Лида! друг мой неизменный, Почему сквозь легкий сон Часто негой утомленный, Слышу я твой тихий стоп? Почему в любви счастливой Видя страшную мечту, Взор недвижный, боязливый, Устремляешь в темноту? Почему, когда вкушаю Быстрый обморок любви, Иногда я примечаю Слезы тайные твои — Ты рассеянно внимаешь Речи пламенной моей, Хладно руку прижимаешь, Хладен взор твоих очей? О бесценная подруга! Вечно ль слезы проливать, Вечно ль мертвого супруга Из могилы вызывать! Верь мне: узников могилы Там объемлет вечный сон; Им не мил уж голос милый, Не прискорбен скорби стон. Не для них – весенни розы, Сладость утра, шум пиров, Откровенной дружбы слезы И любовниц робкий зов!.. Рано друг твой незабвенный Вздохом смерти воздохнул И, блаженством упоенный, На груди твоей уснул. Спит увенчанный счастливец! Верь любви – невинны мы — Нет! разгневанный ревнивец Не придет из вечной тьмы; Тихой ночью гром не грянет, И завистливая тень Близ любовника не станет, Вызывая спящий день! Пьесы: «Осгар» и «Эвлега» навеяны скандинавскими стихотворениями Батюшкова. В то время пользовалось большою известностью действительно прекрасное послание Батюшкова к Жуковскому – «Мои пенаты». Оно родило множество подражаний. Пушкин написал, в роде и духе этого стихотворения, довольно большую пьесу «Городок»:
Философом ленивым, От шума вдалеке, Живу я в городке, Безвестностью счастливом, Я нанял светлый дом С диваном, с камельком; Три комнатки простые — В них злата, бронзы нет, И ткани выписные Не красят их паркет; Окошки в сад веселый, Где липы престарелы С черемухой цветут; Где мне в часы полдневны Березок своды темны Прохладцу сень дают; Где ландыш белоснежный Сплелся с фиялкой нежной, И быстрый ручеек, В струях неся цветок, Невидимый для взора, Лепечет у забора. Здесь добрый твой поэт Живет благополучно; Не ходит в модный свет; На улице карет Не слышен стук докучный; Здесь грома вовсе нет; Лишь изредка телега Скрыпит по мостовой, Иль путник, в домик мой Пришед искать ночлега, Дорожною клюкой В калитку постучится… Блажен, кто веселится В покое, без забот, С кем втайне Феб дружится И маленький Эрот; Блажен, кто на просторе В укромном уголке, Не думает о горе, Гуляет в колпаке, Пьет, ест, когда захочет, О госте не хлопочет! Подобно Батюшкову, Пушкин в этом стихотворении говорит о своих любимых писателях, которые заняли место па полках его избранной библиотеки. Только он говорит не об одних русских писателях, но и об иностранных: Друзья мне – мертвецы, Парнасские жрецы, Над полкою простою, Под тонкою тафтою, Со мной они живут, Певцы красноречивы, Прозаики шутливы, В порядке стали тут, Сын Мома и Минервы, Фориейский злой крикун, Поэт в поэтах первый, Ты здесь, седой шалу и! Он Фебом был воспитан, Издетства стал пиит; Всех больше перечитан, Всех менее томит; Соперник Эврипида, Эраты нежный друг, Арьоста, Тасса внук — Скажу ль?.. отец Кандида — Он все; везде велик Единственный старик! На полке за Вольтером Виргилий, Тасс с Гомером, Все вместе предстоят. В час утренний досуга Я часто друг от друга Люблю их отрывать. Питомцы юных граций — С Державиным потом Чувствительный Гораций Является вдвоем. И ты, певец любезный, Поэзией прелестной Сердца привлекший в плен, Ты здесь, лентяй беспечный, Мудрец простосердечный, Ванюша Лафонтен! Ты здесь – и Дмитрев нежный, Твой вымысел любя, Нашел приют надежный С Крыловым близ тебя. Но вот наперсник милый Психеи легкокрылой! О добрый Лафонтен, С тобой он смел сразиться… Коль можешь ты дивиться, Дивись: ты побежден! Воспитанны Амуром, Вержье, Парни с Грекуром Укрылись в уголок (Не раз они выходят И сои от глаз отводят Под зимний вечерок). Здесь Озеров с Расином, Руссо и Карамзин, С Мольером-исполином Фонвизин и Княжнин. За ними, хмурясь важно, Их грозный аристарх Является отважно В шестнадцати томах. Хоть страшно стихоткачу Лагарпа видеть вкус, Но часто, признаюсь, Над ним я время трачу. Кладбище обрели На самой нижней полно Все школьнически толки, Лежащие в пыли, Визгова сочиненья, Глупона песнопенья, Известные творенья, Увы! одним мышам. Мир вечный и забвенье И прозе и стихам! По ими огражденну (Ты должен это знать) Я спрятал потаенну Сафьянную тетрадь. Сей свиток драгоценный, Веками сбереженный, Oт члена русских сил, Двоюродного брата, Драгунского солдата Я даром получил. Ты, кажется, в сомненьи… Не трудно отгадать; Так, это сочиненья, Пропревшие печать. Хвала вам, чада славы, Враги парнасских уз! О князь, наперсник муз, Люблю твои забавы; Люблю твой колкий стих В посланиях твоих; В сатире – знанье света И слога чистоту, И в резвости куплета Игриву остроту — И ты…… Как, в юношески лоты, В волнах туманной Леты Их гуртом потопил; И ты, замысловатый «Буянова» певец, В картинах столь богатый И вкуса образец; И ты, шутник бесценный, Который Мельпомены Котурны и кинжал Игривой Талье дал! Чья кисть мне нарисует, Чья кисть скомпонирует Такой оригинал! Тут вижу я: с Чернавкой Подшила слезы льет. Но назову ль детину, Что доброю порой Тетради половину Наполнил лишь собой! О ты, высот Парнаса Боярин небольшой, Но пылкого Пегаса Наездник удалой! Намаранные оды, Убранство чердаков, Гласят из рода в роды: Велик, велик – Свистов! Твой дар ценить умею, Хоть, право, не знаток; Но здесь тебе не смею Хвалы сплетать венок: Свистовским должно слогом Свистова воспевать; Но убирайся с Богом! Как ты, в том клясться рад, Не стану я писать. |
