Упоминая здесь об этих раздражающих пересмотрах собственных решений, я хочу показать, насколько встреча с Алекс и Шамом изменила нормальное течение моей жизни, жизни актера, на которого махнула рукой его собственная жена, в одночасье превратившаяся в один из идолов, сотканных из лучей света и ставших объектами поклонения. Словом, со временем ситуация сложилась таким образом, что, если я не мог удержаться, чтобы не заскочить к ним на мансарду без предупреждения, то прежде всего потому, что не мог обойтись без них, а не из желания выиграть пари, которое заключил с Жаком Верне… Конечно, каким-то удивительным образом мне казалось, что я выиграл это пари, причем не единожды, а бесчисленное множество раз. Известно, что интеллектуальная усталость или серьезная эмоциональная травма иногда порождают краткие галлюцинации, при которых вы воспринимаете текущий момент не как незнакомую реальность, а, скорее, как многократно повторяемые воспоминания, подобные бесконечным отражениям в зеркальном лабиринте из фильма «Леди из Шанхая»^[25]. Кому не доводилось испытывать — причем не раз в жизни — довольно банальный шок от ощущения уже пережитого момента, находясь в совершенно новой ситуации? Смущающее впечатление повторения возвращает вас в этот уже прожитый якобы миг, как если бы некое воспоминание, более глубокое, чем ваша обычная память, жило в вас с незапамятных времен. Это явление смутного воспоминания Ницше^[26] назвал вечным возвращением. Прекрасная находка! Но что он подразумевал под вечным возвращением? Как он логически представлял себе круг, в котором ситуации повторялись до бесконечности? Душевная болезнь помешала ему довести этот парадокс до крайности. Я же собирался рискнуть и сделать это. Лично у меня сложилось поэтически-научное представление об этом феномене… и я рассчитывал разобраться в нем с отстраненностью и ироничностью, которые свойственны этим записям и никоим образом не должны изменить им. Зачем мне сомневаться в этом вечном возвращении, более того, с какой стати я буду отрицать его существование, когда думаю о том, что пережил с Алекс и Шамом? Во всяком случае, для меня это была несомненная «повторная встреча». Скажем, я «узнал» в Алекс… да и в Шаме тоже, — но в меньшей степени — одну из бесконечно повторяющихся встреч между ними и мной. Допустим, это случалось бесконечное количество раз. Чтобы постичь масштаб этого явления, занятного и в то же время серьезного, нужно смело признать, что бесконечность времени является одним из наших немногих достоверных представлений о вселенной. Такие понятия, как всегда или никогда в жизни, должны восприниматься с полным осознанием их смысла. Нет ни начала, ни конца. Исходя из этого посыла, концепция вечного возвращения кажется сама собой разумеющейся. Поскольку базовые элементы, из которых складываются объекты мироздания, являются неизменными, а их сочетания, естественно, сводятся к нескончаемым и одинаковым комбинациям, почему — раз нет ни начала, ни конца времен, — да, почему в тот или иной момент то, что когда-то уже существовало, не появится вновь в своей прежней форме и точно в той же внешней среде? Раз так, то при практически бесконечном количестве комбинаций и бесконечности самого времени, в бездне, где все без конца уничтожается и переделывается, непременно вновь должны возникать те же люди в той же обстановке и в те же «времена», и так раз за разом, поскольку ничто не ограничивает подобного рода игру элементов, сочетаемость которых не подчиняется правилам, потому что ареной для этого вечного возвращения будет бескрайность бесконечного нигде, где все может снова появляться с фатальной неизбежностью и постоянством. Согласитесь, вполне доступно для человека с широким складом ума, способным осознать этот несравненный парадокс. Таким образом, если говорить серьезно, я воспринял идею уже пережитого для определенных ситуаций, которые обязательно должны были повториться в тот или иной момент, как они повторяются бесконечное количество раз в те или иные моменты. Ну вот, теперь не трудно понять, почему, когда я увидел Алекс и Шама якобы впервые, у меня не возникло никаких сомнений относительно результата нашей вечной встречи. Я обладал Алекс бесконечное количество раз, и бесконечное количество раз дружба с Шамом оставалась для меня нерушимой. Это было заложено во мне, в нас, как одна из многочисленных элементарных комбинаций вечной истории великой бесконечности вселенной. Все трое, мы были, очевидно, пленниками этой игры, и я был здесь для того, чтобы довести ее до надлежащего завершения.

