Берёт со столика ещё одну сигарету, но не закуривает, оставляет её в зубах, идёт к книжной полке. Верлена ставит на место и продолжает искать книги. Находит несколько самоучителей и возвращается к столику, кладёт их и педантично выравнивает по корешку.
Этого я думаю вполне достаточно. Мне кажется, что за сегодня мы и четверть одной книги не пройдём. Хотя, может быть, он очень даже способный ученик, этого я ещё не знаю. Как и ничего о нём, в принципе. Конечно, Дмитрий рассказал о себе, но что-то мне подсказывает, что он недоговаривает. Интересно, он видел меня ранее? Хотя его фраза: «Я вас именно такой и представлял!» — категорично даёт понять, что нет…
Подходит к зеркалу, смотрится в него.
Но его взгляд… он такой, будто бы узнал меня и не осмелился сказать об этом. Но где он мог меня видеть.
Отвлекается от своего отражения.
Нет… точно, не пять дней назад, потому что я больше недели не выходила из дома, да и взгляд говорил, будто бы узнал не меня теперешнюю, а… (пауза, затем озарение) господи… он же стремится к высокому! Приехав в этот город, я сразу же устроилась работать в театр, и фотография меня молодой висит теперь в фойе. И он говорил, что многое обо мне слышал, но так ли много мог он услышать от Тамары Сергеевны, если я с ней толком-то не общалась, и она ничего про меня не знает, в отличие от моих бывших коллег? Наверняка, Дима не упустил возможность первым делом сходить в самое культурное место в этом никчёмном городишке и увидел фотографию. Наверняка, поинтересовался, кто я такая, а обо мне знает каждая собака, и работники театра точно слышали, как я пою… а потом у тётки случайно узнал, что я живу по соседству, и не нашёл ничего удачнее, как с библией притащится ко мне. Это же всё объясняет! (Задумчиво и скептически) Хотя всё ли это объясняет? Версия одна к тысячи, более удачная, конечно, но всё-таки мне по-прежнему неясно, зачем он тогда, как увидел фото, пришёл ко мне? Может быть, я ему понравилась на фотографии? Он говорил, что всегда знал, что его жена будет певицей. Он так неуклюже, но всё-таки много отвешивал комплементов, хотя я стояла перед ним такая вот старая, непричёсанная, в халате, но он всё равно таращился на меня, будто бы я ему нравлюсь… (пауза) да, пускай даже, то, что я сейчас наговорила — полная выдумка, но его поведение, взгляд, жесты, говорили о том, что он, скрывает какие-то яркие чувства и внутренние переживания, когда меня видит. Зачем он попросил остаться? Он мог увидеть меня, потом отвернуться и уйти, но он держал двери, чтобы побыть здесь хоть толику времени со мной. Он даже опоздал на собеседование. Может быть, правда, он день ото дня слышал музыку, наслушался от Тамары Сергеевны обо мне и решил посмотреть, как я выгляжу, а потом понял, что я такая, какой себе представлял, и сердце его на мгновение дрогнуло?
Подходит к зеркалу и долго разглядывает свои морщинки на лице, с сочувствием к себе продолжает говорить.
Старая, что ты несёшь, что ты несёшь… совсем уже одичала здесь… (в зал) Бернар… смотри, в кого я теперь превратилась и что выдумываю и, наверное, такой я бы и не понравилась тебе вовсе, но тогда… тогда всё было абсолютно иначе.
Окунается в воспоминания, мечтательно, снова звучит аккордеон.
