Друзья перебежками осторожно приблизились к центру событий и укрылись за бугорком, предчувствуя, что сейчас произойдут необыкновенные события. Главный дервиш, на лбу которого виднелись два желтых пятна, похожие на следы от ожогов, вышел на открытое место перед шеренгой воинов–зинджей и неожиданно издал дикий вопль, от которого кровь стыла в жилах. Затем он стал ритмически приплясывать и кружиться на одном месте, выкрикивая в такт: «Слушайте меня, правоверные! Слушайте, мусульмане! Аллах снизошел к нам, я чувствую его руку на себе. Вот он берет меня и кружит, кружит.
Аллах наполнил мою душу радостью, и я пляшу перед вами, потому что радостно чувствовать на себе руку Аллаха милостивого, милосердного!» Он кружился быстрее и быстрее, и вслед за ним стали так же приплясывать и кружиться другие волки, сопровождая свой танец такими же выкриками. Зинджи наблюдали за этими действиями дервишей с любопытством, которое постепенно сменялось беспокойством. Им, привыкшим помышлять лишь о самых низменных предметах, тяжко было ощущать рядом с собой присутствие таинственной духовной силы, повинуясь которой дервиши все ускоряли и ускоряли свое кружение. Главный из них, с пеной на губах от непрерывных выкриков, вдруг завыл, как воет волк на луну, лик которой томит его неясной тоской. Вторя ему, завели свою бессловесную песню и другие оборотни. В переливах и раскатах этого воя сменяли друг друга безысходный страх живого существа, затерявшегося во враждебном мире, и мольба о защите, с фанатической верой обращенная к высшей силе, презрение к окружающей жизни и скорбь бесконечных утрат, наивная жалоба на собственные страдания и смиренное преклонение перед Судьбой. Вой всей стаи оборотней повис над полем, слившись в единую невыразимую гармонию. Вещество Мирового Духа, пронизывающее собою весь мир и все сущее в нем, сгустилось в этом месте до того, что стало почти осязаемым. Беспокойство зинджей, давным–давно позабывших о том, что у них есть душа, в столь непривычной атмосфере сделалось вскоре невыносимым. Некоторые из них срывали с себя доспехи и наносили себе раны кинжалами и мечами, другие, как незадолго перед этим волки, бешено катались по земле, извиваясь в корчах, третьи выкрикивали какие–то покаянные слова, вырывали у себя клочья волос и посыпали головы пылью. В несколько минут на глазах друзей грозное войско, спаянное железной дисциплиной, превратилось в нестройную толпу вопящих и стенающих флагеллантов. Некоторые из них, израсходовав все силы, застывали в оцепенении, напоминающем кататонический ступор. Из крепости выехал отряд конных низаритов. Древками копий они погнали обезумевших от несказанной тоски зинджей куда–то в сторону от крепости, как стадо овец. Затем появился новый отряд, который собирал брошенное оружие, связывал его в охапки, словно хворост, и грузил на спины ослов. Мало–помалу армия, обложившая крепость, полностью рассеялась, и последние группы стенающих зинджей, подгоняемые погонщиками–низаритами, скрылись за горизонтом. Ослов, нагруженных оружием, загнали обратно в крепость.
Друзья поднялись и тоже двинулись к крепости, решив, что удобный момент для воссоединения настал. Идя по вытоптанному полю, они то и дело натыкались на впавших в ступор зинджей, которых не удавалось расшевелить. Несчастные, словно дохлые жуки, лежали в полной неподвижности, устремив дикий взор в небеса. Проломы и обветшалые места в стенах крепости к этому времени уже заделали, так что внутрь можно было попасть только через ворота. «Приор!» — подойдя к воротам, гаркнул Дмитрий. «Андрей, открывайте!» — закричали в один голос Виктор и Константин, а Вадим Цимбал стал наигрывать один из моих романсов на тростниковой дудочке, изготовленной им во время лежания в засаде. Я стремительно поднялся по лесенке на стену, глянул вниз и столь же стремительно бросился открывать ворота. После объятий и поцелуев я повел друзей в трапезную и там вывалил перед ними из казана на огромное блюдо целую гору ароматного плова. Слуга по моему знаку поставил перед каждым из гостей чашу и наполнил ее прохладным вином. Изголодавшись за время бегства, гости с жадностью набросились на еду, а я тем временем рассказывал им о той войне, которую вел против зинджей с помощью низаритов и братского волчьего воинства. Излагая перипетии многочисленных набегов и схваток, приведших страну зинджей в состояние паники и разброда, я вместе с тем не забывал и о наблюдениях, которые вел за нравами и обычаями здешнего народа и о тех неутешительных выводах, к которым пришел в результате. «Это царство обречено, но агония его может продлиться долго, — заявил я. — От распада его удерживает только армия — единственный социальный институт, в котором господствует порядок. Наша задача — ускорить гибель этого государства–монстра, следовательно, первым делом надо окончательно разбить его армию. Нельзя позволить врагу оправиться от сегодняшнего поражения». В продолжение всей моей речи Виктор жадно запихивал в рот целые горсти плова и непрерывно кивал, но с таким