В конце концов, ведь не сами карфагеняне одолели консула Марка Регула — то сделал наемный полководец, некий Ксантипп,
спартанец, который повел свои войска в бой не из любви к родине, а ради звонкой монеты. Карфагеняне наняли его, когда их собственный Гамилькар не оправдал надежд, которые на него возлагали. Если бы Марк сознавал, что сулит эта перемена военачальника, быть может, он и не торопил бы своих людей в тот последний бой. В тот роковой день солнце палило так беспощадно, словно было союзником карфагенян. Войска страдали от пыли и жары, когда Марк повел свою армию в обход озера. К вечеру усталые солдаты подошли к реке Баград. На противоположном берегу их ждал враг. Псе рассчитывали, что командующий прикажет разбить лагерь, обнести его валом и рвом. Солдаты надеялись на ужин и ночной отдых перед тем, как идти в бой. Но Марк приказал немедленно переправиться через реку и вступить в бой с ожидающим их противником, думая повергнуть карфагенян в страх этим натиском.
И если бы карфагенянами командовал Гамилькар, быть может, эта тактика бы и сработала. Всем было известно, что карфагеняне избегают сражений, ибо страшатся организованной мощи римского войска. Но Ксантипп был спартанец, его этим было не запугать.
И он не позволил своим людям сражаться на карфагенский манер. Марк уверенно выстроил войско так, как обычно: пехота в центре, конница на флангах — и смело двинулся вперед. Но Ксантипп не отступил. Вместо этого он двинул на пехоту слонов. Но пехота выстояла. Флавий был там. Они бились как истинные римляне и держали строй. Однако тут Ксантипп разделил свою конницу. Флавий никогда не видел, чтобы кто-то поступал таким образом в подобной ситуации. И когда на них с двух сторон понеслись всадники, их собственная конница, уступавшая им в численности, полегла, а за ней были смяты фланги пехоты. И воцарились хаос и резня, каких он никогда прежде не видел. Он слышал, что некоторым удалось вырваться и бежать в Аспис, откуда их потом выручил римский флот. Эти солдаты вернулись домой. А Флавий и еще пятьсот человек — нет.
Консул Марк Атиллий Регул был почетным пленным и ценным заложником, с ним и обращались соответственно. Но Флавий был простым солдатом и не из богатой семьи. Единственным, что представляло ценность для победителей, было его тело и его труд. И он, как военный трофей, был продан в рабство. В бою его ударили по голове. Он так и не понял, что это было: конское копыто или случайный снаряд из пращи. Но в течение некоторого времени ему в темноте мерещились кольца вокруг факелов и на ходу его заносило влево. Его продали задешево, и новый хозяин отправил его работать в поле. Там он и влачил ярмо последние четыре года. В должное время он пахал, в должное сеял, а в разгар летней жары, когда пшеница наливалась золотом, бегал по полю, крича и размахивая руками, чтобы отгонять алчных птиц. Рим, солдатская служба, жена и дети, и даже Марк, товарищ детских игр, из-за которого он оказался в рабстве, — все мало-помалу растворялось, исчезало из памяти. Временами ему казалось, будто он всю жизнь был рабом, и только рабом.
А потом, однажды ночью, он пробудился от знакомой боли и понял, что драконий зуб, застрявший у него в теле, снова зашевелился. И несколько дней спустя он, несмотря на хромоту, сбежал от надсмотрщика.
Быть может, зашевелившийся зуб был предзнаменованием? Быть может, боги хотели предупредить его о грядущем? В последние годы Флавий редко задумывался о таких вещах. Боги, которым он поклонялся в юности, оставили его, почему же он должен им поклоняться или хотя бы просто чтить их? Но теперь ему казалось, что зуб зашевелился, выходя из тела, как раз тогда, когда Марк в последний раз выступал перед сенатом. В последующие дни старая рама вздулась, побагровела, а потом рубец разошелся и из него начали сочиться кровь и гной. В те самые дни до него дошли слухи, которые передавали из уст в уста даже карфагенские рабы: «Войне скоро конец. Консула отпустили в Рим под честное слово, чтобы передать условия договора. Консул Регул выступит перед сенатом и убедит их, что бросать нам вызов бессмысленно. Он дал слово, что, если Рим не согласится на наши условия, он вернется в Карфаген!»
