Слуги развели нас по покоям, куда более тесным и скромным, чем на низаритском подворье в Калькутте. Здесь отсутствовали драгоценная посуда и мебель, дорогие шелка и жаровни с благовониями. Однако при всей скромности и здесь царил комфорт: в покоях топились печи, создавая не жаркую, но приятную теплоту и прогоняя вредоносную сырость, подушки на ложах были мягки и заботливо взбиты, светильники заправлены благоухающим маслом, письменные принадлежности, разложенные на столах, призывали к неспешным размышлениям и благочестивым трудам. Вскоре нас отвели в баню. Там мы долго нежились в ваннах с теплой водой, взятой, по–видимому, из минеральных источников — на это указывал ее солоноватый вкус и исходивший от нее легкий запах сероводорода. Далее мы омылись пресной водой, настоянной на душистых травах, и предали свои тела в распоряжение мускулистых банщиков, сделавших нам массаж. Выйдя из этой целебной бани, я почувствовал себя необычайно бодрым, словно и не проделал за несколько дней путь в тысячу фарсахов. Вождь низаритов, видимо, ожидал такого эффекта, ибо не успел я войти в свою комнату, как ко мне явился слуга и вопросил, не угодно ли будет мне посетить Ага–хана в его покоях для беседы. «А как же, конечно, угодно! — обрадовался я при мысли, что распиравшая меня энергия найдет выход в ученых разговорах. — Проводи–ка меня, любезный». По винтовой лестнице мы спустились в подземные помещения крепости, высеченные в базальте, и долго шли затем по мрачным сводчатым коридорам, скупо освещенным масляными светильниками. Наконец, свернув в боковой ход, мы уперлись в глухую стену. Я уже решил, что мой проводник заблудился, но стоило ему что–то негромко произнести, как огромный камень, точнее, целая скала, начал бесшумно поворачиваться перед нами, открывая вход в небольшую залу со сводчатым потолком, также целиком высеченную в скальной породе. Слуга пропустил меня внутрь, а сам остался снаружи. Великолепно пригнанная каменная дверь затворилась за ним, не оставив ни щелочки. Невозможно было поверить, что в этом месте в толще базальта скрывается пустота. Залу освещали установленные в маленьких стенных нишах светильники, заправленные ароматическим маслом. На возвышении в противоположном конце залы в кресле с высокой спинкой, похожем на трон, сидел величественного вида седой старец. На нем была простая аба черного цвета, которую носят священнослужители в Иране, на ногах — столь же простые матерчатые туфли–гиве. Лишь зеленая шелковая чалма Алида указывала на его благородное происхождение, да на безымянном пальце левой руки поблескивал огромный изумруд. Запавшие щеки и совершенно седые, легкие как пух волосы и борода указывали на глубокую старость Ага–хана, однако глаза его были живыми и веселыми, а речь — четкой и звучной. Я с благоговением склонился перед этим прямым потомком Али ибн Абу Талиба, единственного праведного халифа всех мусульман. «Приветствую вас, шейх Али», — ответил на мое приветствие Ага–хан. Он легко, как юноша, поднялся с трона и в свою очередь отвесил мне глубокий поклон. «О великий Ага–хан, я не заслужил такой чести», — сказал я взволнованно. «Я склоняюсь перед творцом учения, ставшего духовным светочем для каждого низарита, — возразил Ага–хан. — Впрочем, не будем говорить о том, кому какие подобают почести: мудрец не воздаст их недостойному, а для того, на ком почиет благодать Аллаха, любые почести не слишком велики — восхваляя его, мы хвалим Творца всего сущего». Я выразил свое согласие легким поклоном. «Мне известен ваш благородный замысел, — продолжал Ага–хан. — Но учтите, что царь зинджей ничего не отдаст вам по доброй воле, бороться же с ним значит бороться со всем его царством, которым он единолично правит». «Что делать», — вздохнул я. «Вы, конечно, знаете предсказание о пентаграмме. Оно предрекает вам удачу, но лишь в том случае, если вы не сделаете неверных шагов. Тот, кто в одиночку идет на целое войско, полагаясь на благоприятные знамения, искушает Всевышнего и оказывается в убытке. А в таком деле, как ваше, не сделать ошибки очень трудно». «Я надеюсь на ваш мудрый совет, Ага–хан, и на вашу помощь», — отвечал я. «Хорошо, — кивнул Ага–хан. — Тогда ответьте мне на один неожиданный вопрос: покровителем вашего рода считается волк, не так ли?» Мне сразу вспомнилась фамильная легенда о том, как мой далекий предок по имени Савва повстречал в лесу угодившего в капкан огромного волка с двумя рыжими пятнами на лбу. Мой пращур вызволил беспомощного зверя и отпустил на волю, но прежде чем уйти, волк побратался с ним, оцарапав когтем его руку и приложив кровоточащую царапину к ране на своей лапе, побывавшей в капкане. После этого волк обещал Савве и всем его потомкам вечное покровительство со стороны всех поколений волчьего племени. Волк предрек, что из рода Саввы выйдут великие люди, известные всему миру. И в дальнейшем в нашем роду происходило немало