Постепенно наша дружба с Шамом вошла в такую фазу, когда мы стали находить удовольствие в различного рода парадоксах больше из любви к игре слов, чем из потребности в этих логических нелепостях, которые обостряют мужской ум. И, конечно же, мы часто забавлялись тем, что отыскивали те мимолетные мгновения, когда что-то напоминает вам нечто уже пережитое, но неуловимое, хотя и присутствующее в вас. Однажды утром, прогуливаясь с Шамом в садах Марсова поля, — Алекс пошла в магазин купить что-либо к завтраку, — я вдруг вспомнил, что говорил про дона Жуана. Мы устроились на солнышке на металлических стульях, расставленных на лужайке, и с наслаждением вытянули ноги. Мы бросали воробьям крошки хлеба так же, как испокон веку в бесконечном круговороте вселенной другие «мы» бросали их другим воробьям — вечным пленникам этого порочного круга.

— Я люблю всех женщин, и ни одна не может устоять против меня.

Я сказал это без всякой иронии… и даже с любовью к Шаму, в самом деле! Это было не столько признание в любви к нему, сколько намек на Алекс… хотя Алекс подспудно присутствовала во всех наших разговорах независимо от того, была она с нами или нет. Я прищурился от дыма своей сигареты. Шам улыбнулся, не принимая всерьез мое предупреждение. Мы даже пошутили по этому поводу.

— В самом деле, Дени, — сказал Шам, из некой деликатности избегая открыто встречаться со мной взглядом, — зачем женщине отказывать себе в удовольствии быть соблазненной тобой?

Однако я старался заглянуть ему в глаза, вкладывая в свой взгляд искреннее, горячее чувство товарищества, которое зажигает в зрачках золотистый огонь и блеск, свойственный лишь некоторым мужским взглядам, когда их наполняет особый магнетизм, порожденный мыслью об одной и той же женщине. То, чего не говорил Шам, я без труда понимал по его поведению и молчанию. Изучив его, возможно, лучше, чем он знал себя сам, я мог догадываться, о чем он думал, почти слово в слово. Особенно он не хотел ничего знать о моих чувствах к Алекс. Он предпочитал, чтобы эта тема оставалась закрытой: не сказано не услышано. Любовь к Алекс возносила его над всей этой суетой, и сила этой любви требовала от нее взаимности… иначе их ждала катастрофа.

Наш разговор перешел на другую тему, словно я ничего и не говорил, но я-то знал, что Шам продолжал присматриваться ко мне, приняв к сведению только что сказанные слова по поводу женщин, ни одна из которых, как следовало из моего провокационного высказывания, не могла устоять передо мной. Напрашивался вывод, что Шам воспринял сказанное мной как способ выражения дружеских чувств к нему и как способ заранее избавиться от чувства виновности за то, что я был таким негодяем, похотливым соблазнителем его женщины. В общем, при правильном истолковании мои слова означали: «Что тут поделаешь, старик, это судьба. Если я люблю тебя, друг мой, то как я могу запретить себе любить ту, которую любишь ты? Уж не создана ли она для того, чтобы быть, в некотором роде, связующим звеном между нами?» Действительно, в моей довольно фривольной шутке прослеживался такой примитивный, мрачный и грубый подтекст.

Вскоре к нам присоединилась Алекс, и на этом наш разговор закончился. Позднее я испытывал определенную неловкость, вспоминая об этом ребяческом признании и своем наивном предостережении. В любом случае я могу сказать, что память об этом эпизоде на Марсовом поле никоим образом не омрачила той исключительной симпатии, которая связывала нас и со временем лишь окрепла еще больше. Симпатия? Но что такое симпатия? Говорят, что это чувство. А может быть, это скорее впечатление? Разве не все становится ясным с первого взгляда? К счастью, жизнь — штука настолько всепоглощающая, настолько волнующая, что не оставляет нам времени, чтоб задерживаться на первом впечатлении, на потрясении от первого контакта; она пробуждает в нас такое бремя страстей, такую потребность овладевать, менять и особенно поглощать, что через несколько мгновений первое впечатление оказывается погребенным под непрерывной массой эмоций, которые порождает в нас каждая новая встреча; и иногда достаточно совсем немного времени, чтобы самые противоречивые впечатления, накладываясь друг на друга, приняли форму чувства. Устанавливаются прочные связи, стирается память о первом контакте, о первом взгляде, когда другой, незнакомый человек явил нам свое истинное лицо… и так продолжается до тех пор, пока он, в силу знакомства, не забывает о необходимости нравиться, когда ослабевает бдительность, когда распущенность ломает сложившиеся взаимоотношения. И вдруг, словно найдя старую затерявшуюся фотографию, мы узнаем в том или той, кого, как нам казалось, мы так хорошо знали, то выражение, ту деталь, которую наша восприимчивость отодвинула на второй план и намеренно предала забвению в самом отдаленном уголке памяти…