Потом опять её идея - разговоры в скайпе. Мы делали это часто, очень часто, со звуком всегда были проблемы, поэтому под видеоизображениями друг друга мы переписывались. Мы проводили за такими "беседами" по несоклько часов, довольно часто. А потом, в какой-то момент, перестали. Я не помню такого же чёткого: "Я больше не буду", - но прекращение такого общение не могло быть моей инициативой. И опять - ладно. Это была её идея, ей же принадлежало право прекратить её воплощать.
Вот и тогла, осень 2013 года, она где-то глубоко с себе приняла решение: прекратить общаться со мной. Прекратить телефонные разговоры по три-пять часов два-три раза в неделю, прекратить общение трижды в месяц, прекратить и без того редкие переписки... Прекратить считать меня неотъемлимой, незаменимой частью своей жизни. Выкинуть - потому что наскучило. Это решение, пусть она сама этого и не признает. Она держит меня, потому что это привычно. Она не может самой себе признаться в том, что бросила меня, что не нуждается во мне. И от этого больнее.
Я чувствую себя беспомощной и жалкой. Ну, да. Ведь так и есть, о чём это я. Не будь так, этот рассказ был бы более насыщенным и интересным, а не растёртыми на полторы сотни страниц сентиментальными слюбнями посредственного подростка. Закончу-ка я на сегодня, самой от себя тошно...
...
Вряд ли это улучшит положение, скорее наоборот, ещё больше убедит меня в собственной невменяетмости, но я хощу написать старой Тане. Той, которая родная. Написать? Попробую... Кажется это будет отчень слюняво, так что, если боитесь утонуть в луже моего глубокого одинкого отчаяния, аккуратно пролестните это...
Привет, Таня. Сегодня я обращаюсь к тебе так, как не обращалась никогда. Меян всегда что-то скоовывало: страх, недоверие, глупость - что моя, что твоя. Я боялась открываться даже тебе, а ведь за всю жизнь ты моя самая верная слушательница. О чём я боялась говорить? О своих чувствах, наверное. Мне до сих пор не кажется - знается, что ты не поймёшь. Ты ведь часто не понимала, правда? Я никогда по-настоящему не гововрила с тобой про Даню. А ведь, знаешь, я очень любила его. А теперь мне нечегоо рассказать о тех чувствах - клочки, обрывки есть на этих страницах, а вот самое светлое, мимолётное расстворилось за прошедшие семь лет. Я никогда не признавалась, что ненавидела кадого парня, который осмеливаля понравиться тебе. Зачастую они и впрямь не нравились мне: то внешне, то поведением, то образом жизни, то образом мышления... Я помню и толствоки, и странные имена, и курение за дальними столиками в кафе, и антипатию ко мне, странные улыбки, светлые футболки, битьё кулаками стен, кривые зубы, кудрявые волосы и твои горящие глаза, когда ты рассказывала о некоторых из них. Я ненавидела каждого. Я ревновала до боли в стиснутых зубах, особенно тогда, в последнюю поездку в наш лагерь, когда мы лежали в постелях перед сном, и ты с возбуждённом блеском в глазах, даже почти не смсущаясь, говорила мне о нём, а я - ближайшая подруга - выискивала в нем только хорошее. Хорошо, что ты была слишком увлечена, чтобы заглянуть мне в глаза и увидеть в них тихий холод ненависти. Я презирала твои влюблённости и презирала саму себя за подобное отношение. Но я никогда не понимала твоих симпатий. А в тебя часто влюблялись. Куда чаще, чем в меня, намного искреннее и глубже. И я завидовала этому. И опять ревновала каждого влюблённого - хотя бы за то, что они могли тебе в этом признаться, а я всегда хоронилась в тени. Знаешь, скольких влюблённых в тебя я помню: одному я поцарапала подбородок часами, с другим подолгу говорила о тебе, одного боялась, потому что его "чувства" долго не проходили или он долго играл, помню парней, которые приглашали тебя на танцы, хотя ты всегда скромно стояла в стороне, не подавая признаков желания быть приглашённой, как я, я помню твоих "парней", и, что кто-то, о ком ты никогда мне не говорила, по словам твоей матери встречал тебя из школы, я помню одноклассника, помню кого-то ещё - их имена и лица стёрты, но я их помню. Я тоже "влюблялась". Но это так далеко от правды, что не хочется вспоминать.
