— Дочка, о чем задумалась? — спросил отец, с головной болью растянувшийся на диване в кабинете. — Грустишь из-за болезни? Не печалься, милая, все образуется, это дело времени.
Девушка подъехала к дивану, который хранил так много чудесных мгновений детства. Она всегда была папиной дочкой. Еще малышкой, когда все ее любили и щипали за пухлые щечки, она частенько просиживала часами на этом диване цвета зрелой сливы, наблюдая за работой отца.
— Я верю, пап, — вздохнула она и сжала его ладонь. — Но порой так трудно верить. Кажется, что уже даже мама и Дарина поставили на мне крест. Даже… — Ирина с полсекунды колебалась, но все же сказала: — Даже Иван, твой новый прораб, ко мне лучше относится.
Мужчина приподнялся на диване, складывая руки за головой, и устроился на подлокотнике. Взгляд его мудрых глаз, повидавших достаточно, устремился к дочери. Он не мог не приметить юношеский румянец смущения на ее щеках или того пьянящего блеска в глазах, который она старалась скрыть от него.
— Что там с этим Иваном? Вы уже успели пообщаться?
— Только тогда, перед бизнес-центром, и в доме, когда он приехал к тебе на встречу. Он сказал, что не оставил бы своего родственника-инвалида одного.
— Милая, разве тебя кто-то оставил? — рука Анатолия Викторовича коснулась мягких волос дочери и задержалась на них на минуту, передавая ей всю свою силу и непоколебимую веру в лучшее.
— Мама не хочет со мной заниматься, — против воли пожаловалась Ирина, хотя она наказывала себе молчать и не распускать нюни. — И у Дарины всегда дела, даже когда она просто валяется в постели с планшетом.
Отец встал, хмурясь от подступающего громкими шагами стука пульса в висках, и подошел к столу. Плеснул в стакан воды и осушил его залпом, точно его мучило похмелье. Так оно и было. Это похмелье затянулось на всю жизнь, вызванное одним неправильным выбором.
— Что уж скрывать, ошибся я, дочка, энное количество лет назад. Ошибся…
— Ты о чем, папа?
— О твоей матери. Она всегда такой была: не от мира сего, избалованная дочка богатых родителей, капризная, легкомысленная. Не припомню и момента, чтобы в голове твоей матери хоть раз были серьезные мысли и намерения.
Ирине стало неловко оттого, что она явилась невольным свидетелем подобных откровений отца.
— Пап, не надо…
— Нет смысла скрывать очевидное. Родители мне буквально навязывали день и ночь ее кандидатуру: умная, красивая, богатая, лучше тебе не найти. И нам такой союз выгоден. Из всего этого на деле оказалось правдой последнее и про богатство. И то богатство постепенно пошло на убыль, когда я стал ее полностью обеспечивать как мать своих детей.
Отец поднял дочь с коляски и очень аккуратно переместил на диван. Ей полезна смена декораций, так сказать. Диван жалобно поскрипывал под весом хрупкой Ирины, которая не могла найти покоя ни в одной позе и постоянно ерзала и суетилась, выслушивая нелицеприятные высказывания о родной матери. От обивки дивана до сих пор исходил тонкий запах кожи, щекоча своим дорогим, изысканным ароматом ноздри. Ирина провела рукой по темной коже и про себя вздохнула: грустно.
— И что же делать, пап?
— Ничего, моя хорошая. С твоей матерью мы как-нибудь разберемся, твоя головка не должна печалиться из-за нас. Разве с тренером вы не делаете успехов?
— Делаем, но я не могу так. Он совершенно чужой мне человек. С ним не поболтаешь, не посмеешься, не пошутишь… Словно я на оздоровительной зарядке в концлагере.
— Ну что ты такое говоришь, Ира! Это же лучший тренер Москвы, его услуги обходятся мне в круглую сумму.
Стыдливый румянец вспыхнул на щеках девушки, и она потупила взгляд. Как, должно быть, некрасиво выглядит ее нытье со стороны! Жаловаться на жизнь, когда ты обеспечена всем самым лучшим — вздор. Но так оно и было. Порой деньги говорят тише простого касания нежной руки. Порой золотой блеск — ничто по сравнению с блеском любимых глаз. Порой наконец-то осознаешь, что же все-таки значит фраза: «Никакие деньги не заменят счастья».
