая ее из этой черной пучины.

— Кариша, что-то случилось?

— Ко мне Волков только что заходил. Тебя искал. Ты на его звонки не отвечаешь?

— Я занесла его номер в черный список, — призналась Ирина, — чтобы он не смог дозвониться до меня.

Осуждающий вздох и тишина.

— Уж не потому ли ты так быстро бежишь, подруга, что хочешь остаться?

— Не понимаю, о чем ты.

— Это не Ваня тебя достал своей заботой. А ты сама себя достала тем, что жаждешь этой заботы всем своим естеством, но какая-то упрямая сучка в тебе не позволяет принять ее от него.

— Я тебе уже говорила…

— Объяснять свои причуды ты мастер, Ирка, не спорю. Оправдания и отговорки находишь умело, но когда начнешь уже набираться смелости в жизни, а не глупости?

— Ты сказала ему, что я уезжаю?

— Нет, как ты и просила.

Девушка облегченно выдохнула. Слава Богу.

— Как бы тебе не пожалеть об этом потом.

— Некогда жалеть, Кариш, пора идти на поезд. Мы с тобой на связи, помни.

— Помню. И ты помни, что тебя ждут люди, любящие тебя просто за то, кто ты есть.

Они распрощались, и с тяжелым сердцем Вересова потащилась в свой вагон. Может, под поезд кинуться? Вздохнув, понимая, что и на это у нее тоже не хватит духу, она прошла в поезд до своего купе. Там уже находились женщина и мужчина.

Девушка побросала на свою койку сумки и отошла к окну. Кажется, будто уходит в далекое плавание, и неизвестно, что принесут новые берега. Новую боль или освобождение. Пальцы сошли с ума и дергались, как заводные. Что люди подумают? Что она сумасшедшая?

До отхода поезда осталось всего ничего. Скоро тронется… Она метнулась взглядом к выходу, сердце подпрыгнуло до самого горла. Бежать или нет? Но ноги остались стоять на прежнем месте, только сердце билось головой о стенки грудной клетки.

— Вересова! Вересова! — окликнула ее проводница. — Вересова!

— Я! Это я! Что-то случилось с документами или с багажом?

— Случилось. А ну на выход, живо, — приказала ей женщина лет сорока пяти, довольно грузная с виду.

Не подчиниться было опасно для здоровья.

— Но что я сделала? Скажите, пожалуйста! — недоумевала Ирина, покорно продвигаясь к выходу под удивленные взгляды пассажиров.