— Со мной еще Дима будет в это время, — ответила Вересова и отвлеклась на звонящий телефон.

— Ничего страшного. Пристроим и его куда-нибудь с детским шампанским и мандаринами. Ну, что скажете?

— Тише, девочки. Директор школы.

Она ответила на вызов и обомлела. Директор не церемонилась. Никаких вопросов о ее отпуске, разговоров за жизнь… Сразу кирпичом по голове.

— Ир, все в порядке? — заволновалась Карина. — С тебя прям вся краска сошла.

— Еще бы она не сошла, — прошептала Ирина. Ее пальцы била мелкая дрожь. — Оксана разбилась насмерть.

***

Холод колючей проволокой опутывал руки, поднимая даже самые маленькие волоски. И этот лютый мороз шел изнутри, а не накидывался на нее снаружи. Ей было страшно. Дико страшно.

Ирина медленно шла к дому Волкова, попинывая снег под ногами. Чтобы успокоиться. Ее нервная система снова била тревогу, предупреждая, что для нее-то уже слишком. Слишком — узнать о смерти Оксаны. Вересова обхватила себя руками, даже не надеясь согреться, и смело двинулась дальше.

Кто знает, может, Ваня прогонит ее с порога. Она явно не тот человек, которого хочется видеть в час утраты. Если бы она не взяла отгул в школе, то узнала бы сразу о случившемся.

«Господи, лучше бы я вообще уехала отсюда, чтобы не знать об этом вовсе», — подумала девушка, чувствуя, как с каждым шагом, приближающим ее к дому Волчары, учащается сердцебиение.

Сбежать бы на край света, улететь, уехать, да хотя бы уползти! Что угодно, только бы не встречаться со смертью лицом к лицу. Ее лицо невыносимо страшное, особенно когда в нем появляются черты наших близких и родных. У смерти нет одной личины, каждый в ней видит что-то свое.

Звонок в домофон. Гудки, гудки, и никто не открывает. Возможно, его нет дома…

— Кто, — раздается грубый, уставший, отяжелевший голос Волкова.

— Это я… Ира. Я хотела…

Ее неловкое бормотание было прервано писком домофона. Выдохнув, Ирина потянула на себя дверь и вошла в дом. Черт, а теплее-то не стало. Ни на сотую долю градуса.

Перед дверью его квартиры она была уже готова спасовать. И она бы точно сделала шаг назад, если бы дверь сама не открылась. Он как будто читал ее мысли. Наверное, это было нетрудно.

— Привет, — поздоровалась Вересова, выглядя смущенно. — Я…

— Проходи, — снова оборвал ее Иван.

Она все никак не могла придумать, что сказать ему. Зачем она здесь, с какой целью, что забыла в его доме? Самой бы найти ответы на эти вопросы.

В квартире ничего не изменилось, но внутренности опалял запах сырости и промозглости. В коридоре ничем таким не пахло, но у каждого дома есть свой запах. Раньше она ощущала эту квартиру цветущим садом, сейчас же ее ноздри не успевали морщиться от этого зловония разлагающейся печали, от этого душка угасшей жизни. На стенах навсегда отпечатается смерть Оксаны. И переклейка обоев не поможет.

— Ты хотела что-то конкретное? — спросил Волков, и она не узнала его голос.

Что с ним стало? Взгляд Ирины перебирал нежными касаниями его волосы, обычно находившиеся в порядке, а теперь растрепавшиеся во все стороны, как после запойного сна. Щетину теперь дополняли углубившиеся морщины на лице, сетка грустных линий очерчивала потускневшие глаза. Он смотрел вроде бы на нее, но, она чувствовала, словно сквозь нее.

Из комнаты донесся частый обрывочный кашель Светы.

— Света опять болеет?

— Света опять болеет, жизнь опять пошла наперекосяк. Все когда-нибудь случается опять, — буквально выплюнул он. — Ты за этим пришла? Посочувствовать? Я растроган. Спасибо.

— Это ты мне тактично говоришь: «Пошла вон из моего дома»?

— Нет. Я не это имел… В общем, извини.

Она не обижалась на него. Да и как можно обижаться, когда он весь осунулся, словно бы гравитация стала работать вспять для него одного. Это был не Ваня Волков, а какой-то мужчина на десять лет старше и на двадцать лет мудрее. Потери прибавляют нам возраст похлеще неумолимо убегающих из жизни лет.