высокомерным видом, словно то, о чем я говорил, было давно ему известно и донельзя банально. Это задело меня за живое. «Почему вы постоянно киваете, друг мой, да еще с таким лицом, словно вам все смертельно надоело?» — язвительно спросил я. Виктор с усилием проглотил огромный ком плова, застрявший у него в горле, с таинственной усмешкой вытер засаленные пальцы о парчовый халат, достал из–за пазухи пентаграмму и поднес ее к моему носу. Когда я осознал, что я вижу, у меня отвисла челюсть. «Как видите, мы тоже не бездельничали», — наслаждаясь моим изумлением, заявил Виктор. Поборов оцепенение, я вскочил на ноги, вырвал у Виктора пентаграмму и стал жадно всматриваться в нее. Природа придала гигантскому изумруду столь правильную пятиугольную форму, что его даже не коснулся резец ювелира. Кроме того, естественная огранка при любом освещении и угле зрения давала удивительный эффект: казалось, будто в толще камня постоянно горит маленький огонек. «По–моему, теперь мы можем раздолбать этих дураков–зинджей в пух и прах», — самоуверенно заявил Виктор. «Не хвались, едучи на рать, — возразил я. — Вспомните о пророчестве: чтобы победить, нас должно быть пятеро, но ведь Магистра с нами пока нет. Кроме того, у царя зинджей осталось еще много свежих войск, а нас только горстка. Мы можем, как и раньше, полагаться на наших друзей–волков, но сегодняшняя их хитрость уже не пройдет — враг будет готов к ней». «Не переживай, Андрюха, придумаем еще что–нибудь», — вскричал Виктор, но я в ответ только поморщился и покачал головой. «Что же делать?» — вопросили в один голос более трезвомыслящие члены компании. «Прежде всего уходить отсюда. Нельзя допустить, чтобы зинджи снова обложили нас здесь, — в следующий раз они окажутся умнее и нас уже не выпустят. Даю всем несколько часов на отдых, а затем собираемся и уходим», — заключил я, вставая и вешая пентаграмму себе на грудь. Никто из друзей не возразил против этого, признавая мое главенство в военных делах, а стало быть, и первоочередное право впивать в себя волшебную силу талисмана Алидов.
Из крепости мы выступили, когда уже стемнело. Во мраке белели силуэты конников–низаритов. Поодаль угадывались тени бегущих волков; порой их глаза зажигались слепым зеленоватым светом, когда на них падал луч луны. В моей голове созрел дерзкий план: не дожидаясь, пока царь зинджей соберет и приведет в порядок войска, разбитые при нападении на крепость, самим нанести внезапный удар по царской резиденции. Если бы это предприятие увенчалось успехом, то государство зинджей тут же развалилось бы, так как каждый здесь радел только за себя и людей объединяла только свирепая и коварная центральная власть.
Мы направлялись на восток, туда, где в пойме реки Карун стояла уединенная и строго охраняемая царская резиденция. Передвигались мы только ночью, днем отдыхая в густых зарослях и плавнях. При подавляющем численном перевесе противника только внезапность могла гарантировать нам успех. Наконец рыскавшие впереди нашего отряда дозорные волки сообщили о том, что увидели золоченую кровлю царского дворца и наткнулись на первые неприятельские караулы. Поскольку день уже клонился к вечеру, я отдал приказ располагаться на ночлег в близлежащих зарослях тростника, где волки обнаружили несколько участков твердой земли. Огня не разводили и даже говорить старались как можно тише — все сознавали, что завтрашний день будет днем решающей битвы. Утомленный долгим переходом, я крепко заснул на подстилке из тростника. Однако на рассвете я проснулся оттого, что кто–то теребил меня за рукав. Открыв глаза, я увидел в мутном утреннем свете волка Абу Сирхана. «Что случилось, друг мой?» — севшим спросонья голосом спросил я. «Беда, шейх! Нас окружают!» — взволнованно ответил волк. «Вах! Как это так?» — опешил я. «Должно быть, нас предали», — предположил Абу Сирхан. «Н-да… Впрочем, теперь не время это выяснять, — промолвил я. — Надо всех будить и готовиться к бою». Через несколько минут наш отряд поднялся по тревоге и подтянулся к кромке тростниковых зарослей. Отсюда мы могли наблюдать перемещения неприятельской армии, обложившей нас со всех сторон и прижавшей к реке. Я ломал себе голову над тем, как же врагу удалось выследить нас, но так и не смог доискаться причины. Лишь долгое время спустя я узнал, что у царя зинджей был визирь, человек подлого и завистливого нрава, отталкивающего вида, горбатый и кривой, большой льстец и пролаза, сифилитик, эпилептик и вдобавок зоофил. Этот визирь, задумав нас погубить, отправился во Франкистан и арендовал там спутник–шпион. Этот спутник как раз и следил за нашим продвижением, передавая изображение на экран телевизора в подвале царского дворца, оде его созерцал коварный визирь. Лукавый придворный не докладывал о своей хитрости царю, дабы тот уверовал в его сверхъестественные способности. Я никак не мог ожидать такой изобретательности от тупых зинджей, хотя мне давно следовало бы заметить, что их вялость и тупость парадоксальным образом сочетаются с необычайной хитростью.