— Прости, пап, мне стыдно, — прошептала Ирина и переместила взгляд на нервно теребившие друг друга пальцы.
Мужчина опустился на диван рядом с дочерью и крепко обнял ее, целуя в макушку. Его младшая дочка, вторая, но самая любимая. Самая искренняя и непорочная. Белоснежный ландыш среди колючих роз в саду их семьи.
— Не смей такого говорить, никогда, Ириша. К черту этого тренера, найдем другого, такого, который заставит тебя улыбаться. Обещаю, что найду время в своем нечеловеческом графике и позанимаюсь с тобой сам.
Девушка улыбнулась и прижалась к отцу, желая слышать стук его сердца, знать, что любимый папа рядом. Он всегда любил ее особой любовью, пусть и был занят работой двадцать три часа в сутки. Последний час отводился для сна. Она не могла упрекать его в этом. Дворец, в котором она живет; брендовые вещи в гардеробной (от которых правда больше не было толку), дорогие ноутбуки и телефоны; короче говоря, все дал ей он. В мире больших денег нет места любви.
— Вот и теперь эта минутная слабость в виде непредвиденного лежания на диване будет дорого стоить. Она не была внесена в ежедневник, — рассмеялся он и, еще раз поцеловав дочь в лоб, встал.
— Ты бы следил за здоровьем тщательнее, пап! А то так, не дай бог, что посерьезнее приключится.
Анатолий Викторович снова впустил в комнату солнечный свет, и Ирина зажмурилась, встречая яркий луч солнца, который словно был недоволен тем, что от него посмели скрыться за этими плотными стенами штор. Солнце любит подглядывать за людьми, заглядывать им прямо в лицо и светить в глаза, проверяя на стойкость нервы, когда рука раздраженным взмахом водрузит на глаза очки.
— Я не дам твоей маме лишнего повода для улыбок, — отшутился он, но, заметив расстроенное лицо дочери, исправился. — Все со мной будет отлично, милая. Пока ты снова не побежишь своими ножками, моя хорошая, не позволю никакому недугу одолеть меня.
Ирина заметила, что отец что-то искал, но никак не мог найти. Он перелистывал блокноты и ежедневники, страницы которых были сплошь покрыты черными чернилами дат и событий (ни минуты отдыха!), просматривал телефон на десятый раз, в итоге остановился и задумчиво оглядел помещение.
— Что-то потерял, папа?
— Хотел бы сказать, как в анекдотах: «Покой», но скажу лишь, что не могу найти телефон Волкова, парня, принятого на должность прораба. Видимо, мигрень ударила по старческой памяти и я его просто не записал!
На щеках Ирины снова проступили красные пятна смущения, и она протянула отцу своей телефон с номером Ивана на дисплее. На вопросительный взгляд отца поторопилась объяснить:
— Мы обменялись телефонами… Вот, возьми.
Анатолий Викторович ухмыльнулся, но номер переписал. Этот Иван его настораживал. Точно волк, настоящий хищник. Уже успел, сам того не ведая, расставить капкан для бедной козочки. Нежно-розовое смущение и отведенный в сторону взгляд говорили опытному мужчине о многом.
— Придется снова вызвать его на дом, на работу не могу ехать в таком разбитом состоянии.
— Он рассказывал, что живет с бабушкой и ухаживает за ней.
— Да, он из Терехово. Это на другом конце Москвы, можешь считать, совершенно отличный от нашего мир.
— Наверное… — пробормотала девушка, будучи очень поверхностно знакомой с деревнями, если не считать одной элитной французской деревушки, где она однажды была на курорте. — А все-таки, должно быть, там сейчас такой воздух свежий, так хорошо там!
Отец видел, как девочка истосковалась по солнцу и воздуху, по людям и природе. В его голове созрел план, о ненарочной губительной силе которого он еще даже не догадывался.
— Да, вы мне нужны прямо сейчас. Моя машина заберет вас, — распоряжался в разговоре с Волковым Анатолий Викторович. — Мне все равно, в каком вы виде и где. Жду вас у себя. — Он отключился и повернулся к дочери: — Нес какую-то чушь про то, что я не оценю его внешний вид! Что за юношеский вздор!
