В Вене наши товарищи, кому мы говорили об этой слежке, сказали нам, что она едва ли относится к нам, а что австрийская полиция в эти дни усиленно занята какими-то своими поисками, не имеющими отношения к русским революционерам.
Когда мы уезжали из Вены и затем были в Лемберге, для меня стало настолько очевидно, что за нами следят, что я наотрез отказался ехать на границу для переправы в Россию. Только после долгих уговаривании Раппопорт согласился ехать со мной в Румынию, где мы могли принять меры, как уйти от слежки, и безопасно переправиться в Россию.
В Румынии у меня с Раппопортом снова завязался спор на старую тему - есть слежка или нет слежки, (98) можем ли мы теперь перейти границу или нет. Раппопорт упорствовал на своем и как мне не было тяжело, но я решился расстаться с ним. Он поехал на границу, а я остался в Румынии. Расставаясь с ним, я был почти убежден, что его арестуют тут же на границе.
В Румынии, в Плоештах, я заехал к старому русскому эмигранту Доброджану. Там через несколько дней мы получили известие, что на русской границе, в Унгенах, Раппопорт был арестован. Он долго просидел в тюрьме и был потом совершенно больным выпущен на волю.
Я еще не ухал из Румынии, как получил из Парижа письма в ответ на свои письма и на письма Раппопорта. Кашинцев просил меня быть осторожным и не рисковать ехать в Россию. Ландезен арест Раппопорта объяснял случайностью, не без злости вышучивал мою осторожность и говорил о необходимости ехать дальше. Он показывал вид, что пишет от имени других моих товарищей. На самом же деле, эти письма были писаны им совместно с Рачковским. Им обоим очень хотелось поскорее видеть меня в тюрьме.
Чтобы замести свои следы, я на некоторое время съездил по Дунаю в Белград и потом снова вернулся в Румынию.
Румынские товарищи, - Доброждан, между прочим, - брались меня благополучно переправить в Россию, если я буду действовать так, как они мне будут указывать.
Со всеми предосторожностями они отправили меня в Сулин, румынский городок на берегу Дуная, против русского города Измаила, к русскому эмигранту доктору Ивановскому.
Ивановский встретил меня очень тепло и гарантировал мне, что благополучно устроит мне переезд в Измаил, но просил, пока не будет все готово для переправы через Дунай, несколько дней никуда не выходить и просидеть у него в верхнем этаже в отдельной (99) комнате. Кроме доктора, ко мне приходил и приносил мне пищу только ближайший его доверенный человек - фельдшер Федоров. Как потом я узнал, этот "доверенный человек" был профессиональным шпионом, давно приставленным к доктору, и он доносил о каждом моем шаге русским властям в Измаиле.
По ту сторону Дуная была устроена для меня засада. Я, конечно, этого не подозревал и рвался возможно скорее ехать в Измаил. Три раза я делал попытку переправиться через Дунай, но неисправность того или другого из лиц, кто должны были принимать участие в моей переправе, заставляла меня откладывать мой отъезд. В конце концов, я решил, что эти мои троекратный попытки переехать Дунай могли быть замечены полицией, и я отказался от мысли переправиться в Россию в этом месте.
Простившись с доктором, и ничего не сказавши фельдшеру, я сел на пароход, отходивший в Константинополь.
В Константинополе я благополучно высадился и отправился в русское консульство визировать свой фальшивый паспорт для отъезда в Россию. Я рассчитывал на ближайшем пароходе ехать в Батум. В консульстве меня попросили придти за визой часа через два.
На улице я купил французскую газету и как громом был поражен известием из Парижа. Там было арестовано много русских и, между прочим, и мои друзья, оставшиеся на моей квартире. Говорилось о каких-то опытах с бомбами около Парижа. В первый момент я ничего не понял. Когда я уезжал, никаких бомб не было и никаких опытов с ними не делалось. Но, очевидно, никакой ошибки тут не могло быть. Для меня быль ясно только одно, что при данных условиях я не должен ехать в Россию, - и я отправился в Болгарию - в Софию.