Сейчас мне обидно, что я не могу поделиться своими переживаниями насчёт девушек. На самом деле, мы вообще не умели с тобой говорить о своих симпатиях -всё время это выходило и криво и притворно. Почему? Я не могу рассказывать тебе о девушках, тебе бы было неловко, правда? Мне бы было неловко тоже, потому что ты бы искала себя среди тех, кто мне нравится. Ты боишься, что я могу быть влюблена в тебя? Уже не стоит. Да и никогда не стоило. Мне нужна лучшая подруга, родная, близкая, всеприемлящая...а ты отводишь глаза от моей ленты, а я стесняюсь говорить о себе открыто, боясь заставить тебя чувствовать дискофорт.
Ещё я никогда не признавалась, насчёт Антона. Никогда не говорила, что была на грани влюблённости. Не думаю, что ты этого не заметила, но я всё равно молчала. Наверное, так легче быо доказать себе, что этот человек никогда не должен поселиться в моём сердце, но я чувуствовала обидное отчаянье, что даже с тобой не могу быть честна. Я боялась. Уже сама не помню чего. Боялась стать одной из малолетних дурочек, влюбляющихся в "крутых" парней. Пальцы даже не хотели набирать это слово, какой уж там "крутой"? Боялась, что, признавшись, озвучив эти страхи, заявлю о своих чувствах, буду выгляденть нелепо, когда он каждую неделю с новой девушкой. Бороться? За него? Увольте. Наверное, моя гордость боролась со мной. И я рада, что она победила. Я рада, что моя горость оказалась сильнее глупых чувств. Это ведь только и было глупостью. Одной большой, растянувшейся глупостью. Я с этим довольно легкко справилась. Но почему не говорила ей? Может быть, я боялась, что она может меня подтолкнуть к признанию правоты этих чувств? Ведь сама же она испытывала симпатию ко второму? Может быть. По прошествии четырёх лет я уже не найду настоящего ответа, остаются только вечные почему.
Позавчера, в четверг, она написла мне. Прислала фото пропуска для униврситета и спросила, как дела. Меня пробило. Увидев это, я поняла, что не могу ответить ей, вышла из "контакта". Настроение, ели оно и было, пропало совершенно. Вечером у меня началась истерика, кое-как я справлялась с чувствами, даже не выпила успоколительного, но потом, ночью, уже в постели меня прорвало на слёзы. Я прорыдала меньше двадыати минут, но в душе было ужасно: опять воспоминания о нас, о счастье, разных моментах, я смертельно скучаю по ней, я так и не научилась жить без неё... На следующий день, в школе, я чувствовала себя ужасно. У меня не ыло настроения, на втором уроке я, с трудом сдерживая слёзы, читала принесённую собой тетрадку стихов и цитат, перед третьем уроком, будучи уже в лкссе, я расстеклась по парте, поставила одну песню на повтор и всё же проронила несколько слёз. Потом странная Настя и Маша чуть подняли мне настрой, разговорили, хотя на душе оставалось всё столь же паршиво... После школы в двух словах обговорила ситуацию с Таней с той Настей: она мне написала, но от этого стало лишь тяжелее. Потом мы с отцом пошли к нотариусу, два слова исорок минут там тоже сделали своё дело: когда мы вернулись в машину, я, усевшись на лбимое место, с трудом могла сдерживать слёзы. Даже в школе я позволила слезам прокатиться по лицу, а в машине уже была на грани истерики. Дома, вечером, я ей всё же ответила - односложно, глупо, а потом ещё "тонко" намекнула о встрече... Плюс ко всему, забив на недавно ачатую диету, после курсов зашла в магазин и купила сливочное полено, две трети которого дома умяла в гордом одиочесве. На какую0то долю секунды я почувствовала себя лучше, но это того не стоило. Потом, на следующий день, то есть сегодня, не пошла в школу. Она ответила: "Давай встретимся на каикулах". Я не должна была надеяться, но я вновь схожу с ума, а до каникул неделя, два воскресенья и...концерт, на который мы должны были сходить вместе. Они, наша группа.
