В то же время Соня активно гуляла с Володькой, возможно, обучая его всему, что познавала во время бурных свиданий с Семёном. Однажды она разыгралась с Володькой днем в своем доме, полагая что предки придут только вечером. Великовозрастные дети разделись догола и занимались приятным делом, когда под окнами мелькнула голова Сонькиного отца, который почему–то, работая механиком автоколонны, ушёл в тот день с работы пораньше. Володька мгновенно сообразил, что завал, и инстинктивно спрятался классическим способом — в платяной шкаф. Сонечка накинула халатик. Вошедший отец мгновенно сообразил что к чему, увидя на спинке стула Володькины штаны.

— Вылезай, козёл паршивый! — заорал, захлебываясь адреналином, отец.

Молодой козёл, красный как рак и вовсе не паршивый, стыдливо закрывая ладошками причинное место, с позором вылез из шкафа…

На следующий день Сонька пришла на работу в слезах и при первой же возможности пошушукалась с Семёном и всё рассказала.

Отец не стал даже слушать её версию о том, что у неё с Вовкой ещё ничего не было, просто так, игра… На семейном совете родители решили сводить девицу к гинекологу, и если подтвердится худшее, то сдать Вовчика в милицию за изнасилование, или пусть бегут с Сонькой в ЗАГС…

Семён срочно встретился с Бэрой и тот, как всегда, вызвался помочь. Сенька рассказал о договоренности с Бэрой Соне, и она немного повеселела.

План заключался в следующем. Софья сказала матери, что она уже совершеннолетняя, ей недавно стукнуло восемнадцать, и вести её за рога к гинекологу, как поганую козу, просто неприлично. Что люди скажут? Она пообещала матери и отцу, что поедет в 1‑ю поликлинику и запишется на прием к хорошему специалисту, а родители приедут ко времени приёма и сами переговорят с врачом, узнав всё то, что они хотят узнать. Она девочка порядочная и не позволит какому–то Володьке овладеть ею до законной свадьбы… Родители согласились с доводами Сонечки.

Через пару дней в условленное время родители Сони приехали к нужному подъезду поликлиники. Сели на скамеечку у входа и стали ждать Соньку, которая уехала на приём часом раньше. Вот нашкодившая дочь выходит из подъезда и говорит родителям, что врач их ждёт, чтобы объяснить, что он её уже смотрел и всё в порядке. Родители заходят в подъезд и начинают подниматься за Сонькой на второй этаж. В это время по лестнице торопливо спускается в ослепительно белом халате солидный доктор с кожаным саквояжиком. Соня хватает его за рукав и говорит:

— Доктор, вот мои родители, поговорите с ними, вы же обещали…

Врач смотрит на часы и отвечает, что уже опаздывает на совещание в облздравотдел и уделить время предкам, увы, не может…

— Так как там наши дела? — загораживая проход, хитро спрашивает бдительный Сонькин папаша.

— Дела на сегодняшний день прекрасны, — притормаживает на мгновение доктор и, снисходя до банальности, великодушно хлопает папахена–паникёра по плечу, — ваша дочь не только скромница, но и человек больших нравственных качеств. Вы можете гордиться, что воспитали такую дочь. Но имейте в виду, товар — скоропортящийся…

И врач, широко улыбаясь, побежал вниз, на ходу снимая халат и запихивая его в саквояж.

Рванувшие за ним родители с порога поликлиники увидели, как доктор торопливо подошел к стоявшей в отдалении серой 21‑й «Волге», сел в неё и стремительно, как заправский шофер, умчал в ихний дурацкий облздравотдел.

— Сонька, прости меня, старого дурака, — повинился папаша, а мать прожгла его уничтожающе–гневным взглядом. И все трое умиротворённо дружной семейкой пошли на трамвайную остановку.

Надо ли говорить, что роль мудрого доктора блестяще сыграл Бэра, народный артист академического театра абсурдных миниатюр…

А вскоре сладкие Сенькины отношения с Сонечкой угасли сами собой. Другие дела и авантюры увлекли перспективного работника советской торговли.