По дороге, в Филиппополе, во французских газетах я прочитал и подробности парижских арестов; Для меня стало ясно, хотя об этом в газете и не было сказано, что мы были выданы и при том никем иным, как (100) Ландезеном, что он - агент русской полиции. Об этом я сейчас же написал в Париж. Но скоро в Софии я получил из Парижа письмо, где на меня обрушились за одно такое предположение. Потом во время нового моего приезда в Румынию Доброджан получил письмо от Серебрякова, в котором он предостерегал против меня и говорил что я погубил его друга Ландезена, обвиняя его в провокации.
Когда по указанию арестованных в Париже Ландезена стали открыто обвинять в провокации, то от имени многих эмигрантов к Ландезену пришел Серебряков и стал настаивать на том, чтоб он немедленно скрылся. Ландезен протестовал против обвинений в провокации и особенно сильно ругал меня, но, конечно, немедленно же скрылся из Парижа.
Верившие Ландезену и потом еще долго его защищали. В 1903 г., когда я был у Баха в Женеве и, в присутствии эмигранта Билита, упомянул о Ландезене, то он стал о нем говорить, как о добродушном, добром, честном товарище, которого я загубил, обвиняя его, как провокатора. По словам Баха и Билита, Ландезен, чтобы избежать ареста, должен был ухать в Южную Америку - Чили или в Аргентину, где спустя некоторое время он и умер. Они смеялись над тем, что я все еще - даже в 1903 г. - могу считать его провокатором, и находили это какой-то нелепостью, не требующей даже опровержения.
Только впоследствии вполне выяснилась история с Ландезеном.
В 1882-83 гг. Ландезен, совсем молодым, когда он еще назывался Геккельманом, был заагентурен Судейкиным и по его указаниям занялся провокацией среди народовольцев. При участии Ландезена Якубович и его товарищи поставили тайную типографию в Дерпте и стали печатать орган партии "Молодой Народной Воли".
После присоединения группы Якубовича, к организации "Народной Воли", старые народовольцы (Лопатин, Салова и др.) в дерптской типографии печатали второе (101) издание 10-го номера "Народной Воли". О связи Геккельмана-Ландезена с Судейкиным случайно узнал Дегаев и об этом сообщил в своей покаянной исповеди парижским народовольцам. Выписки из его исповеди, касающие Ч. и Геккельмана, я и получил от Саловой в 1884 г. и передал Якубовичу, но ни он, ни его товарищи не поверили этим обвинениям. При помощи Ландезена они закончили в Дерпте издание 10-го номера "Народной Воли". Они защищали Геккельмана именно потому, что он им помогал в таком ответственном деле, как издание "Народной Воли". Они полагали, что, если бы жандармы через Геккельмана знали о дерптской типографии, то они арестовали бы ее. Народовольцы тогда не подозревали, как далеко могут идти в своей провокации жандармы с их Судейкиными, а Судейкин тогда едва ли мог подозревать, что его преемники, идя по его дорожке, дойдут до Азефа!
10-ый номер "Народной Воли" был отпечатан, развезен по России, но ... Вскоре последовали аресты всех, кто только имел какое-нибудь отношение к изданию 10-го номера, и многих, кто к нему никакого отношения не имел. Выловлены были почти все отпечатанные номера "Народной Воли". Это было полное торжество судейкинской провокаторской тактики!
Роль Ландезена в тогдашнем разгроме народовольческого движения огромна. Дерптская типография оставалась не арестованной еще несколько месяцев, но в ней ничего более не печаталось. В этой типографии жандармы рассчитывали и впредь, при помощи того же Ландезена, продолжать печатать революционные издания, а затем распространять их и этим путем вылавливать революционеров, кто будут причастны к их распространению. Но в феврале 1885 г. в этой типографии скоропостижно умер хозяин квартиры, революционер Переляев, и она, таким образом, неожиданно для жандармов, была случайно обнаружена местной полицией. При обыске в ней были найдены документы Ландезена и ему поэтому пришлось официально скрыться.
После провала дерптской типографии, - в начале (102) 1885 г., Геккельман, с паспортом на имя Ландезена, приехал заграницу. Эмигранты встретили его, как одного из немногих уцелевших от тогдашних массовых арестов. Он вошел в их среду и стал пользоваться их доверием. Особенно хорошо сошелся с Бахом, Тихомировым, Лавровым, Серебряковым. Конечно, все время, как агент Рачковского, он их "освещал" и расстраивал все их дела. В начале 1889 г. он добился того, что они познакомили его с нами во время издания "Свободной России", и с тех пор он стал "освещать" и нас.