Ирина скинула ботинки и зимние вещи и, поддаваясь минутному порыву, истошной, душераздирающей вспышке, обняла его. Камень. Холодная глыба бесчувственности. Волков попытался отстраниться от нее, но сейчас физическое преимущество было на ее стороне. Она хотя бы все эти дни питалась, чего не скажешь о нем.

— Да успокойся ты, — сказала Вересова, начиная злиться на него. — Я не для того пришла, чтобы быстренько занять место в твоей освободившейся постели.

— Что?!

— А то! Дергаешься, как на электрическом стуле. Я не посягаю на твою свободу, не претендую на тебя как на мужчину. Или я похожа на дешевую шлюху, которая согласится заниматься сексом на костях?

— Ира, что ты несешь, я не понимаю.

Он стал таким потерянным котенком. Точно его вышвырнули на улицу из теплого дома, из любящих рук хозяйки. Глаза Ирины застилала пелена слез. Волчара не говорил и не делал ничего такого, из-за чего бы она плакала и жалела его изо всех сил, но его вид молил о помощи, о том, чтобы кто-нибудь протянул этот спасательный жилет утопающему. Ведь порой собственных сил оказывается мало, чтобы вынырнуть.

— Я пришла, чтобы оказать тебе моральную поддержку. Поэтому иди сюда, черт возьми! И забудь, что я когда-то была в твоей жизни, — прикрикнула она.

Наверное, он бы поборолся с ней, обязательно воспротивился бы. Но не сейчас. Вересова обняла его, гладя по голове. Он не был для нее в этот момент привлекательным, вызывающим романтические чувства мужчиной. Просто человек, которому плохо и которому она в состоянии оказать посильную помощь. Иван позволил себе расслабиться, отпустить сковывающее мышцы напряжение, позволил себе выдохнуть.

— Будь ты девушкой, я бы сказала: «Не сдерживайся, поплачь», но поскольку ты не поддающийся уговорам упрямый мужик, то хотя бы дай себе передышку. Подумай о чем-нибудь другом, отпусти боль буквально на минуту. Она не убежит, поверь мне, — прошептала Ирина.

Его лицо находилось в какой-то паре миллиметров от ее, его дыхание обжигало ухо. Волчара снова в ее объятиях, но это не та встреча, не те объятия, о которых она мечтала. Жизнь умеет виртуозно издеваться, у нее этого мастерства не отнять.

— Спасибо, Ира. Правда, спасибо. Ты первая, кто действительно пришел меня утешить, — ответил Волков, отходя от нее. — Пойдем в кухню.

— Неужели никто больше не приходил?

— Друзья звонили, выражали сочувствие, предлагали помощь с похоронами. Лиля приходила, но у нее разговоры короткие обычно. Бутылка водки и не закусывать.

Вересова усмехнулась. Как же от его слов веет прошлым. Добрым прошлым, милой сердцу ностальгией.

— Что со Светой? Серьезно болеет?

— Да. — Иван устроился на диване и закрыл лицо руками. Дневной свет своей ласковостью выжигал ему глаза. — Смерть Ксюши стала для нее страшным ударом. Все пошло прахом: и здоровье, и попытки вылечить слух, и вообще вся жизнь.

— Здоровье можно поправить, со временем любая боль притупляется. Не знаю, как ребенок сможет пережить такую трагедию, но ей придется это сделать. А тебе — ей помочь.

— Как, Ира? Как я могу помочь маленькой девочке пережить смерть матери? К тому же, я не родной отец. По сути, Света осталась с чужим ей дядькой в этой жизни. Она снова слегла с температурой и кашлем. Иммунитет, видимо, совсем в плохом состоянии. Стресс сказался и на слухе. Все, чего мы достигли в восстановлении слуха, смело ураганом, оставив лишь пеньки да развалины. Врач говорит, что теперь из-за сбоя в нервной системе, слух может вообще никогда не восстановиться. — Иван провел по лицу ладонями и уставился в пол. Он уже столько дней варится в этом адовом котле боли и переживаний за будущее, что скоро сойдет с ума. — Света почти не разговаривает. А если что-то и говорит, то сильно заикается и плачет. Господи.

— Как ты смеешь такое говорить? — девушка села рядом и ощутимо ударила его в плечо. — Как у тебя язык повернулся сказать, что Света осталась c незнакомым дядькой? Ты дурак, Волков?