Перегорело и у Сони. Её родители не хотели дальше рисковать и, придя к взаимопониманию с родителями Вовки, форсировали свадьбу, успешно хотя и несколько поспешно сыгранную в конце июля…

Так, в ежедневной суете и колготне и Октябрьские подоспели, и Новый год незаметно нагрянул. Опять предпразничная торговля, Деды — Морозы, Снегурочки… Наконец, весной выдалась относительно свободная полоса, и Семён отпросился у Бочковского на недельку съездить в Ленинград. Он давно решил оформить развод с Ниной, от которой более двух лет не было никаких известий.

Тем более, что Наточке и Танюшке рано или поздно идти в школу, а в графе отец будет прочерк. Нехорошо. Сеньку настойчиво склоняют к оформлению отцовства, а стало быть, и к браку. И он, в конце концов, поддался.

А тут как раз выдали квартальную премию, что в купе с зарплатой за март составило весомую сумму. И — была не была! — в конце апреля Семён подался в Ленинград разыскивать Нину, чтобы развестись.

Поезд лениво постукивал на стыках, подваливая к Харькову. Был час ночи, но Сербе не спалось. За пять часов езды в купе перезнакомились. Пухленькая москвичка Тоня возвращалась домой из командировки. Хмурый дядька Егор Иванович ехал проводить из Москвы сына на целину. Спортивного вида Николай ничего о себе не объяснил, просто для знакомства поставил на столик бутылку крепчайшего, как оказалось, самогона. А Серба сказал только, что едет в Ленинград.

В Синельникове Серба и Егор Иванович сбегали в станционный буфет и возвратились с двумя бутылками дрянного портвейна и дюжиной пива. Началась обыкновенная вагонная складчина. Тоня вытащила недоваренную общепитовскую курицу, купленную в вокзале в последнюю минуту перед отходом поезда, и булку. Егор Иванович извлек из объемистой синей кожемитовой сумки целую гору домашней снеди, из которой особенно настойчиво напоминала о себе мощным запахом домашняя колбаса, выблескивало толстенное, в два вершка, сало. Серба положил на столик литровую банку с варениками (походные, с картошечкой), сиротский десяток яиц и складной ножичек.

Через некоторое время на столике стало гораздо просторнее, особенно после того, как Тоня вынесла в тамбур объемистый пакет с объедками. Путешественники перешли к поездному чаю и анекдотам. Заболтались так, что и час ночи не ощущался поздним временем, тем более, что до Москвы было еще не близко: прибытие по расписанию на следующий день в одиннадцать часов утра.

Проводники уже давно выключили верхний свет, и в загородке купе стоял густой мрак, поскольку мерцала лишь лампочка в коридоре, да и то в полнакала. Егор Иванович оказался тупым, но упрямым мужиком. Он непрестанно пытался всучить слушателям свои россказни о том, как не умеют жить молодые, как, будь его воля, он бы поучил жить всяких там стиляг и тунеядцев, для чего их надо остричь и вывезти в холодные края. Лодыри завсегда жить мешали. Ни робыты, ни пыты нэспособнякы.

Николай старался, пользуясь темнотой, полапать Тоню, она досадливо отбивалась, но сопротивление лишь распалило его спортивную натуру. О том же, если разобраться, мечтал и Серба, но не решался своим паскудством испортить то неплохое впечатление, которое, чувствовалось, он произвел на Тоню.

— Уйди же, скотина! — негромко ругнулась Тоня, на что Николай пьяно икнул и ушел в тамбур перекурить, махнув рукой в смысле: «Черт с тобой, глупая баба!».

Она устало подумала, что неплохо бы согрешить с Сенькой, таким славным попутчиком, поскольку обожала брюнетов. Он это почувствовал и несмело положил ей руку на плечо.

— Тоня, а муж не боится вас отпускать по командировкам? — спросил предельно глупо. Но она не отвела его руки, что он истолковал, как хороший знак. Ей же было приятно и не хотелось даже думать о семейном долге. Поездной быт не налагал на пассажиров никаких обязательств ни перед обществом, ни перед коммунистической моралью, кроме обязательности взаимного согласия в любых начинаниях.

«Хорошо бы ты догадался меня поцеловать, Сенечка…», — подумала она, и её мысль Серба угадал интуитивно, прямо–таки телепатически. Рука его горячей змеей поползла по тониному телу, жадно изучая его и наполняя восторгом каждую кровинку молодой женщины. Вроде невзначай он наткнулся пальцами на мягкую грудь, не встретив отпора, уверился в согласии и крепко стиснул Тоню в объятии.