Ты смотрел на меня пожирающим взглядом хищника, кем, по сути, и не являлся. Ты был молод, мил, но не из тех, кто от первого прикосновения разбивает сердца. Ты старше меня на пару лет, но выглядел тогда мальчишкой, одевающимся как стиляга. Твой пафосный сиреневый пиджак, стоящий целое состояние, смотрелся на тебе нелепо, потому что невооружённым глазом было видно, что ты из тех, для кого потерять сантим считается трагедией века. Начинающий и не очень успешный адвокат, который отдавался литературе больше, чем своей профессии. Когда мы встречали твоих знакомых, они в шутку называли тебя Флобер, на что ты слегка обижался, потом вдруг даже гордился, но сражу же, краснел, когда понимал, что твоя искренняя гордость выглядит неуместно (посмеивается). Ты хотел стать писателем, постоянно жужжал об этом, но к тому времени ты ничего ещё и не написал. Ты говорил, что мысль зреет, и первая книга должна быть обязательно обо мне. И я почему-то верила, что такая книга обязательно появится, как и сейчас верю, что она существует. Иногда, проходя мимо книжного магазина, я захожу туда и на стеллажах пытаюсь отыскать автора: Бернар Ривьер, но, когда не нахожу такого, беру первого попавшего малоизвестного французского автора, в надежде прочесть «себя», ведь как знать, может ты стал издаваться под каким-нибудь глупым псевдонимом. (Пауза) Мне тогда казалось, что нет того, чего бы ты не знал в литературе. Мы нередко сидели в каких-нибудь летних ресторанчиках, я учила тебя русской грамматике, а ты на ломанном русском пытался мне объяснить значение тех или иных литературных терминов, постоянно удивляясь, что я их не знаю. Самый запоминающийся был для меня «фабула». Ты говорил:
Ходит по сцене, держась как примерная учительница
«Фабула — это содержание произведения, его основа, фактическая сторона повествования», — ты говорил сумбурно, неясно, с трудом проговаривая звуки и коверкая слова, так, что невозможно было ничего разобрать, и когда ты увидел моё непонимание, пояснил: «Вот, например, мы, сидим здесь, обложенные тетрадями и словарями — это событие, факт, каждый человек может об этом написать и каждый напишет об этом по-разному, то, как он видит, своими словами, и это будет уже сюжетом, но мы фактически сидим здесь — и это фабула». И я, пытаясь как-то уловить твой ход мыслей, тоже привела пример: «То есть существует у нас анекдот: „колобок повесился“ — и таким образом получается, что это фабула, ведь каждый человек может пересказать его по-разному. Один сделает из этого детектив, другой комедию, третий психологическую драму, но в основе всего этого будет лежать этот злосчастный анекдот?». Ты тогда кивнул и сказал, что я тебя правильно поняла, но через час спросил: «Я всё-таки не понимаю, что смешного в том, что Колобок, кто бы он ни был, повесился, ведь самоубийство не должно нести ничего смешного?» — я посмеялась, но всё-таки не поленилась объяснить: «Pain — хлеб. Колобок — это круглый хлеб», — на что ты сказал, что вообще запутался, потому что нелогично, если хлеб собрался вешаться. И тогда мне пришлось рассказывать сказку, которая тебе безумно понравилась.
Находит в руках сигарету, садиться в кресло, закуривает и с досадой продолжает.
Я запомнила тот день, ведь на следующее утро ты всё испортил, сделав мне предложение руки и сердца… и что может быть романтичнее, когда на самом верху Эйфелевой башни молодой человек встаёт на колено и делает своё признание. Но в тот момент ты меня очень разозлил. Я не думала, что ты так быстро и вульгарно разрушишь нашу дружбу. Я ничего не ответила и убежала. Убежала в кабак, где я пела и там, стала кричать песни, и ближе к вечеру сорвала голос, а на следующий день мне сказали, что уволят, если я не смогу петь… тогда я и решила навсегда уехать из Франции, потому что понимала, что ничего я там не добьюсь и буду вечно работать за гроши, и в любой момент меня могут выгнать, только потому, что нет гарантии, что ещё раз не сорвусь, а чтобы голос восстановился нужно время, а там, как я поняла, никто не умеет ждать. Как и ты, Бернар не умеешь ждать — чёртов французский темперамент!
В ярости тушит сигарету, звонок в дверь, Маргарита Львовна бежит к двери, открывает её, но за ней никого не оказывается, музыка замолкает.