Флавий только качал головой и молча отмахивался от этой болтовни. Как так, Марк уехал домой без него? Марк уехал домой, бросив пять сотен людей, которые когда-то служили ему? Марк согласился передать римлянам условия позорного договора и обещал уговорить их принять эти условия? Это было совсем на него не похоже. В течение трех дней он размышлял об этом, хромая по пшеничному полю и гоняя черных птиц. А потом решил, что зуб, зашевелившийся в его теле, — это знак. И в тот же день он бежал и принялся пробираться обратно в город Карфаген.
Это было долгое и утомительное путешествие для охромевшего человека без гроша в кошельке и без кошелька, куда можно было бы положить хоть один грош. Он шел ночами, питался тем, что можно было украсть на полях и близлежащих фермах. Он старался ни с кем не разговаривать: он, конечно, выучил пунический язык за время рабства, но говорил с сильным латинским акцентом, который непременно бы его выдал. По мере того как он уходил все дальше от своего бывшего хозяина, он чувствовал себя все смелее. Он украл из тележки старьевщика поношенную одежду, которая была все же приличнее, чем тот клочок тряпки, который дал ему хозяин. Доводилось ему и просить милостыню: он садился у ворот деревни, выставлял напоказ свою гноящуюся рану и костлявую ногу, и находились глупцы, которые кидали ему монетки. И так медленно, шаг за шагом, он добрался до Карфагена.
Две ночи назад он заночевал в виду городских стен. Когда стемнело, он улегся спать в сомнительном убежище — облетевшей рощице. Ночью он проснулся от того, что рана горела огнем. Слабо светила полная луна. Он понял, что дольше ждать нельзя. Он набрался мужества, стиснул зубы и сдавил горячее, опухшее бедро обеими руками, по направлению от кости вовне. И драконий зуб показался наружу, так же кроваво, как и вошел. Он прошел через всю ногу, сзади наперед. Флавий принялся вытягивать его из раны. Влажные пальцы скользили по блестящей белой поверхности зуба. Когда Флавий наконец вырвал его, вслед за ним хлынул поток мерзкой жижи и гноя. В первый раз более чем за шесть лет Флавий наконец-то почувствовал себя единственным хозяином своего тела, свободным от драконьего зуба и от его присутствия в своей жизни. Он подержал зуб в руках. Его подташнивало от мысли, как долго он носил это в себе. Зуб был острее любой стрелы, длиннее указательного пальца. Обломанный конец, там, где зуб был выдран из челюсти чудовища, до сих пор был зазубренным. Он стиснул зуб в кулаке и впервые за много ночей уснул спокойно, невзирая на голод и жесткую землю и корни, на которых спал.
На следующее утро он встал, заново перевязал старую рану и похромал на поиски Марка. Он еще в первый день отыскал себе подходящую палку и сделал из нее посох. Ближе к вечеру он набрел на ленивый ручеек на дне почти пересохшего русла. Он пошел вверх по течению, вышел к полю и нашел тихое место, где можно было промыть рану и постирать свою скудную одежду и повязку. Он набрал на поле несколько горстей неспелых колосьев и набил живот млечными податливыми пшеничными зернами. В эту ночь, когда он уснул, ему приснился дом, но ни жены, ни сыновей он не увидел. Нет. Ему снилось то, что было раньше.
Маленький участок его отца был расположен вплотную к участку семьи Марка. Обе семьи были небогаты, но, в то время как отец Флавия так и остался крестьянином, хотя и участвовал в войнах, отец Марка достиг поста консула и никогда не забывал об этом. У семьи Флавиев было двенадцать акров земли, а у отца Марка — всего семь, однако, когда Марк принимался рассказывать о подвигах своего отца, Флавий чувствовал, что из них двоих он явно беднее. Он криво улыбнулся, подумав об этом. Когда отец Марка умер, Марк был в отчаянии: не только из-за смерти отца, но также из-за того, что его военной службе пришел конец. Марк явился в сенат и нехотя попросил, чтобы его освободили от воинской повинности, дабы он мог возвратиться домой и возделывать свои семь акров земли, содержа жену, детей и мать, ибо теперь, когда его отец умер, некому взять на себя эти обязанности. Однако сенат даже тогда, на заре его карьеры, признавал его воинскую доблесть. Сенаторы выделили из налогов определенную сумму на то, чтобы нанять человека, который бы возделывал земли Марка Атиллия Регула, с тем чтобы сам Регул мог по-прежнему служить Риму там, где он приносил наибольшую пользу: на поле брани.