событий, связанных с волками, и во всех случаях зверь представал не разбойником и обидчиком, а бескорыстным другом. Удивительным казалось лишь то, что Ага–хан знал о нашем семейном мифе. Я спросил его об источнике столь лестной для меня осведомленности. «Вы еще молоды, шейх, а я и сам с трудом вспоминаю, сколько мне лет, — с улыбкой отвечал старец. — Я видел столько людей, что могу по их внешности, речи и повадкам определить, к какому роду они принадлежат. Во внешности людей, породненных с волками, а значит, и в вашей, есть нечто особенное, но оно трудно выразимо словами. Проще перечислить черты характера, присущие таким людям. Следите за моими словами: я уверен, что все эти черты вы отметите в себе. Бы часто чувствуете себя чужим среди людей; вам необходимо одиночество, вам хочется скрываться; вы чрезвычайно остро переживаете все проявления человеческой глупости и злобы и оттого порой испытываете ненависть к людям, особенно к тем, кто вторгается в ваше уединение; вам достаточно недолгого общения с человеком, иногда одного взгляда на него, чтобы понять его духвную суть, поняв же ее, вы чаще всего ощущаете одно презрение; вы не можете найти себе подругу надолго, потому что с теми женщинами, к которым вас влечет, вам всегда почему–то не по себе; вы не можете отказать, если вас просят, но всегда отказываете, если у вас требуют; вы целеустремленны и мужественны и потому в крупных предприятиях всегда добиваетесь успеха; вы добры, но бываете жестоким; порой вы физически ощущаете себя волком, особенно в темноте; вы любите волков». Ага–хан произносил все это медленно, полуутвердительно–полувопросительно, давая мне время вдуматься в его слова и ответить, и всякий раз я вынужден был кивать в знак согласия. Вдруг мне показалось, что и в облике Ага–хана проступает нечто волчье: взгляд его, устремленный на меня, сделался странно пристальным и напряженным — человек так не смотрит, черты лица вытянулись вперед наподобие звериной морды, верхняя губа дрогнула, открывая ряд безупречных зубов, а седые волосы чуть приподнялись и зашевелились, как шерсть на загривке у волка. Холодок пробежал у меня по спине, я зажмурился и потряс головой, отгоняя наваждение. Когда я вновь открыл глаза, в облике Ага–хана уже не оставалось ничего необычного, зато около его кресла–трона сидел огромный волк, тот самый, что сопровождал нас по дороге к Аламуту — я узнал его по желтым пятнам на лбу. Ага–хан ласково запустил пальцы правой руки в его густую бурую шерсть. «Этот благородный зверь — предводитель всех волков в здешних краях, в том числе и в области Хузестан, куда вы держите путь. Я беседовал с ним о вашем деле, и он согласился оказать вам помощь». Волк дружелюбно глядел на меня своими живыми топазовыми глазами. «Едва я увидел вас, шейх, как сразу распознал в вас сородича, — сказал он приятным глуховатым голосом. — Я и все мои волки в вашем распоряжении. С царем зинджей, не скрою, у нас давние счеты: он ненавидит наше племя и предал многих из нас мучительной смерти. Но главное, что движет мною, — это стремление помочь вам. Мы, волки, любим своих сородичей, волею судеб вынужденных жить жизнью людей и в людском обличье — ведь им приходится так нелегко. Что же касается вас, то вы — гордость нашего племени, и каждый волк почтет за честь отдать жизнь ради вашего успеха». «Боже упаси, зачем же так мрачно, — возразил я. — Надеюсь, что до этого не дойдет, хотя помощь нам, конечно, понадобится». «Б страну зинджей мы пойдем порознь — волки не ходят по дорогам людей, — сказал волчий вождь. — Там я найду вас. Заранее скажу, что часть моих волков придет в страну зинджей под видом странствующих дервишей. Вы ведь знаете, должно быть, что многие волки легко превращаются в людей и обратно. Зато человеку трудно превратиться в волка, даже если этот человек одной крови с нами». «А почему именно в обличье дервишей?» — полюбопытствовал я. «Зинджи только их пропускают в свою страну, — вероятно, потому, что считают их безвредными. Но главное даже не в этом, а в том, что и волки, и дервиши–суфии сходны в своей способности сливаться душой с божественным духом, пронизывающим все сущее. Потому–то из всех людских обличий нам более всего подходит обличье дервиша». «А как мне называть вас, о благороднейший?» — спросил я волка. «Зовите меня Абу Сирхан», — отвечал волк. «Разумеется, я тоже дам вам своих людей, — сказал Ага–хан. — Но в открытую схватку с царем зинджей вам вступать нельзя — у него огромная армия, прекрасно вооруженная и дисциплинированная. Здесь нужен хитроумный план». «Я сознаю сложность задачи, — отвечал я. — Но чтобы все обдумать, мне нужны отдых и уединение». «Понимаю, — кивнул Ага–хан. — Однако прежде чем вы удалитесь в свои покои, не согласитесь ли вы прочесть мне свою «Касыду последнего пути»? Я уже стар, а ваши стихи прибавляют мне мужества перед неизбежным прощанием с этим миром». Я охотно согласился и прочел:
