По пьесам Шекспира Достоевский изучал "все типы страстей, темпераментов, подвигов и преступлений". Если хотите, он сам шел по пути, проложенному Страстным Пилигримом. Если хотите, "Мера за меру" - предтеча "Преступления и наказания". Я имею в виду не содержание, а мировидение.
Для Достоевского Шекспир был тем эталоном, по которому он выверял не только своих первых героев - Карамазова, Ставрогина, Настасью Филипповну, но и безымянную крестьянку, доведенную побоями до самоубийства.
Эта женщина, в другой обстановке, могла бы быть какой - нибудь
Юлией или Беатриче из Шекспира, Гретхен из Фауста... И вот эту-то
Беатриче или Гретхен секут, секут как кошку!
Достоевский рано приобщился к Шекспиру, еще 17-летним юношей вдумываясь в философию Гамлета и в письмах из инженерного училища признавая его недосягаемым творческим образцом. Культ Шекспира Достоевский сохранил до конца жизни.
Как и следовало ожидать, Достоевского привлекали самые философские герои Шекспира - поэтому столь велик его интерес к "Гамлету", "Отелло", "Генриху VI". Именно главных героев этих пьес он столь часто упоминает в своих произведениях, использует для развенчания "современных Гамлетов", циников и лицемеров. Явный отпечаток гамлетизма, в понимании этого явления Достоевским, несут на себе князь Валковский, Фома Опискин, Ставрогин, которого мать сравнивает с датским принцем, чахоточный Ипполит, терзаемый гамлетовским вопросом, рефлектирующий Версилов, наконец, Иван Карамазов, ссылающийся в споре с Алешей на трагедию Шекспира.
Вполне возможно, что гамлетовские сомнения и отчаяние писатель
находил в Алексее Ивановиче, герое романа "Игрок", которому дал
реплику принца: "слова, слова и слова" и в парадоксалисте "Записок из
подполья". Недаром последний, услыхав пошлую тираду, что "Шекспир
бессмертен", демонстративно "презрительно захохотал", "выделанно и
гадко фыркнул": сам-то он понимает Шекспира, думалось ему, этому
"усиленно сознающему" человеку, в котором рефлексия парализует
действие.
Гамлетовские слова кричит в "Подростке" Аркадий, услыхав о гибели
Крафта: "Великодушный человек кончает самоубийством; Крафт застрелился
- из-за идеи, из-за Гекубы... Впрочем, где вам знать про Гекубу!.."
Наконец, Митя Карамазов, приняв твердое решение пустить себе пулю в
лоб, жалуется Перхотину: "Грустно мне, грустно, Петр Ильич. Помнишь
Гамлета: "Мне так грустно, так грустно, Горацио... Ах, бедный Йорик!"
Это я, может быть, Йорик и есть. Именно теперь я Йорик, а череп
потом".
Достоевский постоянно и настойчиво возвращался к гамлетовскому
вопросу, потому что за размышлениями о загробной жизни скрываются
сомнения в бессмертии души и, в конечном итоге, главный вопрос,
которым писатель, по его собственному признанию, "мучился сознательно
и бессознательно всю... жизнь - существование Божие".
Хотя шекспировские реминисценции у Достоевского редко связаны с раскрытием души героев, ориентировка на Шекспира всегда явственна и постоянна. Характерный пример - работа над "Идиотом", трансформация образа князя Мышкина.
Сперва он мыслился трагическим злодеем, приходящим к очищению
через страдание, и в числе его прообразов оказывался Яго. На раннем
этапе работы, 18 октября 1867 г. писатель сделал такую запись:
"План на Яго.
При характере Идиота - Яго. Но кончает божеств. Оступается
и проч.
NB. Всех оклеветал, перед всеми интриговал, добился, деньги взял
и невесту и отступился".
Таким образом. "Идиот" сперва представлялся Достоевскому неким
коварным интриганом и авантюристом. Дальнейшие записи, уточняющие и
развивающие характер и поведение Идиота-Яго, показывают, как,
отталкиваясь от шекспировского героя, писатель старался психологически
обосновать его ненависть к людям. Особенно интересовало его раскрытие
душевных движений и поведения "русского Яго" в новом аспекте,
отсутствующем в трагедии, - в любви. Однако эти поиски не были
завершены в связи с полным изменением замысла и переориентировкой
героя на Христа и Дон Кихота.
К шекспировским реминисценциям принадлежит и сравнение героя
"Бесов" Николая Ставрогина с принцем Гарри, наследником престола, а
затем английским королем Генрихом V в исторической хронике "Король
Генрих IV". Одна из глав так и названа "Принц Гарри. Сватовство" (ч.
I, гл. 2). Сравнение это делает другой герой романа - Степан
Трофимович Верховенский, идеалист 40-х годов, убежденный западник и
страстный поклонник Шекспира. Желая утешить мать Ставрогина - Варвару
Петровну, взволнованную слухами о "безумных кутежах", о "какой - то
дикой разнузданности" и бретерстве сына, "Степан Трофимович уверял ее,
что это только первые, буйные порывы слишком богатой организации,
что море уляжется и что все это похоже на юность принца Гарри,
кутившего с Фальстафом, Пойнсом и мистрис Квикли, описанную у
Шекспира".
Чаще всего мы встречаемся у Достоевского с Отелло, Гамлетом и Фальстафом. Увлечение "Отелло" было столь велико, что в 1879-1880 годах Достоевский несколько раз предлагал в салоне Штакеншнейдеров поставить любительскую пьесу и себя в роли Отелло. Тема Отелло - одна из центральных в "Подростке".
У Версилова тоже "разможжена душа", потому что он лишился идеала:
обожая Ахмакову, он испытывает "самое искреннее и глубочайшее неверие
в ее нравственные достоинства". Между тем Ахмакова. как и Дездемона,
представлена идеалом нравственного совершенства, ума, красоты.
Параллельность финальных сцен очевидна: подобно тому как мавр целовал
перед убийством спящую жену свою, Версилов дважды целует лежащую без
чувств Ахмакову и затем пытается застрелить ее и застрелиться сам. Но
Версилов не Отелло, не цельная чистая душа, а "рефлексер",
переживающий раздвоение личности. Он действует импульсивно, почти
теряя рассудок, и ему не удается ни убить, ни покончить с собой.
Тема Фальстафа занимает в творчестве Достоевского меньшее место: m-r M в "Маленьком герое", купчик Архипов в "Униженных и оскорбленных " ("Бестия и шельма... Иуда и Фальстаф, все вместе"), чиновник Лебедев и генерал Иволгин в "Идиоте", Лебядкин в "Бесах". Фальстафы Достоевского - мерзость мира, "особая порода растолстевшего на чужой счет человечества, которая ровно ничего не делает, которая ровно ничего не хочет делать и у которой, от вечной лености и ничегонеделания, вместо сердца кусок жира".
Академик Е. В. Тарле писал А. Г. Достоевской: "Достоевский открыл в человеческой душе такие пропасти и бездны, которые и для Шекспира и для Толстого остались закрытыми". Психологический анализ у Достоевского тоньше, значительнее, глубже, нежели у Шекспира: то, что Шекспир только обозначил, наметил, изобразил извне, Достоевский показал изнутри. Что у Яго или Макбета преступная воля или страсть, то у Раскольникова, Свидригайлова, Смердякова, Верховенского - структура сознания, анатомия подкорки, патологоанатомия, болезненные состояния, психиатрия.
По мнению Тарле, шекспировские заветы и традиции осуществил вполне только Достоевский, и за 250 лет, их разделяющих, не было никого, кто бы понял и оценил Шекспира так хорошо, как Достоевский. Именно Достоевский продолжил и развил психологизм "знатока человеческого сердца", дав блестящее в художественном отношении изображение человеческой ненависти, жестокости, честолюбия, гнева, ревности, корысти, безумия...
ШЕКСПИР И ЧЕХОВ
И все же в российской словесности дух Шекспира был ближе всего духу Чехова. Речь идет не о пересечениях призрака "черного монаха" с тенью отца Гамлета или зависимости хамелеона от Озрика, даже не о многочисленных шекспировских аллюзиях в рассказах и повестях А. П. Чехова ("Барон", "Колхас", "Пари", "Рассказ без конца", "Три года", "Моя жизнь" и т.д.), а о гамлетизме и шекспиризме Чехова, его шекспировском видении жизни, контрасте высокого строя шекспировских трагедий и пошлости российской жизни, пародировании и фарсовом снижении Шекспира на русской почве: "Но я гнилая тряпка, дрянь, кислятина, я московский Гамлет. Тащите меня на Ваганьково". Чехов довел тургеневский уровень снижения русского гамлетизма до леонидандреевского, до беловского, до бальмонтовского. Чехов хотел видеть людей необыкновенными - как Отелло или Гамлет, - а видел юродивыми, жалкими, ничтожными, и в этом видении не отдалялся, а сближался с Бессмертным Уильямом. "По капле выдавливать из себя раба" - это тоже влияние Шекспира на Чехова.
