И вот… настал последний день; Уж солнце за горою; И стелется вечерня тень Прозрачной пеленою; Уж сумрак… смерклось… вот луна Блеснула из-за тучи; Легла па горы тишина; Утих и лес дремучий; Река сравнялась в берегах; Зажглись светила ночи; И сон глубокий на полях; И близок час полночи… И всё в ужасной тишине; Окрестность, как могила; Вот… каркнул ворон на стене; Вот… стая псов завыла; И вдруг… протяжно полночь бьет; Нашли на небо тучи; Река надулась; бор ревет; И мчится прах летучий… Напрасно веет ветерок С душистый долины; И свет лупы сребрит поток Сквозь темны лип вершины; И ласточка зари восход Встречает щебетаньем; И роща в тень свою зовет Листочков трепетаньем; И шум бегущих с поля стад С пастушьими рогами Вечерний мрак животворят, Теряясь за холмами… Увы! уж и последний день Кран неба озлащает; Сквозь темную дубравы сень Блистанье проникает; Все тихо, весело, светло; Все негой сладкой дышит; Река прозрачна, как стекло; Едва, едва колышет Листами легкий ветерок; В полях благоуханье; К цветку прилипнул мотылек И пьет его дыханье… («Громобой») Окрест сторона та прекрасна была: Река наравне с берегами, По зелени яркой лазурно текла И зелень поила струями; Живые дороги вились по полям; Меж нивами села блистали; Пестрели стада; отвечая рогам, Долины и холмы звучали; Святой монастырь на пригорке стоял За темною кленов оградой; Меж ними – в то время как вечер сиял — Багряной горел он громадой. Был вечер прекрасен, и тих, и душист; На горных вершинах сияло; Свод неба глубокий был темен и чист; Торжественно все утихало. По-прежнему грустен, по-прежнему дик (Уж годы прошли в покаянье), На место, где сердце он мучить привык, Он шел, погруженный в молчанье. Но вечер невольно беседовал с ним Своей миротворной красою, И тихой земли усыпленьем святым, И звездных небес тишиною. И воздух его обнимал теплотой, И пил аромат он целебный, И в слух долетал издалека порой Отшельников голос хвалебный. («Покаяние») И воцарилась всюду тишина; Все спит… лишь изредка в далекой мгле промчится Невнятный глас… или колыхнется волна… Иль сонный лист зашевелится. Я па брегу один… окрестность вся молчит… Как привидение, в тумане предо мною Семья младых берез недвижимо стоит Над усыпленною водою. Вхожу с волнением под их священный кров; Мой слух в сей тишине приветный голос слышит: Как бы эфирное там веет меж листов, Как бы невидимое дышит; Как бы сокрытая под юных древ корой, С сей очарованной мешаясь тишиною, Душа незримая подъемлет голос свой С моей беседовать душою, И некто урне сей безмолвный приседит; И, мнится, па меня вперил оп томны очи; Без образа лицо, и зрак туманный слит С туманным мраком полуночи. Смотрю… и, мнится, все, что было жертвой лет, Опять в видении прекрасном воскресает; И все, что жизнь сулит, и все, чего в ней нет, С надеждой к сердцу прилетает… («Славянка») Таких примеров мы могли бы выписать и еще больше, по думаем, что и этих слишком достаточно, чтоб показать, что изображаемая Жуковским природа – романтическая природа, дышащая таинственною жизнию души и сердца, исполненная высшего смысла и значения.
Стих Жуковского неизмеримо выше стиха всех предшествовавших ему поэтов: он исполнен мелодии и вместе с тем какой-то сжатой крепости и энергии. Такого стиха требовали содержание и дух поэзии Жуковского. И, несмотря на то, еще многого недоставало этому стиху: он еще далеко не совсем свободен, не совсем гибок. Содержание поэзии Жуковского было так односторонне, что стих его не мог отразить в себе все свойства и все богатство русского языка. Батюшков тоже немало сделал для русского стиха; но, несмотря на соединенные заслуги этих двух поэтов, создание вполне поэтического и вполне художественного стиха предлежало Пушкину. Кроме односторонности содержания поэзии Жуковского, не должно еще забывать, что поэтическая деятельность его двойственна: в одной он является, как романтик, самобытен и оригинален; в другой – под влиянием предшествовавших ему поэтов, и особенно под влиянием идей Карамзина. Правда, он и в патриотические стихотворения и в послания внес что-то свое, ему собственно, как романтику, принадлежащее; но стих в этих пьесах все-таки отзывается более или менее фактурою старых мастеров нашей поэзии. Попадаются в стихотворениях Жуковского стихи тяжелые и темные, как, например, эти: Их одобренье нам награда, А порицание – ограда От убивающия дар Надменной мысли совершенства. Иногда расстановка слов напоминает Ломоносова, как, например: А ты, дарующий и трон и власть царям, Ты, на совете их седящий благодатью, Ознаменуй твоей дела мои печатью. Есть, наконец, стихи (правда, их поискать да поискать), в которых веет дух Хераскова, как, например:
Бегут – во прах и гром, и шлем, (и меч,) и щит, Впреди, в тылу с боков и рядом (?) страх бежит, Жуковский не мог не иметь сильного влияния на Пушкина; но, в свою очередь, и Пушкин имел сильное влияние на Жуковского: все стихотворения, написанные им уже по истечении второго десятилетия текущего века, отличаются несравненно лучшим языком и стихом. К общим недостаткам поэзии Жуковского принадлежит часто невыдержанность в целом: редкая пьеса его не теряет многого из своего достоинства отсутствием сжатости и всего лишнего. Превосходная элегия «На смерть королевы Виртембергской» может служить образцом этого недостатка: в ней есть лишние куплеты, замедляющие, без нужды, развитие главной мысли и своею растянутою прозаичностью ослабляющие впечатление целого. |